Роман Буйнов - ОБРУЧЕННЫЕ С СЕВЕРОМ По следам «Двух капитанов»
Уже во время первой зимовки 1912 — 1913 года многие члены экипажа переболели цингой. Не минула чаша сия и руководителя экспедиции. Лейтенант Брусилов недужил тяжелее и дольше других. Долгое время он находился в критическом состоянии, сон сменялся бредом и галлюцинациями. Страх неизвестности, пугающий экипаж, усиливался неадекватными командами больного капитана. Бесконечная полярная ночь и вынужденное безделье все больше угнетали личный состав экспедиции:
«31 декабря, канун Нового года, но как печален он. Капитан, штурман, стюард, повар, я, Шпаковский — больны. Капитан уже два дня в бреду и жизнь его в большой опасности. В 12 часов остальная команда салютовала из ружей, а потом все собрались в большом салоне за чашкой пунша и шоколада. Хотя все они собрались, чтобы весело отпраздновать Новый год, но веселья нет. У всех какие‑то натянутые физиономии. Все угрюмы и печальны. Перед всеми носится далекая Родина» [9]. И еще: «…настала глубокая, длинная, полярная ночь. Как угрюмы стали дни. Просто невыносима стала темнота. Душа таки рвется к свету, но напрасно» [10].
В течение нескольких месяцев штурман Валериан Иванович Альбанов фактически выполнял функции капитана судна. К весне, когда наладилась охота и в рационе появилось свежее мясо, Георгий Львович быстро пошел на поправку. Все это время при нем неотлучно находилась сестра милосердия Ерминия Жданко, терпеливо и самоотверженно исполняя обязанности сиделки:
«Трудно ей приходилось в это время: Георгий Львович здоровый — обыкновенно изысканно–вежливый, деликатный, будучи больным, становился грубым до крайности. Частенько в сиделку летели и чашки и тарелки, когда она слишком настойчиво уговаривала больного покушать бульона или кашки. При этом слышалась такая отборная ругань, которую Георгий Львович только слышал, но вряд ли когда‑нибудь употреблял, будучи здоровым» [11].
К июню 1913 года «Святую Анну» вынесло уже севернее Новой Земли. В течение всего лета ценой неимоверных усилий команда пыталась выбраться из сковавшего судно ледового капкана. В нескольких сотнях метров от судна виднелись полыньи, пробираясь по которым можно было дойти до свободной воды, но все попытки пропилить в ледяном поле канал до ближайшей из них были тщетны. Пробовали подрывать лед черным порохом (динамита на «Св. Анне» не было), но он лишь оставлял незначительные воронки. Делать нечего, команде пришлось готовиться ко второй зимовке.
В первый год была еще надежда: вот наступит весна, море откроется, взрывая своей неукротимой мощью пленившие судно льды. Но море не открылось: слишком уж далеко на север ушло судно за эту зимовку, а ледяные оковы все сильнее сжимали вокруг кучки людей свои беспощадные объятья. Альбанов видит, что надежды на благополучный исход экспедиции остается все меньше. Видит, но молчит. Пока молчит. А тем временем на фоне череды трудностей и невзгод, выпавших на долю экипажа, отношения между участниками экспедиции стали обостряться. В команде наметился раскол, но самым трагичным было то, что капитан и штурман шхуны уже больше не могли находить друг с другом общего языка. Мелкие разногласия между ними постепенно перерастали во взаимную неприязнь.
«По выздоровлении лейтенанта Брусилова от ею очень тяжкой и продолжительной болезни на судне сложился такой уклад судовой жизни и взаимных отношений всего состава экспедиции, который, по моему мнению, не мог быть ни на одном судне, а в особенности являлся опасным на судне, находящемся в тяжелом полярном плавании. Так как во взглядах на этот вопрос мы разошлись с начальником экспедиции лейтенантом Брусиловым, то я попросил его освободить меня от исполнения обязанностей штурмана, на что лейтенант Брусилов, после некоторого размышления, и согласился, за что я ему очень благодарен» [12].
Матросы внимательно наблюдают за противостоянием капитана и штурмана, которое не могло не вызывать у них беспокойства. В выписке из судового журнала шхуны «Св. Анна», который Альбанов по возвращении доставил на материк, Г. Л. Брусиловым была сделана запись:
«9 сентября. Бременами туман. Полыньи несколько сжало, и на них начали появляться забереги [13]. За день убито 5 тюленей и 1 медведь. Одна собака не вернулась. Отстранен от исполнения своих обязанностей штурман».
