Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2006 #7
Именно с герценовской “властью” связывал И. С. Аксаков предложенный на рассмотрение Тютчева горчаковский проект: “Между тем герценская “Вольная Русская печатня в Лондоне” не могла не смутить официальные сферы и заставила их серьезно призадуматься: какими бы средствами противодействовать ее влиянию? Но какими же средствами? Все запреты, все полицейские способы возбранить пропуск “Колокола” оказались бессильными. “Колокол” читался всею Россией, и обаяние единственно свободного, впервые раздавшегося Русского слова было неотразимо. В правительственных сферах пришли, наконец, к мысли, что наилучшим средством вывести и общество, и себя из такого фальшивого положения было бы учреждение в самом Петербурге Русского литературного органа, такого органа, который, издаваясь при содействии, покровительстве и денежном пособии от правительства, но в то же время с приемами и развязностью почти свободной газеты, боролся бы с Герценом и направлял бы общественное мнение на истинный путь… Для редакции такого журнала предполагалось пригласить благонамеренных, благонадежных, но однако же авторитетных литераторов… Этот-то проект, сообщенный Тютчеву на предварительное рассмотрение, и послужил поводом к его письму”.
Тютчев в “Письме о цензуре в России” подчеркивает необходимость “русских изданий за границей, вне всякого контроля нашего правительства”. Он придавал большое значение подобного рода “учреждениям”, призванным в условиях свободной состязательности противостоять либеральной и революционной печати. Советуя М. П. Погодину, добивавшемуся публикации своих “историко-политических писем” в России, печатать их за рубежом, во избежание цензурных сокращений, Тютчев писал ему 13 октября 1857 г.: “После нескончаемых проволочек поставят вам, в непременное условие, сделать столько изменений, оговорок и уступок всякого рода, что письма ваши утратят всю свою историческую современную физиономию, и выйдет из них нечто вялое, бесхарактерное, нечто вроде полуофициальной статьи, задним числом писанной. — Сказать ли вам, чего бы я желал? Мне бы хотелось, чтобы какой-нибудь добрый или даже недобрый человек — без вашего согласия и даже без вашего ведома издал бы эти письма так, как они есть, — за границею… Такое издание имело бы свое значение, свое полное, историческое значение. — Вообще, мы до сих пор не умеем пользоваться, как бы следовало, русскими заграничными к н и г о п е ч а т н я м и, а в нынешнем положении дел это орудие н е о б х о д и м о е. Поверьте мне, правительственные люди — не у нас только, но везде — только к тем идеям имеют уважение, которые без их разрешения, без их фирмы гуляют по белому свету… Только со Свободным словом обращаются они, как взрослый с взрослым, как равный с равным. На все же прочее смотрят они — даже самые благонамеренные и либеральные — как на ученические упражнения…”.
Через несколько лет адресат тютчевского письма воспользовался предложенным советом и опубликовал в Лейпциге “Письма и статьи М. Погодина о политике России в отношении славянских народов и Западной Европы”. Встречая цензурные затруднения, издавал свои богословские сочинения за границей и А. С. Хомяков. Необходимость в “свободных и бесконтрольных” учреждениях русской печати за границей для правдивой, равноправной и плодотворной полемики с революционной и либеральной пропагандой усматривал и В. Ф. Одоевский, замечавший, что следует “против враждебных русских изданий употребить точно такие же и столь же разнообразные издания. Например, можно бы начать с биографий Герцена, Огарева, Петра Долгорукова, Гагарина, Юрия Голицына и проч. Такие биографии о людях, имеющих известность, но все-таки загадочных для иностранцев, с радостью бы создали те же самые лондонские, парижские и немецкие спекуляторы: ибо сии биографии имели бы богатый расход. Оценка сих господ, написанная ловко, забавно и без всяких личностей, уничтожила бы наполовину действие их изданий на публику… Но для того, чтобы нашлись люди в России, способные и талантливые, для борьбы с людьми такими же талантливыми и ловкими, как, например, Гагарин и Герцен (ибо по заказу талант не сотворится), необходимо дать нашим ратникам доступ к оружию, другими словами, снять с враждебных нам книг безусловное запрещение и позволить писать против них”. Тот же вывод, сделанный в политическом обозрении второго номера “Русского вестника” за 1858 г.: “Вернейший способ погубить какое-нибудь начало в убеждениях людей, лучший способ подорвать его нравственную силу — взять его под официальную опеку… Правительство, не входя ни в какие унизительные и частные сделки с литераторами и журналами, может действовать гораздо успешнее и гораздо достойнее, предлагая литературе на рассмотрение и обсуждение те или другие административные, политические или финансовые вопросы и вызывая все лучшие умы в обществе содействовать ему в их разрешении”. И Тютчев, и В. Ф. Одоевский, и автор политического обозрения особо настаивают на свободно-талантливой, нравственно вменяемой (и тем самым, с их точки зрения, единственно результативной), а не ограниченной и обессиливаемой чиновничье-бюрократическими представлениями и опасениями полемике с либеральными и революционными оппонентами, имея в виду прежде всего журналистскую деятельность А. И. Герцена.
