Елена Полюшкина - Моя душа состоялась. Дневник Алены
Самого главного никогда не получается сказать. Никогда. Что-то остается на донышке. Не дается смыслом. Но я его чувствую. Почти всегда. Сейчас особенно. Ночь такая. Такая глубокая пустота.
Графоманское неумение кончить записывать себя. Ночь назвалась монашкой и прошелестела черными одеждами мимо. Только белое лицо. Это я.
Кажется, моя жизнь осталась за окном, за закрытой балконной дверью. А я здесь. Вливаются силы. Границы разума становятся на свои места. Французская речь где-то в отдалении меня. Расторжение и мука единства. Слипшиеся леденцы пауз. Антракт.
19.10. Истончается моя душа. Утончается. Я подумала – знаю ведь очень мало к своим 19. Читала не бог весть сколько, произведений живописи и имен гениальных, но не общедоступных творцов тоже не так много. Когда вчера разговаривали с Геннадием, было неудобно. Он меня спрашивал: знаешь это, читала это? А я – нет, нет, нет. Конечно, я не могу знать всего, но не очень уютно, когда вынуждена давать эти однозначные «нет». Но вот что интересно. Такое во мне, может быть, есть важное странное несформировавшееся в рациональное знание? Мне не обязательно все это читать, я слышу и читаю из души, душой. Контакт межличностный, на уровне интуиции. Я, конечно, не оправдываю свое незнание, и мне предстоит еще со многим познакомиться. Но мне кажется, то, к чему другие приходят, освоив кипы книг, я уже испытала и продолжаю ощущать все больше. Интенсивная работа мысли и чувства, хочется верить, мой обычный ритм. Понимаю хрупкость своего внутреннего мира и его силу.
Постоянно, даже наедине с собой, играю. Это не артистический дар, скорее, наоборот, графоманское желание значительности в собственных глазах. И играю-то, ясно осознавая, что играю, не перевоплощаясь, а лишь рисуясь. С такими дурными замашками что из меня может выйти? Снижу патетичность жанра: с такими зубами, скованностью, «антифотогеничностью»? Идея безумная и чудесная. Так хочу сниматься! «Меня стало больше…». И хочу большего.
Отдала С. К. работу о Штайне. Он сегодня так замечательно говорил об этом спектакле и о постановках «Вишневого сада» другими известными режиссерами. Я растрогалась так. Хотелось в свои записи вместить еще кучу мыслей, которые возникли после его слов. Но невозможно рассказать обо всем. Моя работа – достаточно цельная. Хотя я довольно много вчера из нее вымарала. Может, стало хуже, может, нет, мне трудно оценивать сейчас. Просто нравится.
В дурацком капустнике, готовящемся ко дню рождения Белой, участвовать не хочется. Просто стыдно как-то. Вер. на меня «наехала», что я не остаюсь репетировать, но я не то что боюсь выступать, меня 1) не устраивает моя роль, 2) не устраивает весь этюд, 3) не устраивает весь капустник. Я просто не хочу делать то, к чему не испытываю тяги. Получится фальшиво. Вот я ужасно хочу писать хорошие рецензии, играть хорошие роли в хороших фильмах и стать известной как очень хороший поэт. Насколько это осуществится – не знаю, но страсть есть, есть порыв, это, как минимум, стимул к решению задач и достижению желаний. Иначе – не имеет смысла.
Самоощущение себя принимает дикие масштабы, от уничижения к безумию страсти. Всегда так со мной.
Меня искушают мечты.
Странно так. Ничего не могу делать. Не могу заставить себя читать, работать. Сижу, уставясь в одну точку, за окном, мысли где-то далеко. Странно тихо и больно. Я будто прислушиваюсь к зарождающимся событиям и разговорам. «Зациклилась» на кино. Но ведь…ничего нет во мне для их «шедевра». Или я вся – шедевр. Беспутное противоречие. Но мне уже легче. Насколько может быть легче мертвецу. Ведь мы условились, что меня больше нет. Отсюда спокойствие. Чудо? Как обереуты, надеюсь только на него.
«И как близко подходит чудесное…».
20.10. Взяла билет в Питер на завтрашнюю ночь, 01.50. А погода издевательская. Густые хлопья… Надо обязательно успокоиться и ощутить нужный настрой.
Вчера часа 4 прогуляли с Геной по вечерней Москве. Пожалуй, он действительно талантлив, но, не дай бог, решит за мной ухаживать. Тогда я пропала и пропала моя киношная карьера. Он замечательный, и я к нему чудесно отношусь, как к другу. Но как только почуяла, что отношения грозят перейти в какую-то новую стадию, насторожилась, и даже появилась неприязнь. Хотя, может быть, он просто очень интеллигентный человек и такое поведение его обычный способ общения с девушками. Придерживал меня за локоть, когда мы переходили дорогу, грел мои руки в своих, а на прощение (он меня проводил до подъезда) поцеловал ручку. Все это замечательно, но я боюсь симпатии не дружеской, а мужской. Он предложил мне сегодня поехать к нему домой, в гости. А у меня болезненная реакция на такие предложения, возможно, обычные слова, почему бы не у меня, на улице холодно. Но, наверное, это я такая, вижу во всем покушение на свою независимость. После такого интенсивного общения мне надо от человека отдохнуть.
