Еремей Парнов - Фантастика в век НТР
В развивающихся странах Латинской Америки она выражает насущные стремления народа к социальному равенству, политической и экономической независимости.
Особую роль играет научная фантастика в культуре социалистических стран. Она развивается и в странах с давними литературными традициями, и в странах, где фантастики до войны совсем не было. Наибольшего развития она достигла в Польше и Венгрии.
В Польше фантастика сформировалась под влиянием таких писателей, как Маевский, Жулавский, Прус и отчасти Джозеф Конрад, писавший на английском языке Так, Лем в своем предисловии к русскому переводу "На серебряной планете" Жулавского писал: "Эта лунная история долгие годы горела в моей душе, словно ожог".
Сейчас в области фантастики активно работают такие известные писатели, как Чеслав Хрущевский, Кшиштоф Борунь, Януш Белецкий, Анджей Чеховский, Ежи Щрдыковский, Витольд Зегальский, Стефан Вайнфельд, Януш Зайдель, Конрад Фиалковский и, конечно, всемирно известный Станислав Лем.
Об этом замечательном художнике и мыслителе наверняка будут написаны многие книги. Философ и врач, знаток физики, кибернетики, биологии, социологии, искусствоведения, автор повестей, романов, радиопьес, философских трудов и юморесок, этот человек каждый раз удивляет нас новой неожиданной стороной своего многообразного таланта.
О романах Лема «Эдем», "Возвращение со звезд", «Солярис» и «Непобедимый» много спорили и много писали. Его книжка "Формула Лимфатера" вышла в издательстве «Знание» невиданным тиражом — и быстро исчезла с прилавков книжных магазинов. Пожалуй, именно новеллы в "Формуле Лимфатера" и «Солярис» — самое замечательное из всего, что написал Лем.
В предисловии к русскому переводу «Соляриса» Лем писал: "Думаю, что дорога к звездам и их обитателям будет не только долгой и трудной, но и наполненной многочисленными явлениями, которые не имеют никакой аналогии в нашей земной действительности. Космос — это не "увеличенная до размеров Галактики Земля". Это новое качество. Установление взаимопонимания предполагает существование сходства. А если этого сходства не будет? Обычно считается, что разница между земной и неземными цивилизациями должна быть только количественной (те опередили нас в науке, технике и т. п., либо, наоборот, мы их опередили). Но если та цивилизация шла дорогой, отличной от нашей?
Впрочем, я хотел эту проблему трактовать еще шире. Это значит, что для меня важно было не столько показать какую-то конкретную цивилизацию, сколько показать Неизвестное, как определенное материальное явление, до такой степени организованное и таким способом проявляющееся, чтобы люди поняли, что перед ними нечто большее, чем неизвестная форма материи. Что они стоят перед чем-то, с некоторых точек зрения напоминающим явления биологического, а может быть, даже психического типа, но совершенно непохожим на наши ожидания, предположения, надежды…
"Солярис" должен был быть (я воспользуюсь терминологией точных наук) моделью встречи человечества на его дороге к звездам с явлением неизвестным и непонятным. Я хотел сказать этой повестью, что в космосе нас наверняка подстерегают неожиданности, что невозможно всего предвидеть и запланировать заранее, что этого "звездного пирога" нельзя попробовать иначе, чем откусив от него. И совершенно не известно, что из всего этого получится".
Конечно, все это имел в виду Лем, работая над «Солярисом». Это давнее и глубокое убеждение его, с которым трудно не согласиться. Еще в раннем рассказе Лема «Вторжение» символически выражена эта декларативная идея. Но что вмещает в себя небольшой рассказ, может оказаться тесным для романа. «Солярис» оказался гораздо шире того, о чем писал в предисловии его автор.
Океан, непознаваемый, загадочный, символический океан Соляриса, с одной стороны, оказался для героев тем самым «пирогом», о котором говорил Лем. Но есть и другая сторона — реакция самих героев на «пирог», обратная связь людей с Непонятным. Вот это действительно достойный объект для писателя, блистательный полигон для исследования человеческой души. Нет нужды пересказывать содержание романа. Все, кто любит фантастику, прекрасно помнят, чем ответил океан на жесткое облучение и как реагировали люди на этот неожиданный ответ.
