Александр Минкин - Президенты RU
Но закопают их вместе.
Говоря о предстоящей операции, президент выглядел плохо, с трудом подбирал слова. Речь его звучала совсем иначе, нежели потом выглядела в газетах. «Рекомендации наших врачей: или (пауза) операция, или (долгая пауза) такое… (долгая пауза) пассивная работа». Ельцин пытался вспомнить слова «консервативное лечение», но не смог.
А ведь все (и он, и телевизионщики) хотели, чтобы максимально бодро, максимально уверенно. Значит, то, что мы видели, – это лучший дубль. Или – физическая невозможность делать дубли.
«Твердо держит власть» и «разумно управляет» – это не синонимы! Ким Ир Сен твердо держал (и держит после смерти), а народ Северной Кореи ест траву.
Даже признав необходимость операции, кремлевский цинизм не устыдился. На следующий день Чубайс заявил, что «Борис Ельцин в нормальном рабочем состоянии». А что тогда ненормальное?
«В блестящей форме», «крепкое рукопожатие» – это ведь очень типичный цинизм. Так бессовестные наследники подбадривают старика, которому удалось попасть в утку: «Ну, папа, ты у нас еще о-го-го!»
Вот это «о-го-го» и несется из Кремля непрестанно.
По сравнению с Иваном Грозным – гуманист. По сравнению со Сталиным – голубь мира. Чем ужаснее точка отсчета – тем прекраснее выглядишь.
И все же и Ельцин, и те, кто голосовал за Ельцина в 1991-м, не должны огорчаться и даже могут гордиться собой. Если бы не Ельцин, президентом России в июне-91 непременно стал бы бесноватый. (Доказательство – победа Жириновского в 1993-м.) Только вообразите себе его с ядерной кнопкой, и нынешняя жизнь покажется раем.
Станет пенсионером – станет человеком. Если победит известную слабость.
Станет пенсионером – мигом отвалятся друзья Билл и Гельмут, появится время, появятся мысли, появится раскаяние (настоящее).
Ведь даже маниакальный убийца Иван Грозный под конец каялся и все пытался составить полный синодик своих жертв, добавляя в затруднительных случаях (когда речь шла об уничтожении населения целых городов): «Имена же их ты, Господи, веси».
И – не исключаю – позвонит, пригласит поработать над мемуарами. Не президентскими, человеческими.
Я, должно быть, приду, Борис Николаевич.
Если будем живы.
P.S. В газеты приходят миллионы писем. Нигде люди столько не пишут – пережиток советского времени. Но в СССР критическая публикация была частью согласованных действий: разнос в «Правде» предшествовал расстрелу (в сталинское время) и увольнению (в брежневское). С 1987-го стало иначе. Пресса нападала, власть огрызалась.
В ответ на эти «Мемуары» в редакцию пришло письмо известного врача-писателя. Оно и мой ответ были набраны, сверстаны и – сняты из номера главным редактором.
Материал публикуется впервые. Текст Крелина не сокращен, он именно так начинается – с отточия; орфография и пунктуация сохранены.
30 сентября 1996, «Новая газета». Не опубликовано…Я не в счет. Во-первых, потому что я врач и у меня свой специфический подход к болезням, больным, к общению с ними. Во-вторых, я сам перенес подобную операцию, а потому смотрю, хоть, может, и в большей степени с разных ракурсов, чем большинство нынче пишущих, говорящих в связи с болезнью президента, но все же с иных позиций. И как врач и как переживший.
Естественно, что здоровье государственных деятелей, обсуждаемо принародно. Но существуют какие-то границы человечности, за которые переходить нельзя. За это не судят – за это осуждают. Все-таки, по-моему, этика, ну по крайней мере, со времен Аристотеля, категория, если не абсолютная, так для нашей антично-иудео-христианской цивилизации, объективная. И я не говорю о какой-то пресловутой «врачебной этики». Я не считаю, что для этики имеет право быть какое-либо прилагательное. Хотя порой мы и слышим, кроме врачебной, еще и про спортивную, научную, а в недавнем прошлом, и партийную этики. Мне-то кажется, что есть этика порядочных людей и отсутствие ее у мерзавцев. Если и не называть эту последнюю группу столь безотносительно, так, скажем, у тех, кого все же не следует гладить по головке.
И если обсуждение болезни президента вещь нормальная и необходимая, то все же, по-моему, не следует в эти дни добивать Человека. Перед Богом прежде всего не должность, а Человек! И не перед судом людским он сейчас, в эти дни должен предстать. Так и хочется крикнуть: «Ну угомонитесь же! Дайте хоть минуту покоя перед предстоящей акцией Человеку».
