Светлана Бондаренко - Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты.
— Ничего не было, — сказал Коля Ермаков, усаживаясь за стол. — Дядя Миша прав, там все в порядке. Но зато я видел старт «Фотона».
— Как так? — Дауге посмотрел на часы. — Собирались стартовать в двадцать два…
— Нет, — сказал Алексей Петрович. — Они уже два часа в полете.
— Ах ты, какая жалость, — сказал Дауге. — Я хотел попрощаться с Ляховым.
— Они уже два часа в полете, — повторил Алексей Петрович.
— Но как же, черт возьми, — сказал Дауге, растерянно озираясь, — ах, какая жалость…
Алексей Петрович хотел сказать, что еще не все потеряно, что нужно только подождать лет десять-двенадцать, но вдруг заметил, что Михаил Антонович медленно поднимается с дивана и рот у него открыт и глаза — тоже. Алексей Петрович оглянулся на дверь и увидел Юрковского. Юрковский улыбался, и брови у него были те же, что и раньше, — густые, черные, только на лбу блестели залысины и волосы поседели, а на плече у него, на широком, обтянутом роскошной материей плече…
— В-ва… — неожиданно и совершенно невразумительно произнес Михаил Антонович.
— Что это? — сказал Алексей Петрович и встал.
Юрковский неторопливо, вразвалочку двинулся к столу. На плече его, неестественно задрав страшную прямоугольную голову, сидела здоровенная мокрая ящерица.
— Володя, — сказал Алексей Петрович, — что это?
Ящерица медленно мигнула. У нее были огромные, выпуклые, очень темные глаза.
— Это? — сказал Юрковский очень обыкновенным голосом — Это — Варечка, а что?
Он подошел к Алексею Петровичу и протянул к нему руки.
— Обними меня, капитан, — сказал он.
Алексей Петрович увидел, как Варечка поднялась на задние лапы и шевельнула полуметровым хвостом, сплющенным с боков.
— К чертям собачьим, Владимир, — с чувством сказал Алексей Петрович. — Убери, пожалуйста, эту гадость.
Тогда Юрковский захохотал и обхватил Алексея Петровича длинными руками.
— Капитан, — заорал он прямо в ухо брыкающемуся Быкову, — капитанчик! Не бойся! Она не кусается.
Ящерица неслышно соскользнула на пол и кинулась в угол, где стала столбиком и принялась озираться. Тогда Алексей Петрович обнял Юрковского и прижал его к себе. Юрковский взмолился о пощаде, но сзади его схватил за ухо Михаил Антонович и стал тянуть, приговаривая: «Ах ты паршивец, поросенок ты этакий!»
— Алексей! — сипел Юрковский, извиваясь судорожно. — Не буду! Мишка! Троглодиты! Спасите!
Дауге хохотал, дрыгая ногами, а Коля Ермаков стоял в сторонке и глядел на Юрковского. Глаза у него блестели.
Потом Алексей Петрович отпустил Юрковского и сказал:
— А теперь давайте пить шампанское.
Юрковский упал в кресло и начал тихо стонать. Он стонал на разные лады долго и жалобно, до тех пор, пока Алексей Петрович не протянул ему стакан.
— Пей, — сказал Алексей Петрович.
— Не буду, — сказал Юрковский.
— Пей, — повторил Алексей Петрович, надвигаясь.
Юрковский взял стакан и поднялся.
— Ох, — сказал он, хватаясь за поясницу.
Все стали вокруг стола с поднятыми стаканами. Алексей Петрович обвел всех глазами и сказал глухо:
— Вместе.
— Вместе, — сказал Юрковский.
— Вместе, — сказал Дауге.
— Слава богу, — вздохнув, молвил Михаил Антонович.
Они выпили, не чокаясь, и Николай Ермаков выпил вместе с ними. Мокрая ящерица шелестя выскользнула из своего угла и вскарабкалась на плечо Юрковского.
— Так, — сказал Алексей Петрович, уставясь на нее. — Уж не собираешься ли ты взять ее на Амальтею?
— Умгу, — сказал Юрковский, ласково дернув ящерицу за хвост. — Обязательно.
— Что? — сказал Алексей Петрович ужасным голосом. — В мой корабль?
— Умгу, — сказал Юрковский и осведомился: — А нет ли у вас чего-нибудь съестного? Смерть, как есть хочется.
Коля Ермаков метнулся к буфету, а Дауге сказал:
— Эту дрянь — прощу прощения, это милое существо — Владимир Сергеевич изволят таскать с собой везде. Однажды он пришел с ней на прием к министру.
Юрковский ел хлеб с маслом.
— Не мог же я оставить ее дома одну. Она страшно скучает в одиночестве. Зато на приеме было очень весело.
— Могу себе представить, — сказал Алексей Петрович. — Николай, там должна быть курица.
— Курица — это хорошо, — сказал Юрковский.
— Нет здесь курицы, дядя Леша, — сказал Коля Ермаков из буфета.
— Поищи, — сказал Алексей Петрович и посмотрел на Михаила Антоновича. — Впрочем, не стоит.
