Дмитрий Быков - Статьи из журнала «Компания»
9 декабря 2007 года
№ 46(491), 10 декабря 2007 года
Без нормы
Некоторое время назад мне пришлось отсмотреть — не говорю «посмотреть», ибо это слово предполагает удовольствие от процесса или хоть вовлеченность в него — два десятка новых документальных лент. Я попал в жюри одного хорошего конкурса. Честно вам скажу, это был ужас. Мало того что в большинстве своем это были картины, снятые предельно невнятно — ручной цифровой субъективной камерой, даром что постановочность половины эпизодов была очевидна. Это были картины главным образом про маргиналов, как будто никого, кроме ВИЧ-инфицированных наркоманов и людоедствующих бомжей, на российской территории не осталось.
Нет, я понимаю, что это бунт против гламура (хотя это тоже своего рода гламур — старательное, вылизанное уродство). Я понимаю также и то, что про скучную обычную жизнь интересного кино не снимешь. Во всяком случае, этого не сделаешь без таланта. Талант в том и заключается, чтобы делать чудо на ровном месте. Но дается он не всякому, и потому — как специями заглушается вкус тухлинки — девяносто процентов творцов интересуются патологией: она избавляет их от необходимости думать о художественной логике, достоверности и смысле.
Та же история в литературе: я давно не читал романа про жизнь. Просто про жизнь, без братков, без супергероев, перестрелок, кишков наружу (если это попса); без чернухи, алкоголизма, того же ВИЧа (если это реализм); без космических войн и слизистой нечисти (если это фантастика). А ведь и фантастика бывает реалистичной, точней самого грубого реализма — Лем и Уиндем тому порукой, да и Кинг не отстает. Совсем недавно я привез из Штатов ежегодный сборник тамошней короткой прозы. И прочел там штук двадцать обаятельных, смешных и достоверных историй про реальную жизнь — про нежелательную беременность, нелюбимую работу, про встречу с бывшим любовником десять лет спустя, про смешной роман старшеклассников, про трагическое и глубокое переживание смерти отца, о котором сын, как выяснилось, не знал ничего… Все эти люди живут словно в советских семидесятых: такие конфликты были тогда в нашей прозе и нашем кино. Почему сегодня в России невозможен ни один роман — да что роман — рассказ на эту примитивную, идиотскую, милую тему? Почему ни в одном толстом журнале мы не найдем истории, пробуждающей хоть одно чувство, кроме страха или отвращения? Почему даже реалисты вроде Сенчина описывают жизнь такой, какой я ее не знаю и знать не хочу, а эстеты пишут так, что сквозь их словесную вязь ничего не видно?! Где реальность — вот отчаянный и безответный вопрос ко всему сегодняшнему русскому искусству; но, думается, не искусству бы его адресовать…
Почему это так? Думаю, я знаю ответ, но он не особенно утешителен. Дело в том, что нормальная жизнь есть там, где есть нормальные ценности. Понимание, умиление, сострадание, солидарность, такт, деликатность, жажда профессиональной реализации, способность встать на чужое место, умение помнить добро, любовь к знанию, чтению, думанию… Все это присуще человеку, а вовсе не является чем-то наносным. Мы же по доброй воле исключили все это из нашей жизни, решив, что норма — это жажда доминирования, жестокость, тупость, трусость и лизоблюдство. То есть собственными усилиями лишили жизнь всего, благодаря чему она возможна и ради чего переносима.
Стоит ли снимать фильмы и писать книги о такой жизни? Есть ли в них место нормальному герою, которому хотелось бы не переспать с подругой ради самоутверждения, а беречь ее ради будущего? Найдется ли в них хоть один персонаж, способный решать свои проблемы без помощи пистолета? Есть ли над чем засмеяться или заплакать в этой книге — и в этой жизни?
Боюсь, что нет. И что новый питательный слой нам наращивать и наращивать — над теми грязными, ледяными камнями, которые мы сегодня по недоразумению называем нашей повседневностью.
16 декабря 2007 года
№ 492, 17 декабря 2007 года
Новости кончились
Газета «Московские новости» — явление мистическое: всякая пресса отражает судьбу страны, но ни одна газета доселе не повторяла ее. Речь, впрочем, не столько о стране, сколько о ее проекции в западном общественном сознании. До 1985 года это было скучное издание и скучное место — помпезное, конечно, со своей экзотикой и даже с какой-то политикой, о которой некоторые читали между строк, но в целом этот экспортный образ был ничуть не увлекательнее теплой, сонной, застойной, гниющей брежневской империи.