Нынешняя ситуация этого больного Человека экстремальна и, сдается мне, не подлежит сегодня ни ерничанью на уровне кукол, ни визгливому подведению итогов его деятельности.
В острой, лихо написанной статье Минкина «Мемуары Ельцина», вроде бы все правильно, помянуты все грехи его без пропуска – все учтено и ничто не забыто. И возразить-то трудно. Да и не надо. Но есть ли какая там новая мысль, новое открытие, новый взгляд, или иной, неожиданный поворот при взгляде на деятельность этого, нынче больного, человека? Для чего сегодня понадобилась эта статья? В порядке подготовки к операции? Подведение итогов?
Существуют национальные традиции, привычки. И что уж сейчас говорить о том хороши они или плохи. В спокойной мирной беседе это, безусловно, хороший предмет для раскачивания мозгов и разглаживания собственной совести. Если в других обществах нынче говорят больному откровенно, какая у него болезнь и что его ждет, у нас так не принято. Если рак – от больного диагноз скрывают. Еще недавно больному боялись говорить, что у него инфаркт сердца. На сегодняшний день это вошло в наш менталитет и мы, врачи, да и все, обязаны с этим считаться. Возможно, с изменением ситуации на нашей Земле будет меняться и отношение к болезням, смерти.
В период воинствующего, агрессивного атеизма – это и, вовсе, было естественным. Нынче, вера в Бога тоже пока еще у многих, даже истово крестящихся, вера не искреняя, кажущаяся и им самим. Вера – это дар, на которую, как и на любовь, не каждый способен. Истинно верующим, разумеется, и болезнь и смерть, может быть, более естественная мысль и тема раздумья без лживого отпихивания от себя Наступающего.
Так мне кажется. Возможно, я и не прав. «Об этом думают двояко». Нынче вошло в моду говорить «однозначно». Почему-то это приписывают, в основном, Жириновскому. Но если внимательно послушать, как говорят многочисленные персонажи телеэкранов, то видно, что это нынче просто модное слово. Да не слово – понятие, ощущение, часть менталитета (тоже модное слово). Частое употребление «однозначно» – есть подсознательное противопоставление альтернативности, плюрализму, многозначности, слава Богу, приходящих в нашу жизнь. «Однозначность» – тяга к привычному «единственно верному Учению». Антидемократия – это и есть «однозначность», когда не учитывается мнение меньшинства.
Я и не считаю, что мое отношение к подобной подготовке общества и самого больного к предстоящей операции Человека на должности президента есть «единственно правильное», но милосердие к Человеку должно быть проявлено, сколь бы ни был к другим столь же не милосерден. Если это и так? Мне трудно судить – особенно перед операцией. Да и вообще: «Не суди да не судим будешь».
Я врач и я перенес такую же операцию. Я меньшинство, а потому все же и я «в счет».
Юлий КРЕЛИН
Думай головойЮлий Крелин написал прозу и прислал в редакцию. Будь статья – был бы заголовок. Будь стихи – были бы рифмы. Будь письмо – в начале было бы «здравствуйте», а в конце – «с уважением» (вежливость этична).
Главный редактор «Новой газеты» распорядился прозу Крелина напечатать с комментарием Минкина. Видя мое недоумение (зачем это печатать? на что тут отвечать?), Муратов пояснил. Оказывается, интеллигенция возмущена моей заметкой «Мемуары Ельцина». Оказывается, главному редактору уже высказали свое порицание Юрий Карякин, Мариэтта Чудакова[125], какие-то барды. А поскольку Крелин письменно изложил общее мнение, то и ответ ему будет ответом всем.
Будем отвечать. Хотя очень жаль, что Карякин и Чудакова не сочинили коллективного письма. Оно было бы чисто арифметически умнее, чем проза Крелина (ум – хорошо, а два – лучше).
Кажется, Крелин не понял, что я пишу не о болезни, а о власти. Я писал об этом и до выборов: «Какой же безответственностью, каким цинизмом надо обладать, чтобы в тяжелейшей ситуации навязывать стране старого, тяжелобольного, часто совершенно неадекватного человека». («Новая газета», 10.06.96.)
Не о болезни речь, а об управлении страной.
Где этика власти? Президент знал, что болен, и врал, и команда врала, и людей загоняли в ловушку, где не было выбора (не с Зюгановым же в светлое будущее).
Кремль взял людей в заложники. «Иди со мной, а то тебе хуже будет». И теперь у многих, у очень многих интеллигентов наблюдается «стокгольмский синдром» – синдром заложника, который психологически (от страха) встал на сторону захватчика: безопасность захватчика – моя безопасность.