Вот так и не иначе, сухим тоном судового документа описано событие, значение которого трудно переоценить даже в условиях обычного плавания. Судовой журнал — это не личный дневник капитана, а официальный документ, куда заносятся только наиболее важные события, происходящие на судне, имеющие непосредственное отношение к судьбе экспедиции и самого суд на. Неужели факт отставки штурмана, фактически, в данном случае, заместителя капитана, заслуживает быть записанным через запятую после пропажи собаки? Насколько враждебными стали отношения двух интеллигентных и воспитанных людей всего за год арктического плавания!
С этого момента штурману ничего другого не оставалось, как, уединившись в своей каюте, занять место обычного пассажира на судне. Ровно через четыре месяца Г. Л. Брусилов делает следующую запись в судовом журнале:
«9 января 1914 года. Надставляли самодельным проволочным линем лот Томсона [14], т. к. имеемых 400 сажен не хватает. Отставленный мною от исполнения своих обязанностей штурман Альбанов просил дать ему возможность и материал построить каяк, чтобы весной уйти с судна; понимая его тяжелое положение на судне, я разрешил. Вечером — сияние».
И вновь, обратите внимание: «разрешил уйти, вечером — сияние». Невольно складывается ощущение, что Георгий Львович не придает этому событию существенного значения. Но тут невольно возникает вопрос: не придает или просто не хочет об этом откровенно писать?
Как бы там ни было, штурман Альбанов принимает твердое решение покинуть судно. Если предположить, что он собирался уходить в одиночку, то это равносильно тому, чтобы пойти на верную смерть! Капитан все это прекрасно понимал, но хладнокровно разрешил. После всех перенесенных штурманом невзгод и обид, можно допустить, что он действительно принял решение уходить один:
«В этой каюте, в последнее время в особенности, я жил совершенно отдельной жизнью. «Там», за стеной, жили «они» своей жизнью, и оттуда временами долетали до меня отголоски «их» жизни, а «здесь» жил «я» своей жизнью, и отсюда к «ним» ничто не долетало. Последнее время моя каюта крепко держала в своих стенах все мои планы, опасения и надежды».
Конечно, Валериан Иванович имел некоторые основания предполагать, что какая‑то часть команды уйдет вместе с ним Но положение штурмана на судне было таково, что его не остановило бы даже отсутствие спутников.
К началу 1914 года «Св. Анну» выносит уже севернее Земли Франца–Иосифа, спасительный берег все более отдаляется. Медлить нельзя! Удачная охота во время первого года плавания (одних только медведей было убито сорок семь штук) позволила несколько пополнить запасы продовольствия. Но корабль слишком далеко ушел на север, и во второй год охоты уже практически не было. Запасов провизии еще на один год для всей команды очевидно не хватит. Ожидается голод, топливо на исходе, и пополнить его запасы негде. Действительно, узнав о решении штурмана, уже через несколько дней с Альбановым решила уходить и часть экспедиции. Люди пришли потолковать в каюту капитана. Как доподлинно происходил разговор, мы уже никогда не узнаем, но матрос Александр Конрад, в числе первых решивший уходить со штурманом, записал в своем дневнике:
«Капитан долго не соглашался, но в конце концов дал согласие на постройку каяков тем, кто хочет уйти. Сколько человек останется — неизвестно. Нам предоставлено право выбора».
А что, собственно, мог сделать в этой ситуации капитан? Запретить всем покидать судно и ожидать открытого бунта команды? Напомню, что экипаж набирался на скорую руку, люди были разные, и, если кто решил уходить с судна, то остановить его вряд ли уже было возможно простыми увещаниями и взыванием к дисциплине:
«Видя, что они не убеждены этими доводами и что перспектива весной покинуть судно и летом достигнуть культурных стран, избавившись от всем наскучившего здесь сидения, я объявил, что они могут готовиться и отправляться хоть все» [15].
Конечно, Брусилов понимал, что оставаться на судне огромный риск [16], но, в отличие от штурмана и команды, он‑то был связан материальными обязательствами перед родственниками и честью офицера! Чтобы не доводить до греха, капитан вынужден был уступить.
На судне решили остаться, включая капитана, всего десять членов экипажа. Это были преданные капитану люди и те, кто не находил в себе сил или смелости рискнуть отправиться в длительный ледовый поход в неизвестность. 22 января Г. Л. Брусилов записывает в судовом журнале:
