Журнал Русская жизнь - Бедность (февраль 2008)
Параллель у Сада:
«Дабы объединить инцест, адюльтер, содомию и святотатство, он входит в зад к своей замужней дочери с помощью облатки».
Нужно быть совсем уж невинным идеалистом, либералом прямо с грядки, «деятелем демократического движения» - причем Гайдаром, а не Чубайсом, - чтобы видеть причину всех этих неурядиц в советском социализме, породившем перманентный жилищный кризис. Это не коммунизм породил коммуналки, а коммунальщина сознания - инцестуозно-свального, то есть женского, породила коммунизм. Все бабы ведьмы, говорится в «Вие». Неправильно, бабы - фурьеристки, и главная из них - Петрушевская, которая на самом деле Петрашевская. Сменила а на у - и думает, что никто ее не узнает.
А если и не Петрашевская, то где-то очень близкая к одному петрашевцу, сами знаете какому.
Лампочка света разбитого,
польта в прихожей и шапки
Здесь ли гражданка Корытова,
чьи моральные принципы шатки?
Здесь ли Фома Маловеров?
Нет, он уехал в Канаду
Грязных твоих фаланстеров
ему и задаром не надо…
(Сергей Стратановский)
То же самое, один в один - у Муратовой. Тема Муратовой - Мать-Земля, делающая аборт. Женщина как смерть: обезумевшая, готовая уничтожить мир. Она порождает для того, чтобы поглотить. В «Коротких встречах» это неустроенная женщина, желающая выйти замуж, в «Долгих проводах» - деспотически ревнивая мать. Но это все - социальные псевдонимы, псевдосоциальность. Речь идет о метафизике женщины, матери особенно. Как сказала Камилла Палья: «Латентный вампиризм - не социальная аберрация, а естественное продолжение материнской функции». Рождение-смерть как космическая пульсация внутри Мира-Бабы. И в фильме «Среди серых камней» (якобы неудачном, сама от него открестилась, назвавшись Иваном Сидоровым) Муратова дала своей теме прямое имя: женщина не как жизнедавец, а как поглощающая бездна, в которой жизнь не отличима от смерти. Это муратовские «Записки из подполья». Мальчик идет к бродягам в подземелье - за умершей матерью, к матери. Матери у Муратовой - Норны, страшные тени Одиссеева аида.
И так же Петрушевская любит этих античных персонажей. У нее есть рассказ «Богиня Парка», в котором взята мифологическая тема Мужчины и Женщины: мужчина (петух!) убегает, а женщина (курица?) догоняет, поглощает, уничтожает, заманивая и одуряя проблематичным «семейным счастьем», «преодолением одиночества». Видели мы - у Петрушевской же, - каково это счастье. Рассказ тем хорош, что комичен. Юмор вообще свойствен Петрушевской, но это всегда и только черный юмор, даже в рассказе «Дайте мне ее!» (это - мать о новорожденном дитяти, но это и хищный хватательный жест). Так у Муратовой в «Чувствительном милиционере» идет Соломонов суд, ребенка рвут на части обе. А самый страшный материнский образ - в «Трех историях», где на стене роддома висит громадный негатив Сикстинской Мадонны. Женщины и мужчины там друг друга удушают чулками, сталкивают в воду, режут в коммуналках и сжигают в кочегарках - подполье гомосеков.
Касса, баранину не выбивать!
Интересно, что в «Трех историях» у Муратовой сюжетно реализуется, а не только символически обозначается дитя-мститель: девочка, травящая старика крысиным ядом. Раньше, в других фильмах, у нее возникали некие страшноватые куклы, напоминающие американскую Чабби - куклу-злодея (шедевр этого жанра - «Кладбище животных» Мэри Ламберт). Кукла - это как бы ребенок, но не живой, а мертвый. Это маркировка главной муратовской темы - враждебности матери к детям, к сыну. Эта тема уже в «Долгих проводах» обозначилась: мать не хочет отпустить сына, желающего стать моряком. И побеждает: последняя реплика фильма - «Мама, я тебя никогда не покину». Однако в «Чувствительном милиционере» он объявляется именно морячком, почему его мать и выигрывает тяжбу о ребенке, найденном в капусте: я, мол, уже доказала, что могу быть матерью. Здесь некий шифр, но разгадать его не так уж и трудно: морячок - он и не уплыл никуда, потому что воды, в которых он плавает, - околоплодные, и они еще «не отошли». Вода - первичный символ материнства, первичнее земли, хотя та страшнее. А ребенок, найденный в капусте, - это Иисус. «Чувствительный милиционер» - травестия христианского мифа о непорочном зачатии. Зачатие не то что непорочно, но его просто не должно быть, оно и не нужно: мать всегда в наличии, и она способна породить из себя. Утверждается истина делезовской трактовки: в бытийно-первичной мазохистской сцене отца нет, он не требуется. Напомним, что, по Делезу, в этой же сцене происходит воспроизведение христианской мистерии.
