Анатолий Беляков - Россия и Китай. Две твердыни. Прошлое, настоящее, перспективы.
Брюс Ли – один из самых знаменитых китайцев в мире.
А.Б.
И плавить камни теплом своих сердец…
О.М.
Помню еще статьи про старых мастеров тайчи, которые, как аккумуляторы, накапливали энергию многие годы, а потом могли убить одним пальцем. Тогда же среди нас, мальчишек, начались нешуточные споры, кто сильнее – боксер или каратист? Тогда все были абсолютно уверены, что каратист, без вопросов.
Уже в конце восьмидесятых появились первые видеомагнитофоны и, соответственно, фильмы с Брюсом Ли. Это был легендарный персонаж, который сделал для популяризации Китая едва ли не больше всех. Благодаря ему все поняли, что восточные боевые искусства – это не только смертельные приемы, но, прежде всего, духовное учение, особая философия, кодекс чести. И это, в свою очередь, пробуждало интерес к духовным практикам, к восточной философии. Когда я поступил на философский факультет (но поступил я, конечно, не поэтому, а в связи с социальными катаклизмами, которые у нас в стране происходили – перестройкой, демократическими преобразованиями), я увидел, что среди старших товарищей, которые на год, на три старше, аспирантов, существует целая прослойка тех, кто очень плотно увлекается восточной философией. Часть увлекалась буддизмом, кто-то – суфизмом, но большая часть – все же китайской философией.
А.Б.
И, надо заметить, они не только читали и обменивались мнениями, но и сами занимались теми или иными практиками. Леша Мышинский, например, увлекался гимнастикой тайцзицюань, даже меня научил комплексу упражнений. Многие очень серьезно занимались единоборствами и достигли в этом деле больших успехов. А тот же Мышинский начал изучать китайский язык, благо в «Шестнадчике А», самой крутой нашей общаге, жили носители языка – китайские студенты, и было, у кого брать уроки.
О.М.
Эта атмосфера сильно повлияла и на нас. Мы не ушли полностью в восточную философию, как некоторые товарищи, занимались западной философией, которую в основном нам и преподавали, но влияние восточной мысли было очень серьезным. Мы ведь реально прочитали всю классику, да? «Дао дэ цзин» прочитали по многу раз и в разных переводах. Я, когда «тысячи» сдавал, перевел статью из американского журнала «Personalist» про «Дао дэ цзин», там на английском первоисточник цитировался большими кусками, можно было сравнивать с русским переводом. Выходило, что русский перевод не схватывал всех смыслов, многозначность такая получалась. Или Чжуан-цзы – мы постоянно травили из него байки. Плакат даже висел в общежитии, если помнишь: «Надо меньше болтать – следовать естественности». Учились писать отдельные иероглифы – увэй, Дао, ай. Ты вон даже на мандолине своей «увэй» выжег.
Стихи читали. Благо, много их уже было к тому времени напечатано. И Ду Фу, и Ли Бо, и Бо Цзюйи. А помнишь, насколько тогда была популярна песня Кинчева «Лодка» на стихи Су Ши? Нам всем тогда захотелось попробовать и свои силы – как у нас получится под китайцев стилизоваться? Особенно ты в этом преуспел.
А.Б.
Да, я написал году в 1990-м несколько песен «под Китай» (в пентатонике, все как полагается) по принципу Гребенщикова – маскируя в них цитаты из китайских первоисточников. Выглядело это для несведущих чудно и экзотично, а более начитанные с удовольствием узнавали знакомые темы и фразочки.
Скажи мне, зубами вцепившийся в куст бузины,
Висящий над пропастью в тысячу ли Чжуан-изэ,
Чем я перед ней виноват?
У меня даже одно время в свердловской рок-среде прозвище было Толик-Китаец.
О.М.
Я до сих пор некоторые из этих песен насвистываю.
Ты, кстати, даже чуть дальше пошел – читал и китайских прозаиков. Пу Сунлина, «Сон в красном тереме», «Речные заводи», другое всякое.
А.Б.
Да-да-да! Приятно вспомнить! «Сон в красном тереме», кстати, как ты помнишь – это два толстенных тома. Я их у Володи Петрина брал читать – большой знаток был китайской литературы. Думал, не осилю – осилил!
О.М.
В общем, те времена, когда мы столь глубоко погрузились в старинную китайскую культуру, на всю жизнь запомнилось. Это стало большой частью нашего философского образования.
И главное – именно тогда китайцы совершенно потеряли для нас одиозный ореол «шовинистов», «великоханьских гегемонистов» и «социал-предателей». Они оказались не «бандой четырех» с кинжалами в зубах, а мудрецами с седыми бородами, которые практикуют гармоническое единение с природой, миролюбие, недеяние.
А.Б.
Конфуцием тогда мы все-таки манкировали. Скучным казался он со своими нравоучениями. Как и легисты.