В 1985 году теплица рухнула, подул свежий ветер, пришли свежие люди. Впрочем, свежесть их была относительной — Егор Яковлев был отлично известен читателям «Известий» с оттепели. В конце шестидесятых и даже в начале семидесятых, пожалуй, была надежда реформировать СССР сверху, аккуратно и бархатно, — но в восьмидесятых вся эта блистательная прослойка неортодоксальных коммунистов могла в лучшем случае подробно и азартно освещать крах системы.
После Яковлева «Московские новости» пытались стать читабельнее, уравновешеннее, увлекательнее, взвешеннее — в общем, жили, как большая часть постсоветского общества: выживали с трудом, многому ужасались, но убеждали себя, что стратегическое направление выбрано верно. Между тем внутренние противоречия зрели, и они не замедлили разразиться с приходом Путина, когда возник конфликт между НТВ и остальным миром. В результате всех пертурбаций газета, нашедшая было своего читателя и нишу, подверглась полной смене руководства и менеджмента. Ее возглавил Евгений Киселев, вскоре рассорившийся с коллективом. Киселева сменил Третьяков — со всеми его неизбежными плюсами и минусами: умением делать серьезную, дискуссионную газету — но и с неискоренимо завышенной самооценкой и внезапным креном в сервильность, прежде ему несвойственную. «Московские новости» и Россия шли нога в ногу, корпус в корпус, все более ввергаясь в странное состояние гипнотического транса, в котором единственным спасителем России и впрямь кажется действующий президент, а все сомневающиеся выглядят врагами… «МН» оставались качественной журналистикой. Но это была больная журналистика. Чувство неблагополучия и даже ужаса — вроде как у девочки, одержимой бесом и изредка приходящей в себя, — пробивалось сквозь солидность и некоторую даже политическую гламурность, но его старательно глушили. Это я и о редакции, и о стране.
А дальше предсказуемо случилось то, что ждет в скором времени и все возлюбленное Отечество: лакировка и избыточная лояльность оказываются нерентабельны, поскольку не предполагают развития; никакой ресурс, хоть гайдамаковский, хоть нефтяной, не может сделать страну — умной, а газету — спорной и непредсказуемой. Экономические катастрофы — неизбежная участь режимов, где нет, по выражению Сахарова, «самопознания и самообсуждения», зато господствует самоупоение. В общем, гладкость для прессы оказывается самоубийственна: власти она уже не нужна (ее интересуют только оппоненты), а читателю неинтересна. Примерно так же и с сырьевыми империями: свое население их не уважает, а чужое — тем более. Даже бояться не хочет.
Чем все закончится — пока неясно. Есть шанс, что газету перезапустят, уделив, как было обещано, больше внимания «спорту и моде». Надо бы еще и юмору, для полноты сходства. В некотором смысле Россия в этом направлении и эволюционирует. Но есть шанс, что «Московские новости» могут просто ликвидировать — наверное, потому, что никаких московских новостей уже нет. Все это уже, так сказать, старости, повторяющиеся бог весть по какому кругу.
И тогда проект будет закрыт, потому что ресурс его самообновления, кажется, исчерпался, а доверия к бренду больше нет ни на Западе, ни у нас.
Это я про газету или про страну?
24 декабря 2007 года
№ 48(493), 24 декабря 2007 года
Вам — везде!
Тут недавно один западный журнал меня спросил: а может ли русский президент так же открыто крутить романы, как Николя Саркози? И когда уже кончится это русское ханжество? Вон же Франция — свободная страна, журналисты президента о свадьбе спрашивают!
И хотя я ужасно не люблю защищать Россию от упреков в недостатке свобод, потому что этот недостаток ощущается у нас ежесекундно, как примесь бензина в городском воздухе, — здесь я с полной уверенностью ответил: было у нас уже все это, ребята. Пройденный этап. Попробовали — не понравилось.
У Ивана Грозного было семь жен, из них две погибли от неизвестных болезней (вероятней всего, ядов), а остальных он бросил. И Петр наш Алексеевич в личной жизни воротил, что хотел, публично пьянствуя, казнив сына и женившись на невесте шведского драгуна. Екатерина Великая меняла фаворитов, очень мало заботясь о приличиях. Александр II, не скрываясь, жил в морганатическом браке с Екатериной Долгоруковой. О связи его внука Николая II с Матильдой Кшесинской толковал весь Петербург. То есть была, была у нас эта открытость, проистекавшая от глубокой уверенности начальства в том, что ему можно все. Как в известном анекдоте про Брежнева, посещающего одну из восточных республик и спрашивающего, где тут можно сходить в туалет. «Леонид Ильич! Вам — везде!»
