Юрий Шутов - Крестный отец «питерских»
— Если он меня немедленно не примет, мы его сразу же переизберем, — опять закричала депутатка.
На шум в приемную вышел сам Ходырев, кивнув мне, спросил, в чем дело.
— Вы, Ходырев, должны немедленно отправить правительственную телеграмму в Литву, в Вильнюс, с изъявлениями нашей поддержки литовского народа и «Саюдиса» в их справедливой борьбе за независимость, — выпалила одним духом сарафанная дама.
Даже привыкший ко всему Ходырев довольно обалдело воззрился на защитницу «Саюдиса»:
— Позвольте узнать. Независимость от кого?
— От русских!
— А вы, надо полагать, литовка?
— Нет! Я «демократка»! И разделяю их борьбу!
— Ну, так сами и отправьте телеграмму, — закончил Ходырев, как-то несолидно юркнув в кабинет и заставив нас продолжить разговор лишь глазами.
* * *Тогда все еще только начиналось. Порой нелепо и смешно. В массовом порыве все кругом немедленно преобразовать и переиначить, причем на всеобщее благо, еще никто не усматривал близкую трагедию каждого в отдельности и страны в целом. Никому еще в голову не приходило, что, скажем, традиционные места отдыха на Черном и Балтийском морях вдруг окажутся за границей. Что «демократы» скоро разорвут в клочья великую страну и кровоточащими кусками, окрашенными в национальные цвета, станут подбрасывать другим государствам, желающим их сожрать. Что будут вынуждены сниматься с родных, но, как внезапно окажется, не «исторически-национальных» мест целые деревни и станицы, простоявшие сотню и более лет, сыгравшие тысячи свадеб под кронами посаженных садов, родившие и схоронившие в этой земле несколько своих поколений.
Пройдет немного времени, и все будет безжалостно оторвано от корней и могил, а на границах, за сотни лет щедро усыпанных костьми русских пехотинцев, будут нести службу уже не наши пограничники, как и сами эти границы уже будут разделять чужие страны.
* * *Первая сессия нового созыва должна была вот-вот начаться. Через приемную еще действующего секретаря исполкома Шитикова я вышел в ротонду — круглый зал, окаймленный прекрасной белой колоннадой и расписными стенами под стеклянным куполом крыши. Вход из этой ротонды вел в зал заседаний с великолепными потолочными фресками.
Ротонда гудела, как улей. Вокруг сновали и толкались почти поголовно небритые люди в странных для здешних мест одеяниях, с большими заплечными сумками наперевес, почему-то почти у всех одинакового черного цвета. Обладатели этих сумок, присланные сюда волей своих избирателей, бурно похлопывая себя и соседей по разным частям тела и восклицая, представлялись друг другу. Заметно было, что многие уже знакомы, судя по обрывкам их разговоров об участии в каких-то «фронтах». Некоторые непринужденно курили в кулак, поэтому дым шел через вязку растянутых на локтях, сильно заношенных пуловеров и свитеров. Казалось, не хватает только красных бантов, бескозырок, пулеметных лент, и можно немедленно начинать съемку небрежно одетой, без учета эпохи, массовки фильма о революции.
Выносного буфета, который обычно в период сессий работал возле зала заседаний, на этот раз не было, возможно, по причине бескомпромиссной борьбы с привилегиями, объявленной предвыборными программами. Поэтому депутаты пили воду из-под кранов в туалете, точнее лакали без стакана.
Я поднялся на балкон ротонды. Сверху этот растревоженный улей выглядел еще более живописно. Какой-то депутат в ермолке, не обращая ни на кого внимания, но прикрывшись сумкой, вероятно, от конкурентов, пытался свернуть большой бронзовый набалдашник с великолепной старинной дверной ручки. В этой толпе вместе с бородатым подручным Гдляна передвигалась зигзагами, интригуя на ходу, владелица «Пятого колеса» в белой «обольстительной» кофточке с большим вырезом на несвежей, но сильно припудренной груди.
Работники исполкома, хорошо заметные на этом фоне, пытались по старинке заниматься регистрацией прибывших. Надо сказать, что ко времени созыва первой сессии новых избранников среди штатных работников оставались лишь те, кто обладал повышенной выживаемостью, независимо от политического режима.
После нескольких звонков, затаптывая «хабарики» прямо на блестящих лаковых паркетах, толпа потянулась в зал заседаний для рассадки.