О.М.
Их прелесть была оценена несколько позже – когда политикой начали заниматься. А тогда все стихийные даосисты были, да.
Уже много позже, году в 2011, когда я уже вице-губернатором работал в Волгоградской области, в Волгоград приехал китаец. Высокопоставленный, в ранге министра правительства китайского – глава главного информационного агентства Синьхуа. Принимал его я – как вице-губернатор. Мы посещали Малахов курган, беседовали, как китайские рабочие работают в области. Помимо прочего, я рассказывал ему, как уважают у нас Китай. И тут он спросил: а что, по-вашему, главное в китайском характере? Я ему ответил, что гармония, миролюбие, недеяние всяческое и т. д. Он этому поразился – откуда, мол, я знаю? Я сказал, что читал в «Дао дэ цзин», у Чжуан-цзы. И это его еще больше потрясло. Он сказал, что в Китае эти книги никто не читает, и даже он сам довольно смутное имеет о них представление. И, конечно, это неожиданно, что в далекой заснеженной России какой-то чиновник знает эти имена.
А.Б.
И не просто знает, а может достаточно глубоко об этом рассуждать. Вообще, как мне представляется, русские чиновники сегодня больше китайские чиновники, чем сами китайские чиновники. Они могут рассуждать о китайской поэзии и философии, ценить их красоту и глубину. Они знают китайскую историю – ну, хотя бы основные вехи. Это ведь главный критерий был для успешной сдачи экзамена на чиновничью должность. Не знаешь про Шихуанди – на пересдачу приходи!
O.M.
Важно, что не только о китайской поэзии и философии могут рассуждать наши люди – но и о немецкой, американской, французской, древнеперсидской. В отличие от любых французов и немцев, которых попробуй спроси о Китае или даже соседней стране – пару авторов назовут в лучшем случае. Что поделаешь? Это потому что мы, русские – всечеловеки, нам надо все знать.
А.Б.
С чем Китай еще в девяностые годы ассоциировался – это с дешевым ширпотребом. Девяностые годы были для России самыми мрачными, одежду купить было невозможно, а вот Китай гнал такую одежду, которая была в принципе по зубам и по карману даже простому учителю, кем я тогда и был. Очень они меня подвели – в детстве же я считал, что китайцы – редкие рукодельники, и всё у них исключительно красивое, с фазанами, и служит практически вечно.
О.М.
Да, качество, конечно… Все помнят эти китайские пуховики, которые были безобразно сшиты, сваливались там внутри, если дождь – то вообще беда. Они были одноразовыми, в лучшем случае их хватало на один сезон. И сумки, и плащи – все это было самого отвратительного вида. И ведь не стеснялись приклеивать к ним лейблы известных брендов.
А.Б.
Ага, Abibos, Nice… (Улыбается).
А ведь, вопреки утверждениям наших либеральных экономистов и устоявшемуся общественному мнению, Китай в конце семидесятых – в восьмидесятые начал отнюдь не с того, что стал поднимать легкую промышленность (дескать, сначала население надо одеть во все модное, а потом уже экономические мускулы накачивать). Китай как раз начал с подъема крупного машиностроения, с индустриализации, с тяжпрома. А легкой промышленностью занимались всякие цеховики.
О.М.
Китайцы тогда активно начали обживать наши самые крупные города. В Екатеринбурге первые чайна-тауны появились в районе Сортировки – весь город в свое шмотье одевали. А потом мода на китайское дошла и до общепита. Когда уж? В 1991-м, кажется, еще году в Екатеринбурге появился первый китайский ресторан. Это было совместное предприятие, на треть китайское, на две трети – советское. Построили его в самом центре города, в китайском стиле – с пагодой и драконами, каналами, мостиками. Целый комплекс! Назывался ресторан «Харбин». И, естественно, те, у кого были тогда деньги, посчитали своим долгом в этот ресторан сходить и попробовать настоящей китайской еды. Еда там была, действительно, китайская, но подавалась она не традиционно по-китайски. По-китайски, по крайней мере, по северо-китайски, ее полагается сервировать на большом круглом вращающемся столе, на который наставляется множество всяких закусок. А тут было по-европейски – заказываешь, тебе приносят на тарелочках два-три блюда, не больше, и по размерам они не как в Китае большие. Цена была высокой (средний чек – недельная зарплата рабочего), но, тем не менее, там была возможность впервые попробовать китайские грибы, стеклянную лапшу эту рисовую, всякие там пельмени с креветками и разные прочие вещи. Народ эту китайскую кухню оценил – можно, конечно, один раз сходить попробовать, но так ничего особенного. Побывали люди по разу, максимум – по два-три, и поток людей в этот ресторан закончился, он стал стоять пустым. Постепенно пришел к банкротству, был продан, и сегодня в этом здании парфюмерный магазин.
