Как живые: Двуногие змеи, акулы-зомби и другие исчезнувшие животные - Журавлёв Андрей Юрьевич
Ближе к концу XIX столетия на поиски новых ящеров в Южной Африке направился Гарри Сили, палеонтолог из Королевского колледжа Лондона. Именно он вместе с Томасом Бейном (сыном Эндрю и тоже инженером-дорожником) открыл первый полный скелет щекастого ящера. Ценная находка сначала на караване мулов, затем на корабле была доставлена в Британский музей. Там ее смонтировали, и наряду со скелетами гигантских морских ящеров и макетами динозавров она стала одним из центров притяжения для лондонских обывателей. Сили из-за сходства в строении нёба считал парейазавра аномодонтом (Anomodontia, от греч. άν-όμοιος – «неодинаковый» и οδούς – «зуб») – вымершим «звероящером», совсем не родственным динозаврам. При этом не исключалось промежуточное положение щекастых ящеров между лабиринтодонтами (амфибиями) и рептилиями (есть общие особенности строения крыши черепа) или между последними и млекопитающими. Он же определил позднепермский возраст ящеров из Кару, сравнив их с российскими, для чего специально приезжал в Санкт-Петербург и Москву.
Работы в южноафриканских государствах после кровопролитных англо-бурской и Первой мировой войн продолжил Роберт Брум, медик и палеонтолог. К тому времени он уже успел поработать лечащим врачом в Австралии, посвятив свободное время малоизученной анатомии однопроходных и сумчатых млекопитающих, а затем, уже в Южной Африке, – златокротов и прыгунчиков (как теперь известно, родственников слонов и сирен). Однако прославился Брум как первооткрыватель одного из предшественников рода человеческого – парантропа массивного, возрастом 2 млн лет, в пещерах Стеркфонтейна. (Его выводы теперь подтверждены палеогенетиками.) Но и пермских рептилий, включая парейазавров, автор «почтичеловека» изучил немало, хотя в первую очередь интересовался предками млекопитающих. Именно он «поселил» парейазавров на суше и предположил, что в случае опасности они закапывались в песок, выставив наружу лишь костные щитки.
Больше других для понимания этой группы пресмыкающихся сделал Владимир Прохорович Амалицкий, ко времени своих знаменитых раскопок на реке Северной Двине уже утвержденный профессором Императорского Варшавского университета. Вместе с этим высшим учебным заведением он пережил все перипетии конца позапрошлого и начала прошлого века: забастовки студентов, не желавших слушать лекции на неродном для них языке, восстания, погромы и войны. (Польша тогда считалась не страной, а «территорией», и, значит, имперские власти могли творить там все, что им заблагорассудится, хотя ни блага, ни рассудка в их действиях не наблюдалось.) В итоге Амалицкий вновь оказался в Нижнем Новгороде – в роскошном доходном доме в стиле позднего модерна. Он и сейчас стоит на Большой Покровской, почти напротив сказочного каменного терема, возведенного когда-то для Государственного банка Российской империи. В квартире Владимир Прохорович вел занятия по геологии и палеонтологии для студентов нового Нижегородского политехнического института (бывшего Варшавского). А его знаменитая коллекции после череды переездов по странам и весям ныне образует одну из самых притягательных частей экспозиции в Палеонтологическом музее им. Ю. А. Орлова РАН в Москве (рис. 20.1). «Стадо» щекастых ящеров сгрудилось под огромной металлической люстрой. Рядом лежат большие округлые бурые стяжения – песчанистые конкреции, из которых препараторы месяцами извлекали отдельные кости для изучения или монтажа. По соседству в витринах и на подиумах – скелеты и изображения других позднепермских созданий, когда-то живших бок о бок с героями этой главы.
Приключения и научная жизнь Амалицкого в интереснейших архивных подробностях недавно описаны в книге писателя-палеонтолога Антона Нелихова. Вот только пара ярких фрагментов, касающихся парейазавров, из этого произведения:
«Конкреция вполне передавала форму животного. Под слоем песчаника угадывались лапы и громадная голова со скулами-щеками… "Нахождение целого скелета парейазавра произвело на всех очень глубокое впечатление", – писал Амалицкий. Слух о невиданном животном быстро разлетелся по округе – на раскоп потянулись крестьяне, просившие "показать голову". Мудреное греческое слово крестьяне переделали на свой лад, превратив "парейазавра" в "назарку"…» [32]
Рис. 20.1. Скелеты парарептилии скутозавра Карпинского (Scutosaurus karpinskii); длина 2,5 м; позднепермская эпоха (254–253 млн лет); Архангельская обл. (ПИН РАН)
«Огромная конкреция со скелетом весила 2,5 тонны, причем 90 процентов приходилось на пустую породу… Сам скелет был ровно в десять раз легче – около 250 килограммов. Его предстояло не только очистить и собрать, но и сделать сборно-разборным. В Европе скелеты устанавливали в жесткой неизменной позе: каждую кость просверливали и намертво скрепляли с другими. Амалицкий придумал новый метод. Слесарь приделывал к костям стержни и пластинки, которые совмещались с пазами главной основы. Несущей конструкцией служил железный каркас позвоночника, сверху шли гнезда для позвонков, по бокам отверстия – вкручивать ребра. Из такого скелета можно было вытащить любую кость – чтобы изучить или показать публике, – а потом вставить обратно…» [33]
Так теперь поступают палеонтологи-реставраторы во всем мире.
К концу десятилетия раскопок в урочище Соколки на берегу Малой Северной Двины в Вологодской губернии (ныне Архангельская область) экспедиция, где работали и зарабатывали местные крестьяне, расчистила 500 кв. саженей породы (примерно 2276 м2) и добыла 130 тонн конкреций, из которых извлекли 35 относительно полных скелетов, 45 черепов и множество отдельных костей. В основном это были парейазавры, но также встречались дицинодонты и горгонопсии (иностранцевия). Владимир Прохорович ратовал за создание палеонтологического музея на основе этого редчайшего собрания и за запрет на проведение каких-либо коммерческих раскопок с целью продажи скелетов за границу. Его мечта сбылась. Но и опасения, увы, оправдались: из новой России немалая доля окаменелостей из местонахождений, открытых Амалицким, уплыла за рубеж и без толку пылится в частных коллекциях.
Амалицкий не успел описать и малой толики своих выдающихся находок. Уже после его довольно ранней смерти в год великих революций выяснилось, что открытый в Соколках ящер отличался от южноафриканского собрата. Поэтому он был удостоен нового родового названия – скутозавр (Scutosaurus karpinskii, от лат. scutum – «щит»). Придумала его выпускница Бестужевских курсов по анатомии Александра Паулиновна Гартман-Вейнберг, продолжившая в 1920–1930-е гг. масштабные раскопки на Северной Двине (и значительную часть жизни прожившая в Геологическом музее в Ленинграде, рядом с пермскими скелетами; умерла в блокаду). Видовое имя дано в честь академика-геолога Александра Петровича Карпинского.
Деталь шкуры (крупные костяные бляшки), которая вдохновила Гартман-Вейнберг на новое научное «прозвище», упоминал в своих записках еще Амалицкий – «щитки из звездчатых пластин» [34]. Он видел в открытых животных признаки и амфибий, и рептилий, и млекопитающих и считал их переходным звеном между этими важными группами позвоночных. И «поселил» в воду, поскольку особая форма ребер и вывернутые конечности (возможно, с перепонками) указывали на образ жизни как у крокодилов, бегемотов или моржей. Впрочем, в суровые зимы ящеры могли выкапывать корни и червей, чтобы перекусить, – ведь листовидные пильчатые зубы и нёбо, куда открывались хоаны, у них были как у гаттерии, которая и плавает, и в норах скрывается. В конце прошлого века Михаил Феодосьевич Ивахненко из ПИН РАН считал, что скутозавры, подобно ламантинам, на сушу даже не выползали.
