Алексей Бердников - Жидков, или о смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души
Игру забросив, стали шарить стряс
Тот и другой вои в остервененьи, -
По долга неотступному веленьи,
Близ трупа вылезла худая аз.
Покамест на девонской этой жиле
Аукаться хватало дела им, -
Я малый холмик нагребла над ним.
И плакала, и плакала, и выли
Со мною волки над родным моим,
Над ним, на безымянной той могиле.
Мы, как и судьбы, обрекли могиле
Все остальное в нас, мой милый брат.
При жизни ты сносил попреков град, -
Зачем в утробе мы с тобой не сгили?
Зачем все те ж сосцы и нас вспоили,
Что и отца -- теперь отец нам брат,
И то, что ты пошел на братнин град,
Не хорошо, хотя любовь и в силе.
Не всех отпугивает злобный цык, -
Есть все и те, что чувствуют превратно.
Возьми меня к себе, мне здесь отвратно.
Здесь волчий вой, но чаще сытый рыг, -
И если не верна тебе я братно -
То пусть прилипнет к горлу мой язык.
Но пусть прилипнет к горлу мой язык,
Когда тебя не обзову я: шлюха! -
Сказал герой, подняв меня за ухо, -
Я не заметила, как он возник.
А рядом тут как тут его двойник,
И по виску мне зазвенела плюха,
Лишившая меня почти что слуха,
Но в общем-то тот и другой поник.
-- И что за ветер нам принес паскуду, -
Сказал тот, что постарше и брюнет. -
Как пред властями нам держать ответ? -
-- Отвертится, не будет девке худу, -
Сказал блондин, и я сказала: Нет!
Зачем мне отпираться? Я не буду. -
Когда тебя я вспоминать не буду
С признательностью, дивная судьба?
Два честных гражданина (два раба)
Меня влекли под псовью улюлюду.
Встречь мигом расступавшемуся люду,
О стену не пытающему лба,
Боящемуся каждого столба,
На коем сушат медную посуду.
И к дяде втащена за воротник,
Сознаться я тотчас не поленилась,
Что мной оплакан бедный Полиник.
Стояла молча и не повинилась,
И эта твердость дядей оценилась
На весь мой вес, ведь не его род ник.
Тебя, веселья моего родник,
День яркий, оставляю ради ночи.
В проклятом склепе, не закрывши очи,
Усну последним сном, когда б кто вник,
Мой Этеокл! Мой бедный Полиник!
Поверьте, что нельзя страдать жесточе, -
Я, кажется, не вытерплю, нет мочи
Вообразить сиротский мой пикник, -
Ведь я подобна хрупкому сосуду.
Не понимала все, но поняла:
Меня раздавит тяжестью скала.
Не сразу, медленно, как исподспуду,
Уйдет вся жизнь, которой я жила,
И почернеет день, и я не буду.
Пусть почернеет день, когда забуду
Все радости и жизнь, ее саму,
Когда с исходом лет сама пойму,
Куда пора мне, и... там буду, буду!
Ну, умереть самой по самосуду,
Уйти туда по сердцу своему,
Но как же, как же, вопреки уму,
Жизнь истребить в живом, как бы простуду.
Ах, лучше жить хоть жизнию калик,
Каким отец был -- немощным и слипым -
Вверять лицо морским соленым всхлипам.
Мало несчастье, а восторг велик,
Звенящим медью тополям и липам
Я б подставляла мой веселый лик.
И моего врага веселый лик
Меня бы, верно, не смущал нимало.
Что жизнь мою так грубо подломало
В том возрасте, когда есть тьма прилик?
Последний луч... потом последний блик...
Потом груди и воздуха не стало...
Ужели надо, чтоб меня не стало? -
Как не прогнать тогда -- ведь свет велик.
Ведь если к жизни ощущу остуду, -
Приду сама -- другой, а не такой:
Берите жизнь мою -- жалеть не буду -
И стану над подземною рекой,
И слез любви не осушу рукой,
И ненависть стенаньем не избуду.
***
Слежу чтобы лазури слезы лили
О той давным давно забывшей нас
Что кинула опережая час
Тех что ее заботам поручили
Пеняем ей и уступает силе
И для взыскательных рождает глаз
Красу возвышенную без прикрас
Собою не повинную могиле
Ее бессилен выразить язык
Которым тайны взламывать не буду
Пусть будут рядом тайна и родник
Но если я когда-нибудь забуду
Достоиной мудрости смиренный лик
Смешного любопытства не избуду
II. Эвпалинос
Смешного любопытства не избуду,
О Эвпалинос, до тех пор, пока
Не поведет нас твердая рука
Сквозь щербы площадей и зданий груду.
Ты вскоре объяснишь нам амплитуду
Работ, рассчитанных наверняка,
Во славу мастера и мастерка,
В листве дерев, подобной изумруду. -
-- Увы, среди строителей лишь крот,
Веду водою днища я и кили,
Прилично ль будет мне расторгнуть рот?
