Валерий Коровин - Главная военная тайна США. Сетевые войны
Препятствие к реализации этого варианта заключается лишь в том, что Владимир Путин старается принимать во внимание мнение международного сообщества. И он ни в коем случае не желает предстать перед миром в качестве авторитарного правителя, который узурпирует власть. Вряд ли он захочет встать на одну ступеньку с тем же Лукашенко, как его оценивает Запад, или с Ким Чен Иром. Путин считает, что заботится об имидже России в глазах международного сообщества. И именно для последнего ему-то и нужно продемонстрировать, что инициатива о его возвращении во власть идет снизу — от парламентов субъектов Федерации и простых людей. Владимир Владимирович так много раз повторил мысль о том, что не собирается идти на третий срок, что, в конечном итоге, и сам в нее поверил, и таки даже не пошел.
Сегодня все чаще в общественном сознании начинает снова оживать вопрос о возвращении страны к монархической форме правления. И чем дальше, тем больше эта мысль может быть поддержана широкими слоями населения. Потому что для России это вполне органичная форма. Россия всегда была монократическим государством, и по сути даже советские генсеки были монархами.
Касаясь монархической темы, нелишне было бы вспомнить небезызвестный текст координатора «Единой России» по национальной политике Абдул Хаким Султыгова, появившийся накануне президентских выборов, в котором он предложил придать действующему Президенту «особый статус». В нем Султыгов излагает свое видение развития ситуации в отношении статуса Президента Путина в дальнейшем. И хотя данный текст и является частной позицией, пусть и крупного политического функционера, ситуация сложилась так, что Путин действительно имеет огромную легитимность от народа на продолжение тех действий и тех реформ, которые он осуществлял в течение восьми лет своего президентства. Та популярность, которой он обладает, дает ему не легальную, но легитимную возможность продолжать оставаться национальным лидером в российском государстве, с перспективой стать лидером Большой России. Это, в свою очередь, ставит вопрос о возникновении новых, иных форм его легального позиционирования.
Если брать традиционные формы российской государственности, то основание монархической династии является вполне приемлемым для России вариантом правления. Другое дело, что в таком случае это нужно и оформить именно как элемент традиции, восстановить традиционалистский контекст. А для этого должна быть пересмотрена роль и позиция РПЦ, содержательные, идеологические и базовые элементы российской государственности. Для того, чтобы осуществить такой шаг, нынешнюю политическую систему необходимо серьезно реформировать именно в традиционалистском ключе.
С ходу, на базе того полного духовного разложения, вырождения, которое до сих пор еще сохраняется со времен правления Ельцина, основать в России новую монархическую династию, конечно, не получится. В целом, появление упомянутого материала отражает тенденции, присутствующие в современном российском обществе. Он отражает некоторые чаяния как народа России, так и политической, в том числе «единоросской», номенклатуры. В «Единой России» не отрицают, что хотели бы видеть Путина в качестве национального лидера, и прилагают огромные усилия к этому. Сохранение Путина у власти будет являться гарантией благополучия, безопасности, сохранения влияния многих государственных и партийных функционеров. Однако Путину, чтобы остаться исторической фигурой, надо избежать необдуманных, резких шагов. Если основание новой монархической династии будет традиционалистски обосновано и не станет противоречить логике развития российской истории, то это вполне допустимо. Во всяком случае, данный вариант можно рассматривать как один из вариантов правления Путина. Конечно, все это потребует изменения Конституции, возможно, вообще ее отмены, зато, основав монархическую династию, Владимир Путин полностью снимет проблему возвращения во власть. Тянуть с этим нельзя.
История ускорилась. Могут и забыть…
Доказанная теорема
Тема суверенной демократии взбодрила сонное идеологическое пространство внутренней политики России, наполнила каким-никаким, но все же смыслом политическое прозябание партии-монстра «Единая Россия», и уже только поэтому избегать ее не стоит. Тем более, никто особо и не избегает. «Суверенная демократия» стала первой ласточкой реальной идеологизации государства и власти путинской эпохи. Статьи на эту тему в какой-то момент выходили одна за другой, а лидер «Единой России» Борис Грызлов вообще, ухмыльнувшись каким-то своим мыслям, провозгласил «суверенную демократию» основой программы своей партии, зачитав по бумажке определение нового термина. Так, мучительно выбирая из пяти вариантов, «Единая Россия» определилась-таки с партийной программой. И помог ей в этом, что закономерно, сам же ее создатель, Владислав Юрьевич Сурков, выдвинув и практически волевым образом утвердив в ее основе понятие «суверенная демократия».