— Тут есть какая-то рыба, — сообщил Коля Ермаков.
— Рыба — это великолепно, — сказал Юрковский нетерпеливо. — Вы очень медлительны, юноша.
Коля поставил на стол блюдо с заливным. При виде заливного Юрковский заурчал.
— Уксусу и горчицы, — воскликнул он.
— А ведь Володька не узнаёт, — сказал Дауге. — Ей-ей, не узнаёт.
— Кого? — осведомился Юрковский, жуя и причмокивая.
— Колю Ермакова ты не узнаешь, — сказал Дауге.
Юрковский оторвался от рыбы и посмотрел на Колю.
— Черт возьми, — сказал он. — Ведь это Николашка.
— Ясно даже и ежу, — сказал Коля Ермаков.
Все засмеялись. Михаил Антонович заливался серебристым колокольчиком, и Дауге хлопнул его по спине.
— Николашка, — сказал Юрковский торжественно, — да ведь ты совсем мужчина! Я, черт возьми, произвожу тебя в Николаи.
Он взял кусочек рыбы и сунул его под нос ящерице. Ящерица сидела неподвижная как чучело и медленно мигала.
— Не хочет, — сказал Юрковский. — Еще рано.
— Эта тварь, — пояснил Дауге, — виноват, эта очаровательная старушка кушает раз в сутки. Дышит она, кажется, тоже раз в сутки, а что касается сна, то она не спит вообще. Так, во всяком случае, говорит Володька, но, по-моему, он врет.
— Отнюдь, — сказал Юрковский. — Всё так. Варечка родилась на Марсе, где дышать трудно и мало еды. И она вообще неприхотлива. Когда нас с Дауге однажды засыпало, мы провалялись под завалом часов пятьдесят. И когда нас откопали, то мы с Дауге моментально угодили в госпиталь, где и провели полмесяца в разнообразных развлечениях, а Варечка только — потеряла хвост и переднюю ногу, но вскоре обросла вновь.
Алексей Петрович смотрел на друзей со странным чувством.
Все было так, как раньше, и все-таки совсем не так. Юрковский стал совсем седой. Щеку Дауге пересекал тонкий старый шрам. Они шутили и болтали, как прежде, но Алексей Петрович почему-то не верил шуткам. Не то они говорят, думал он, не то. Неужели нам не о чем говорить, кроме как об этом чудище…
— Это чудо приспособляемости, — разглагольствовал Юрковский. — Я держал ее долгое время в термостате, но потом она удрала оттуда и стала жить в чисто земных условиях, как мы с вами. Один раз ее облили серной кислотой. Я уверен, что если ее сунуть в поток плазмы твоего «Хиуса», Алексей, ничего не случится.
Ящерица круглым глазом уставилась на Быкова. Алексей Петрович поглядел на нее с ненавистью. Юрковский наконец умолк и откинулся на спинку стула, катая хлебные шарики. Все замолчали, только время от времени шумно вздыхал чувствительный Михаил Антонович. Вместе, думал Алексей Петрович. Вы понимаете, что это такое — вместе? Или вы этого не понимаете? Вот я помню все. Багровые тучи над черными пустынями Венеры. Берега Дымного моря. Перекошенный, вплавившийся в растекшийся гранит «Мальчик». Сто пятьдесят тысяч шагов. Обуглившееся тело Дауге, хрип Юрковского в наушниках. С тех пор прошло много лет. Я многое узнал и многое повидал. Я видел Бурый Джуп с Амальтеи и сверкающие поля колец Сатурна. Я узнал, что такое сын. Ведь вы оба не знаете, что такое сын. И сына я назвал Володей, потому что жене не нравилось имя Григорий. Но каждый раз, когда мне приходилось слышать или читать стихи, я вспоминал Юрковского. И каждый раз, когда я видел черноволосого сухощавого человека, у меня ёкало сердце, но это был не Дауге. Мне очень хочется сейчас рассказать вам об этом. Как орал на Михаила Антоновича, когда тот вздыхал: «И где-то сейчас наши мальчики? Каково им там?» Как просился на рейсовый танкер Венера — Земля. Как потом добивался перевода на грузовой планетолет второго класса, ходивший четыре раза в год к Марсу, и мне сказали: «Вы слишком хороший капитан для таких полетов»…
— Кто-нибудь еще летит с нами? — спросил Юрковский.
— Да, летит, — медленно сказал Алексей Петрович. — Летят еще двое. Летит Шарль Моллар — радиооптик, и один японец — некто Окада Сусуму.
— Ничего себе — некто, — сказал Юрковский. — Действительный член Академии Неклассических Механик.
Алексей Петрович равнодушно сказал:
— Вот как? Ну, академиков мы возили. И не раз. Академики очень любят Юпитер.
— Я так и не понял, будем мы облетать Юпитер или прямо пойдем на Амальтею, — сказал Дауге.
— Как же, — сказал Михаил Антонович. — Обязательно. Четыре витка вокруг Юпитера.
