Гюнтер Вермуш - Афёры с фальшивыми деньгами. Из истории подделки денежных знаков
«Скажите, обвиняемый, вам никогда не приходила в голову мысль подыскать себе работу? И потом, бывает, люди решаются на воровство, даже на убийство, но почему фальшивые деньги…?»
Боярский понимает, что его провоцируют, но не может возразить, что ему так и не удалось найти работу, чувствует себя оскорблённым намёком судьи, не делающим чести последнему: воровать или даже убивать лучше, это доставит меньше неприятностей государственному банку. Но так «социально» Боярский не рассуждает: «Господин председатель, я никогда не был в состоянии что-нибудь украсть или напасть на кого-нибудь. Я запер себя в своей башне из слоновой кости и хотел сделать что-то своими руками. Я знал, что мои дети будут презирать меня, если я не смогу накормить их».
Перес: «У вас не было ощущения, что вы занимаетесь чем-то противозаконным, подлежащим наказанию?»
Боярский: «Это было больше, чем ощущение, господин председатель. Я это знал. Я сам писал это на своих банкнотах. Я испытывал страх, но я знал также, что никому конкретно я не наношу вреда. Банкноты циркулируют, деньги меняют владельцев, текут…»
Перес: «Прежде всего они текли к вам…»
На этот раз Боярский не отступает, возбуждённый, он перебивает председательствующего, он хочет, чтобы ему дали высказать свою теорию, своё оправдание. Во Львове он штудировал политическую экономию. «Я слушал лекции старого профессора, который преподавал там ещё при царе. Он рассказывал, что видел своими глазами, как сыновья богатых родителей прикуривали свои сигары от 100-рублёвых ассигнаций. Профессор говорил, что тот, кто сжигает деньги, чтобы от них прикурить, наносит вред государству; банкнота, находящаяся в обращении, приносит всем прибыль».
Перес: «Значит, надо направлять в обращение как можно больше денег. Но это же неразумно, даже смешно. Хотя нет, это теория инфляции. Обвиняемый только хотел оказать государству услуги».
Перес, вызвав оживление в зале, набрал кое-какие очки, но не у всех. Большая часть публики возмущена тем, как судья издевается над обвиняемым. Сидящим в зале жаль Боярского. В конце концов, никого из них он не сделал ни на сантим беднее. Они понимают, что ему остаётся одно – гордость мастерового за свою работу: «Делать фальшивые банкноты так, чтобы все их принимали за настоящие, – это невозможно. Я отрешился от всего и попытался сделать невозможное возможным».
Перес не упускает ни одной возможности унизить Боярского. Когда Боярский рассказывает о своих неудавшихся попытках внедрить свои патенты, Перес с явной издёвкой замечает: «Вам не вменяются в вину ваши изобретения, которые никому не пригодились. Это не преступление, это дилетантство». Затем, когда возобновляется разговор об успехах Боярского на стезе изготовителя фальшивых денег, Перес не может удержаться от ремарки: «Итак, ваше дело прогрессировало. Вы смогли поместить свои прибыли в швейцарский банк. Вы были очень неосторожны, так как этот банк не вызывал доверия. Он обанкротился».
Только однажды Боярскому удаётся вызвать смех в свою пользу. Председателю вручают синюю банкноту в 1 тыс. франков, серия которой пять лет назад вышла из обращения. Перес несколько минут изучает деньги, пытается смять банкноту, беспокойно оглядывается: «Может быть, деньги настоящие?»
Потом ту же банкноту передают Боярскому. Мельком взглянув на неё, он говорит: «Поздравляю, господин председатель, она настоящая!» После чего не может сдержать смех.
Несмотря ни на что, Чеслав Боярский продолжает верить в свой призрачный шанс. Он не подозревает, что жить ему осталось всего несколько месяцев. Боярский правоверный католик, и он надеется на милость правительства, которое предоставит ему – фальшивомонетчику – возможность работать экспертом по деньгам. Он уже предложил свой вариант использования для производства денег бумаги, которую, как он считает, невозможно подделать. Но это весьма и весьма шаткие надежды. Его адвокаты в этой связи отмалчиваются.
Суд приступает к допросу соучастников Боярского. Конечно, от былой дружбы не осталось и намёка. Конечно, оба и не предполагали, что имеют дело с фальшивыми деньгами.
Перес: «Месье Шувалов, вы считали нормальным, что 100 франков вам предлагают за 75 франков?»
Шувалов: «Я думал, они настоящие, может быть, краденые…»
При рассмотрении методов гениального фальшивомонетчика заседание в суде происходит при закрытых дверях. Дают показания два эксперта. Когда позже слово предоставляется прокурору Шарасс и президенту адвокатской палаты Жоржу Шресте, представлявшему в суде интересы Банка Франции, в зале звучит не только хорошо наигранное возмущение преступной деятельностью Боярского, но до некоторой степени уважение к его гению. Перес и 10 присяжных не сделали ни единого замечания, они целиком обратились в слух и лишь иногда кивали.