Последний «программный сбой» перед окончательным решением извечной проблемы с содержанием у единороссов произошел после того, как Владимир Путин усомнился в праве на жизнь термина «суверенная демократия». На что Сурков, не растерявшись, молниеносно отреагировал. «Мне все равно, что будет с термином, мне не все равно, что будет с суверенной демократией», — заявил он в своем секретном выступлении на втором медиафоруме «Единой России», перед которым у присутствующих журналистов отобрали диктофоны и погасили камеры. Далее, в обстановке строгой секретности Сурков разъяснил, что сам термин, если что, впервые был произнесен еще госсекретарем США Кристофером Уорреном в 1994 г., повторен Романо Проди несколько лет назад, а затем Диком Чейни. Это для тех, кто пытается разглядеть за новым термином грядущую утрату демократических свобод, — вот, пожалуйста, преемственность от ведущих демократий мира.
А вот далее Владислав Юрьевич поясняет: «Судьба термина — вторична. Главное, что он актуализировал обсуждение крайне важных тем — личной свободы и национальной свободы». Следует понимать это заявление как подведение итогов правления Путина, получившего наказ от прежних элит — сохранить личные свободы, главное завоевание ельцинизма, за которое Россия, по сути, заплатила суверенитетом, устремившись в фарватер американской внешней политики. Сохранил. Но одновременно с этим Путин вернул и национальный суверенитет, то, что Сурков обозначает как достижение национальной свободы, поясняя: «Национальная свобода — это то, что называется суверенитетом. Суверенитет — это независимость власти, в нашем случае — народной власти, нашей демократии».
И здесь вскрывается еще один, куда более глубокий смысл термина, до которого якобы никому нет дела и «судьба которого вторична», а именно: раз демократия — это власть народа, значит, суверенная демоіфатия — это суверенитет его власти, власти народа. В деталях из уст Суркова ключевой вопрос звучит так: «Мы хотим быть самодостаточной страной в смысле того, что мы сами можем обеспечить свой суверенитет, или мы должны для этого прибегать к услугам других, более мощных стран? Это вопрос. Начиная с вопроса о призыве в армию — нужен ли он — недалеко и до вопроса — а нужна ли армия?»
В этой фразе кроется окончательное определение того, что для страны первично, а что вторично. Первична — самодостаточность, обеспечивающая суверенитет. Вторичны стенания о потерянных якобы свободах, о желании больших свобод, о несоответствии «суверенной демократии» западным образцам демократии… Но ведь на Западе победила именно американская демократия, летящая на крыльях стратегических бомбардировщиков, — смотри пункт об утрате суверенитета. Например, миссия того же Ельцина как раз и заключалась в том, чтобы максимально быстро сдаться Западу, американцам, на любых условиях, и скорость нашей сдачи определял уже сам Запад, исходя из своих способностей переварить полученные фрагменты — политические, экономические, геополитические. Мотивация Ельцина при этом была такова: прекратив сопротивление и сдавшись, максимально быстро получить достойную в материальном смысле жизнь для страны, такую, как на Западе. Но сама сдача как раз и заключалась, в первую очередь, в отказе от суверенитета и в исполнении директив, полученных из Вашингтона. И Ельцин делал то, что ему говорят. В итоге мы не стали жить, как на Западе, а стали, к общему «удивлению» тогдашних элит, жить гораздо хуже, чем при последних днях СССР. В тот момент, когда правящие элиты стали догадываться, что их обманули, на повестке дня, в порядке очередности, уже стоял вопрос о распаде России, то есть о начале фактического отделения территориальных кусков, начиная с Чечни, далее Северный Кавказ, Юг России и т. д. В этот момент сработал скорее инстинкт самосохранения, нежели рассудочное стремление к державно-сти и укреплению страны — если страна распадется, где мы будем властвовать, где будем красть, «пилить», откуда вывозить? И тут появился Путин, который предложил и так уже обеспокоившимся элитам не кончать жизнь самоубийством, а подумать — перестать зависеть от внешней логики и начать действовать самостоятельно, то есть «суверенно». Так вообще впервые после многих лет сдачи и отступления встал вопрос о суверенитете и его важности для самосохранения.