Место президиума, согласно традициям и протоколу, занял еще не переизбранный Ходырев, чем сразу вызвал бурную реакцию зала, хором потребовавшего, чтобы он нашел себе стул в общих рядах партера. Затравленный Председатель исполкома, ни на кого не глядя, под одобрительный гул народных депутатов сошел вниз и сел в первых рядах. Вокруг него кресел на пять сразу же образовалась пустота. Даже самые «надежные» его подчиненные постарались смешаться с толпой. В глазах Ходырева осела усталость от разочарования в людях. Подле последнего советского мэра только один помощник лебезил из последних сил.
Одним из первых на трибуну поднялся человек с хорошим лицом и пегой, стриженной под старорусского купца, хрестоматийно-лопатообразной бородой. Это был Петр Филиппов, избранный депутатом одновременно городского и республиканского советов. В тот период, кроме двух мандатов, он еще являлся владельцем довольно тускловатой биографии, что высоко ценилось его сподвижниками, а также имел какой-то кооператив типа «Металло-фурнитуры» вкупе с личными парниками. Этот мандатовладелец был пытлив, умен и кое в чем сведущ.
Филиппов пописывал статейки в журнал «Эко»; когда-то работал механиком в гараже и даже умудрился быть отчисленным из очной аспирантуры за «профессиональную непригодность», что, бесспорно, свидетельствовало о его потрясающих способностях, ибо кто знает наши очные аспирантуры, да еще экономического профиля, тот поймет всю уникальность подобного мотива отчисления.
В дальнейшем Петр Филиппов выдвинулся в Верховный Совет, где стал одним из «выдающихся» теоретиков развала экономики страны на переходе к «рынку» и автором ряда программ экономических преобразований для ускорения крушения социализма. По пути он заделался совладельцем газеты типа «Невское время» и нескольких «приватизированных» им предприятий. Внешне, даже среди этой публики, он умудрялся выделяться всегда не глаженными брюками, потертым воротом рубашки и грузно набухшим, под стать купеческой бороде, животом.
Филиппов у меня всегда чем-то вызывал неуловимую симпатию. Прекрасно видя поставленные им личные алчные цели по овладению чужой собственностью и неистребимое желание стать за счет обворовывания других очень богатым человеком, я всегда с искренним изумлением следил за его демагогическими парламентскими ходами, искусно камуфлирующими основную стратегическую линию захудалого хищника. Браво, Петр!
В первый раз выйдя на трибуну в Мариинском дворце, Филиппов поведал о больших заслугах Народного фронта, который он здесь собрался представлять. Своим заявление Петр тут же обнажил трещину в отношениях между собой и другим видным пожилым народнофронтовцем, Мариной Салье. Эта трещина затем превратилась в пропасть, что нами позднее было использовано для становления и укрепления Собчака. После своего сольного номера Петр Филиппов довольно толково повел эту «вольнодумную» сессию-слет.
Был избран президиум, разумеется, без окончательно подавленного Ходырева, и предложено немедленно создать много разных, но абсолютно «независимых» депутатских комиссий. Слово «независимость» в разных вариантах очень часто употреблялось в тот день. У меня создалось впечатление, что независимыми называют себя все те, кто не знает и не желает знать, от кого зависят.
После небольшого перерыва трибуна стала местом паломничества всех, кто хотел перед телекамерой посостязаться с другими в любви к народу. Словесная накипь бушевала много часов кряду. Все пускали радужные пузыри, уверяя о наконец наступившем с их приходом «светлом будущем». В общем, крутили одно и то же яйцо, демонстрируя его со всех сторон, но обещая, что обязательно найдут новую форму. Трибуна изнывала от неистовства обещавших. Были призывы одним махом покончить с «бесплатным» социализмом, так как бесплатной, как уверяли выступавшие, может быть только радость, и при том почему-то неискренняя.
Один депутат с не поддающейся классификации черной, смоляной, асимметричной бородой под роговыми очками предложил путь к полной независимости разбить на два последовательных этапа, с использованием первого как возможности обретения сначала всеобщей душевной независимости через исповедуемую им лично, а посему сугубо индивидуальную религию.
К пузырю микрофона прикладывались все новые и новые люди. Ходырев и подсевший к нему, вероятно, самый храбрый или просто отчаянно-порядочный его заместитель дико озирались.
Молодые, но уже «гениальные» депутаты предлагали гут же начать творить новые законы, ибо старые обязаны, по их мнению, умереть вместе с прежними законодателями. При этом они уверяли, что всякое начало должно иметь скорое продолжение, иначе никто не заметит самого начала. Их всех мучила жажда силою новых законов сразу сделать народ счастливым.