Ошибкою мне зодчего вменили:
Не возвожу, скорей, наоборот -
Тщусь, чтоб водам лазури слезы лили.
Слежу, чтобы лазури слезы лили
Зеленобраздой зыбкости морской,
Чтоб злую россыпь влаги воровской
Затворы шлюзов в чувство приводили.
Но если бы мои не повредили
Вам поясненья, я готов такой,
Как есть, развертку за строку строкой
Вам сообщать, чтоб вы за тем следили.
Все прославляет здесь ладонь и глаз:
Террасы, угнетенные садами,
Столпы мостов, повисших над водами, -
И, в выси экстатической лучась,
Сама лазурь, грозящая бедами,
Напоминает о забывшей нас.
О той, давным давно забывшей нас
Духовной родине, чей очерк дымный
Нам явлен в пенье дали многогимной
И этой близи, легкой, как экстаз.
В восторге киньте быстрый взор вкруг вас:
Вы ось иглы, чей циркуль безнажимный
Легко включает в свой уют интимный
Пространства многоликого запас.
Вы вскрикнете: там явственно угас
Холодный смысл и опыт геометра
В стихии мощной солнечного ветра.
Там тяжесть облак сжала быстрый газ,
И, весело глядясь в потоки ветра,
Взошла звезда, опережая час.
Что кинула, опережая час,
Звезда, Элизий свой -- приют кометы?
Лучом облив искусные предметы,
Керамиком слывущие у нас,
Где в дружестве отвес и ватерпас
На светлом воздухе свои разметы
Оставили, их слабые приметы
От форм к законам возвышают глаз.
Дожди, от века, почвы не мочили
На этих обезвоженных холмах,
Отвесные жары их облучили.
И вот карандаша счастливый взмах
Извел родник на инеи бумаг,
И мраморы пространство проточили.
Тех, что ее заботам поручили,
Земля охотно отдает назад:
Там ионический восплыл фасад,
Пред ним волюты мрамора почили.
Повсюду почвы нам не злак растили,
Не серых ив щебечущий каскад,
А бледных мраморов звенящий сад
Взрос из земли, когда ее растлили.
В начале зти камни нас бесили,
Решетки стен, цилиндры и кубы,
Проходы узкие, как перст судьбы, -
Но и взбешенные, мы свет месили,
Природу взнуздывая на дыбы,
Пеняем ей, и уступает силе.
Пеняем ей, и уступает силе,
Готовая копытом размозжить,
Пустыня, разрешающая жить,
Чтоб в область духа камень относили.
Секлой его секли, теслом тесили,
И камень с камнем мыслили сложить,
И камень камню начинал служить,
И мы от их согласия вкусили.
Где первая звезда к нам доскреблась
Сквозь бледножелтый куб и пурпур свода,
Аллея бронз свирепых раздалась,
Мироном вскормленная для извода
Движений в нас, загрузлых, как колода,
В иных глазах, не видящих на глаз.
И для взыскательных рождает глаз
Попытку не отдать возцу обола,
Укрытого с проворством Дискобола,
Почти не уловимую на глаз.
Рука повисла и рука взвилась,
Лоб рассекает левизну камоло,
И вьется пыль тончайшего помола
Вкруг быстрых стоп вслед той, что унеслась.
Движенья всех неизъяснимых рас:
От возглашаемого поворота -
До мнимого, но явленного трота -
Вдруг озаряют вспышками эмфаз
Спираль винтом завитого полета, -
Красу возвышенную без прикрас.
Красу возвышенную без прикрас
Являют нам жилища Академа,
Где голубой Северо-Запад немо
Глядит в ключи, бегущие с террас.
Я слышу вод приятный парафраз -
Для разработки сладостная тема,
И черных куп журчащая поэма
Затронет сердце в нас еще не раз.
Когда бы дальше вы меня спросили -
Что там, где над холмами ряд колонн, -
Там родина Софокла, там Колон.
Эдипа демон до сих пор там в силе,
Святыня у живущих там колон,
Собою не повинная могиле.
Собою не повинная могиле,
У наших ног, конечно, Агора,
Ничем не знаменитая гора,
Когда б не портики и перистили.
Совсем недавно гору замостили,
Но редко слышно эвоэ! (ура),
Зато экзисто! -- здесь звучит с утра
До вечера (отыдь от окон, или...).
Дома несутся вскачь, все вскучь, впритык,
Все метит в лоб иль в ноги из засады:
Здесь статуэтка, там энкаустик.
Слеза экспрессии слезой досады
Сменяется, точь-в-точь как те глоссады,
Которые не изъяснит язык.
Увы, бессилен выразить язык,
Не став на время языком поэта,
То, что вмещает мрамор Поликлета,
Запечатлевший благодатный миг,