Поняла. Надо даже наедине с собой считать, что все у меня замечательно. Никаких самоанализов и разборок. Все у меня ОК, и я думаю, что все у меня ОК. Это очевидно, и иначе быть не может.
Нет, нет, нет. Погибаю. Слишком слабая. Не сдать зачеты, не сдать экзамены, не прочитано ни одной книги ни по одному предмету. Прости, Господи, меня, грешную.
А что ты собственно изощряешься? Тебя же нет, ты мертвец. А мертвецы не чувствуют, не переживают, не мучаются. Молчи.
Я должна быть спокойной, уверенной в себе, легкой в общении, обаятельной и приветливой.
Я должна много читать, писать, думать, учиться.
Я должна преодолеть скованность.
Я должна быть только собой.
Я буду такой, какой желаю быть.
Была на концерте в клубе МВД. Но все, что там было, мне показалось чушью, по сравнению с голосом Наташи. Я влюбилась в ее талант. Я растворяюсь в ее голосе. Ей ужасно приятно слушать комплименты. С уверенностью в своих силах в ней уживаются безумная скованность и сомнения. Как и у меня. На концерте она не пела. Перетрусила. К тому же кто-то из организаторов стал наезжать, что хватит молодых. Но, конечно, если бы она захотела, то пела бы. Главным административным лицом был ее знакомый концертмейстер. Он аккомпанировал большинству исполнителей и делал это великолепно. О чем я ему и доложила. После концерта сказала, что лучшее, что было здесь – его игра. Льстила только отчасти. Действительно, у солистов Большого много штампов, и халтурят они прилично. Еще сильное впечатление произвел Лановой. Со своей несколько барственной манерой держаться и подавать себя говорил о Максаковой, которой был посвящен вечер, кризисе культуры. Из этих его слов больше импонировало не то, что он говорил о несовершенстве современного мира и развратном Арбате, а то, как он преподносит свое актерство, свое умение быть раскованным и импозантным. Великолепный мужчина. Очень лестно, что когда-то в июле, в буфете универа я с ним сидела за одним столиком, слушала его с К. побасенки и млела от всего этого.
Кусочек спектакля «Князь Серебряный» Малого удручает. Может, кое-где и есть правда, но цельность смазывается фальшивыми нотками, не дотягивают до прозрений или хотя бы гармонического звучания.
Но Наташа – прелесть! Я сказала ей, что обожаю ее. Теперь да. Голос уникальнейший. С ходу берет очень низкие ноты. Диапазон большу-у-щий! Она не вписывается в рамки привычных традиций, разграничений на определенные типы. Ее дар прорывает все условности. И просто это ни на что не похоже. Это явление!
Сегодня после концерта шли по Лубянке к метро. Впереди мы с Наташей под руку, за нами мужчины. Концертмейстер, Райков – солист Большого, еще какие-то музыкальные профессионалы. Приятно. Александров (конц.) сделал «реверанс», говорит: у Вас, наверное, тонкая душа. Люблю так. Наташу люблю и всю эту творческую элитную атмосферу. Хо-чу ту-да!
Я думаю, не могут же абсолютно все прикалываться надо мной. Кто-то искренен. А может, даже многие. По крайней мере, очень хочется верить, что ко мне действительно относятся серьезно. Но опять тут же сомнения – вдруг подшучивают? Но, по большому счету, – надеюсь, уверена просто. В конце концов, если как-то держаться особенно, все остальные тоже поверят, что я действительно такая. Изящная, тонкая, талантливая и приятная.
23.10. Санкт-Петербург. Я обожаю Вашу милость. Величество светлых очей. Вчера на колоннаде Исаакия в шляпке, пальто силуэта принцесса, изящная и хрупкая, стояла и удивленно смотрела на городскую панораму. Рамка северной столицы – от Невы до кромки хмурых туч. Тысячи дней, тысячи моих сомнений и восторгов проносились мимо хаотично. Я созерцала неведомое в городе и в себе.
Я была также на Марсовом поле. С севера начал дуть ветер, я шла и шелестела сухими листьями. Тоненькая тропиночка по берегу речки. Я смотрела на воду, на мостики, по правую и левую сторону от меня. Город такой изумленный, но такой же барственный. Ему были непривычны мои чувства. Конечно, он привык к восторгам и преклонению перед его гениальностью. Но я коснулась его ладони, я подула на его веки и улыбалась счастливо, потому что мне не нужны были его ответы. Я растворялась в холодном ветре, настроении созерцательности и красоты надвигающегося вечера. Я сидела на скамейке, смотрела на речку, за спиной стояла судьба и смотрела так же. И так невозмутимо, невозможно легко. И царственная осанка моей души захотела попасть в историю и становилась самочувствием идеала. Я думала: вот это то, чего искала, о чем страдала и пыталась вернуть в сердце искусственными методами. Вот мое настоящее, грустное, счастливое и самое главное. И ничего не было ложного во мне. И я была распахнута Питеру, как Господу. И его недоумение вполне объяснимо. Я шла по Марсову полю. Утки. Изумрудные перья есть и у самочек. Когда они встряхивают крыльями, появляются эти яркие вздохи. Но снова потом серая, невзрачная, тихонькая. Чайки запричитали. Чайки и вороны носились над рекой в немыслимо странных, одним им ведомых воздушных путях, они пересекались под разными углами. Чайка падала вниз, ворона вверх взмывала…