Когда женщина гениальна - это уже совсем серьезно. «Улисс» пишет не Стефан Дедалус, а Молли Блум.
Петрушевская, в отличие от Муратовой, родит (родит, по-клюевски), но потом самого ребеночка (а не «плод») начинает травить, выводить, сводить на нет, сживать со свету. Война идет в трех поколениях: бабка, мать, внук. Любовь тут неотличима от ненависти, что как-то виртуозно-музыкально, в переплетении мотивов и нот, сделано в повести «Время ночь». Здесь проза Петрушевской становится похожа на стихи Цветаевой, даже вот в этом формально-музыкальном смысле, в столкновении взаимно опровергающих голосов, в их жестоком и гармонически необходимом слиянии. Гениален музыкальный финал вещи - уже не Джойс, а самый настоящий Шостакович: зловещие барабаны и тишина.
Барабаны - это соседка Нюрка по ночам кости колет: детишкам на суп.
И не бедность здесь советская, а древняя сказка, Баба-Яга. Она этих детишек сама съест. Петрушевская - это «Вий», рассказанный ведьмой, и не молодой, что в гробу летала, а той, что искала Хому Брута в конюшне растопыренными руками. Этот вкус к сказке, к страшному рассказу, гротеску, гиньолю - в собрании ее мелочей («Случай в Сокольниках»). Это же - «сказочки» - о Сологубе напоминает. И общая с Сологубом тема мучительства детей, в то же время как-то «лунно» любимых. «Под остриями /Вражеских пик /Светик убитый /Светик убитый поник».
«Родители вообще, а бабки с дедами в частности, любят маленьких детей плотской любовью, заменяющей им все. Греховная любовь, доложу я вам, ребенок от нее только черствеет и распоясывается, как будто понимает, что дело нечисто». («Время ночь»)
А одна баба у Петрушевской говорит о ребенке: какая у него кожа чудная, вот бы из такой сумочку сделать. Дело известное - Эльза Кох и абажуры из человеческой кожи.
Петрушевская - не только музыкант в придачу к писательству, но еще и художница: помещает на переплетах книг свои акварельки, всякие розочки: букет № 3, букет № 5. Правильно, так и надо: это Эльзины абажуры. Демоническая ухмылка Петрушевской: не думайте, что искусство - рисование букетиков, посмотрите на то, что под переплетами.
И куда бы Петрушевская ни удалилась - хоть в деревню - все то же: параличные старухи, пьяные сыны и сама - колдунья, какой ее и посчитали деревенские соседи («Карамзин»).
Еще одна баба у Петрушевской страдает болезнью, называемой «ядовитая матка».
Вот это и есть тема ее сочинений и лучший для них заголовок.
Что же касается советского социализма, которой вам не терпится разоблачить, используя для этого «новомирскую», «диссидентскую» прозу Петрушевской, то не забывайте, что в социализме будет восстановлен матриархат, как это еще в 1930 году утверждал Эрих Фромм.
«Осторожно мужики. В Смоленске матриархат рулит. Стоит пацанам малость расслабиться и бабы сразу берут за яблочко. Хочу передать смоленским ребятам - держитесь хлопцы и баб держите в узде. Пахать пусть пашут, но с закрытым хлебалом». (Из интернета)
И в ответ Муратова разражается матом («Астенический синдром»).
This file was created with BookDesigner program [email protected] 12.01.2012