Затем выступает прокурор. Зал заполнен до отказа, становится душно. Защитники обвиняемых адвокаты Тиссадр и Дебрв с большим трудом пытаются вычленить из его речи какие-либо смягчающие моменты. Но Шарасс руководствуется не логикой, а эмоциями, он говорит о «паразите в превосходной степени», который вместо того, чтобы что-нибудь сделать для общества, предложил ему обесцененные шутовские деньги. «Низшей точкой его падения, – гремит в зале зычный голос прокурора, – было то, что он ни разу не удосужился уплатить налоги!» Это был действительно перл. Фальшивомонетчик, выплачивающий налоги. Это нечто из ряда вон выходящее во всей уголовной истории. Шарасс потребовал высшей меры наказания – пожизненного заключения: «Когда же нам применять статью 139 в полном объёме, как не в этом случае? В 1958 году 20 лет тюрьмы получил фальшивомонетчик Верзини. Но по сравнению с Боярским он – мелкая рыбёшка».
После этого слово получают адвокаты. Им есть что сказать в пользу обвиняемого и в укор обществу, которое, в общем-то, вынудило Боярского выбрать его дорогу.
Защитники упоминают и своеобразное толкование Боярским права в духе своей «теории», с которой тот уже ознакомил суд. Оно свидетельствует о том, что подсудимый не вполне ведал, что своими действиями он нарушает закон.
Боярский в своём последнем слове говорит: «Я глубоко сожалею о том, что причинил столь значительный ущерб Банку Франции. Я совершенно искренне уверяю вас, что никогда не хотел принести вред кому бы то ни было. Не отнимайте у меня надежды исправить свою вину, принести пользу; подарить моим детям улыбку».
14 мая 1966 г. оглашается приговор. Надежда Чеслава Боярского на то, что он ещё сможет улыбнуться своим детям, рухнула. Он приговаривается к 20 годам тюрьмы. Председатель суда объясняет «мягкость» приговора глубоким раскаянием подсудимого. Боярский потрясён, он прячет лицо в ладонях.
Но процесс идёт дальше, его сюрпризы ещё не иссякли. Антуан Довгье с самого начала апеллировал к ст. 138, которая гарантировала свободу лицу, замешанному в афёре с фальшивыми деньгами, если оно выдаёт правосудию своих сообщников. Его позиция имела законные основания. Но как в этом случае следовало поступить с Алексисом Шуваловым? «Если вы пощадите Довгье, – заявил прокурор Шарасс на последнем перед вынесением приговора судебном заседании, – то морально вы не имеете права осуждать и Шувалова – последнее звено в этой преступной цепочке».
Своеобразная мораль.
Довгье в конце концов был оставлен на свободе, Шувалов был приговорён к 5-летнему тюремному заключению условно.
Чеслав Боярский не увидел бы свободы и при более мягком приговоре. Он умер через несколько месяцев.
Скандал в Карлсруэ
Для многих жителей и гостей Карлсруэ двухэтажное здание на Стефаништрассе, 28, построенное в духе классицизма, – предмет, достойный уважения. С деятельностью 50 работавших в этом здании сотрудников связывались представления об исключительной точности, эффективнейшем контроле, доскональном знании законов, о высоком мастерстве и художественном вкусе в обращении с благородными и не только благородными металлами. В доме на Стефаништрассе, 28, квартировала Государственная монета (Государственный монетный двор), один из четырех монетных дворов ФРГ. Эта организация до сих пор располагается по указанному адресу. Что же касается чувства благоговейности, которое она вызывала в своё время у обывателя, то с конца января 1975 года оно поутихло.
Дело в том, что 20 января 1975 г. заместитель директора Государственной монеты Стефан Хайлинг и рабочий-монетчик Клаус Фетцнер были арестованы.
Точными данными ещё никто не обладал, но газеты уже писали об очередном «скандале века», пестрели вызывающими беспокойство заголовками: «Коллекционеры обеспокоены судьбой своих сокровищ», «Лихорадочная активность в министерствах после разоблачения фальшивомонетчиков из Карлсруэ» и т. п.
Директор предприятия в Карлсруэ Вилли Отт вскоре после вскрытия фактов нарушения порядка на монетном дворе был отстранён от службы, или, как это звучит на немецком чиновничьем языке, ему был предоставлен отпуск на период ведения предварительного следствия. Для Отта вся эта афёра была совершенно неожиданна, развеялись лелеемые мечты о предстоящем 150-летнем юбилее руководимого им заведения и о связанных с ним награждениях и других приятных мероприятиях, включая дальнейшее продвижение по чиновничьей лестнице. Государственная монета из Карлсруэ была предприятием с высоким авторитетом. Здесь изготовлялось 17,3 % монет ФРГ, выполнялись и зарубежные заказы. Заказчики, узнав о скандале, естественно, сразу занялись проверкой того, затронуты ли изготовленные для них на монетном дворе в Карлсруэ монеты и медали афёрой с фальшивыми монетами.