Автор “Письма о цензуре в России” настаивает: “Мощное, умное, уверенное в своих силах направление — вот кричащее требование страны и лозунг всего нашего современного положения”. Необходимость такого направления и “высшего руководства” печатью в деле истинного благоустроения России как православной монархии была для Тютчева обусловлена и тем, что пресса как, выражаясь современным языком, четвертая власть действовала исходя из собственных интересов и выгод, вступавших нередко в противоречие с интересами и нуждами страны. “Разум целой страны, — писал Тютчев А. Ф. Аксаковой, — по какому-то недоразумению подчинен не произвольному контролю правительства, а безапелляционной диктатуре мнения ч и с т о л и ч н о г о, которое не только в резком и систематическом противоречии со всеми чувствами и убеждениями страны, но, сверх того, и в прямом противоречии с самим правительством по всем существенным вопросам дня; и именно в силу той поддержки, какую печать оказывает идеям и проектам правительства, она будет особенно подвержена гонениям этого личного мнения, облеченного диктатурой”.
Деятельность на поприще печати и цензуры Тютчев воспринимал как свободное, ответственное и мудрое служение национальным интересам России, которые осознавал в контексте тысячелетней истории. Именно отсутствие такого сознания нередко удручало Тютчева, размышлявшего позднее о правительственном кретинизме, то есть неспособности “различать наше “я” от нашего не “я”, о политике “личного тщеславия”, подчиняющей себе национальные интересы страны, о “жалком воспитании” правящих классов, увлекшихся “ложным направлением” подражания Западу: “и именно потому, что отклонение так старо и так глубоко, я полагаю, что возвращение на истинный путь будет сопряжено с долгими и жестокими испытаниями”. Этот вывод из письма к жене от 17 сентября 1855 г. перекликается с оценкой сложившегося положения вещей в письме к М. П. Погодину от 11 октября того же года: “Теперь, если мы взглянем на себя, т.е. на Россию, что мы видим?.. Сознание своего единственного исторического значения ею совершенно утрачено, по крайней мере в так называемой образованной, правительственной России”. И в 60-х гг. поэт не устает повторять: “В правительственных сферах, вопреки осязательной необходимости, все еще упорствуют влияния, отчаянно отрицающие Россию, живую, историческую Россию, и для которых она вместе — и соблазн, и безумие…”. Более того, он обнаруживает, что “наш высоко образованный политический кретинизм, даже с некоторою примесью внутренней измены”, может окончательно завладеть страной и что “клика, находящаяся сейчас у власти, проявляет деятельность положительно а н т и д и н а с- т и ч е с к у ю. Если она продержится, то приведет господствующую власть к тому, что она приобретет антирусский характер”. Тогда России грозит опасность погибнуть.
“Письмо о цензуре в России” Тютчева и стало своеобразной попыткой оказать влияние на степень сознательности государства и его служителей.
Наша гостиная
Светлана Виноградова “За ВСЮ ЛЮБОВЬ РАСПЛАТИМСЯ ЛЮБОВЬЮ”
Званый гость редакции — народный артист России,
композитор Александр Морозов
Это строка из стихотворения выдающегося русского поэта, о котором наш гений Георгий Свиридов сказал: “Николай Рубцов — тихий голос великого народа, потаённый, глубокий, скрытый”. С декабря прошлого года начались праздничные юбилейные вечера в честь 70-летия поэта. Они будут проходить в городах России весь год. Выездной пленум правления Союза писателей России, посвященный этой дате, состоялся в Вологде. Его участником и лауреатом премии имени Рубцова “Звезда полей” стал композитор и певец, народный артист России и Украины Александр Морозов. Так отмечена 30-летняя работа маэстро, написавшего более 50 песен и романсов на стихи Николая Рубцова. Недавно в Концертном зале им. Чайковского с большим успехом прошёл авторский вечер композитора, ставший достойным музыкальным приношением поистине народному поэту. Это был не просто концерт, а настоящий праздник, где органично соединялись слово, яркая симфоническая музыка и великолепные голоса вокалистов — от таких признанных, как Александра Стрельченко и Иосиф Кобзон, до целого созвездия молодых талантов.