И едва ли можно однозначно охарактеризовать нарисованную Лемом ситуацию. Может быть, именно поэтому он не уделил ей места в предисловии, а не исключена что эта многозначная и странная, пугающая ситуация и есть художественное выражение всего того сложного комплекса, который способна породить в человеке встреча с Непонятным. И вновь приходится задавать вопрос, аналогичный тому, который задал Кобо Абэ в "Четвертом ледниковом периоде": "Готово ли человечество к встрече с таким "Неизвестным?" Мне кажется, что именно в этом основной смысл романа.
За короткий срок Лем успел создать целую библиотеку. Здесь фантастические романы и повести «Астронавты», "Магелланово облако", «Солярис», "Непобедимый", "Возвращение со звезд", «Эдем», "Дневник, найденным в ванне", циклы рассказов, "Звездные дневники Пиона Тихого", "Воспоминания Ийона Тихого", «Сезам», "Голос неба", "Вторжение с Альдебарана", «Охота», "Книга роботов", остроумные телевизионные пьесы; публицистический сборник "Выход на орбиту"; интересные философские работы "Литература и кибернетика", «Диалоги» "Summa technologiae", роман "Непотерянное время" о трагических событиях в оккупированной нацистами Польше.
В «Астронавтах» Лем показал на примере испепеленной атомным пламенем Венеры катастрофические опасности гонки вооружений, в "Магеллановом облаке" описал величественные картины далекого коммунистического общества, объединившего обитаемые миры Галактики. "Возвращение со звезд" — роман-предупреждение о неожиданных последствиях вмешательства в человеческую природу, причем вмешательства, сделанного с самыми гуманными побуждениями.
"В конечном счете я пишу для современников о современных проблемах, только надеваю на них галактические одежды", — сказал однажды Станислав Лем.
Эти слова можно отнести и к творчеству другого польского писателя — Кшиштофа Боруня, который, как и Лем, участвовал в Сопротивлении (Борунь в числе других повстанцев-варшавян штурмовал в августе 1944 года главную квартиру СС). Он тоже хорошо известен советскому читателю. Журнал "Иностранная литература" напечатал его повесть «Антимир», близкую по проблематике к «Непобедимому». В издательстве «Мир» вышел сборник Боруня "Грань бессмертия", а в антологию, выпущенную "Молодой гвардией", вошла повесть "Восьмой круг ада".
Повесть Боруня "Восьмой круг ада" следует отнести к категории философской фантастики. Переместив инквизитора Модестуса Мюнха из средневековья в коммунистическое общество, писатель меньше всего заботится о хитроумных поворотах сюжета, о внешней занимательности. Он нарочито отвергает путь научного детектива, ставя читателя перед свершившимся фактом на первых же страницах. Этим он как будто предупреждает, что разговор пойдет об очень серьезных проблемах человеческой морали. Это вечные темы: добро и зло, борьба идеологий, схватка прошлого с настоящим. И вечно будут черпать в них вдохновение художники. Боруню удалось раскрыть эту тему по-своему, умно, тактично, убедительно. Он показал нам интереснейший процесс духовной эволюции средневекового изувера, попавшего в общество, где восторжествовали самые высокие проявления человеческих отношений. Эволюция Мюнха заставляет о многом задуматься. Человек связан с обществом сложной системой обратных связей. Некоторые из этих связей и сумел вскрыть Борунь, воспользовавшийся в своей интересной повести традиционным приемом фантастики.
Кстати, повесть эта по колориту несколько напоминает рассказ чехословацкого фантаста Вацлава Кайдоша «Опыт». Кайдош переносит нас в мрачную лабораторию доктора Фауста. Но знакомые всем события средневековой легенды окрашиваются холодным светом космической техники. Этот свет не терпит теней и полутонов. Вот почему и сам доктор Фауст предстает перед нами совсем иным, не похожим на того мужественного, сурового гения, каким он запечатлен в нашем воображении.
Вообще идея вмешательства космических пришельцев или людей из будущего в легендарные, сказочные события часто бралась на вооружение многими фантастами. Айзек Азимов как-то заметил, что любой миф можно превратить в фантастический рассказ, заменив вмешательство богов вмешательством науки. В этом отношении рассказ Кайдоша не является исключением из общего правила. Но он интересен для нас именно трактовкой Фауста. Глубоко символично, что независимый партнер Мефистофеля, человек, повелевавший незримым миром духов в столкновении с моралью общества, которое стоит неизмеримо выше существующего, выглядит слабым и жалким. Это сближает «Опыт» с повестью Боруня. И не случайно, что именно польский и чехословацкий писатели сумели, каждый по-своему, показать могучую силу высокой человеческой морали.
