Андрей Цаплиенко - P.O.W. Люди войны
Из тысяч заключенных, прошедших через эксперименты в Маутхаузене, в живых остались единицы. Это были, как правило, подростки. Они легче, чем взрослые, выдерживали нечеловеческие условия концлагеря. Именно поэтому, в основном, подростков отбирали для опытов с инфекционными болезнями и отравляющими веществами. Остальные попадали на хорошо отлаженный конвейер уничтожения.
Тех, кто прибывал в лагерь, сразу отправляли на селекцию. Из массы людей отбирали тех, кто годен к работе. Оставшихся вели в крематорий.
Узников Маутхаузена пришлось искать по всей территории бывшего Советского Союза. Одного из них мы нашли в Москве. Николай Киреев совсем еще подростком попал в Маутхаузен. Пока его довезли до Австрии, он несколько раз пытался сбежать из пересыльных лагерей. В Берлине парню это удалось. Киреев, в свои восемьдесят с лишним неуловимо похожий на подростка и ростом, и повадками, рассказывает о том, как бродил по столице Германии, с подробностями, он перечисляет улицы, описывает здания, перебирает впечатления. Я хорошо знаю Берлин, и в какой-то момент мне кажется, что старик недавно побывал там в турпоездке.
– А когда вы были в Берлине? – спрашиваю я.
– Когда в плен меня везли, – отвечает тот.
– А после?
– Не был.
Он около месяца бродяжничал по столице рейха. Конечно, его поймали. И отправили в лагерь, который, как я сказал, был предназначен для неисправимых противников режима. К таким противникам, видимо, отнесли шестнадцатилетнего парня. Первое, что увидел в лагере Киреев, – это душевая особой конструкции:
«Ну, там все было предусмотрено, и душевая, и все, ну, из душевой выходишь так, чтобы у людей была полная уверенность в том, что здесь никакого подвоха. Они же всегда, немцы, обещали: «Энтлязунг, свобода», они же очень хитрые. Внешне все выглядело спокойно. Я только вышел из бани и медленно двигаюсь, не тороплюсь. Вижу, развилка какая-то, коридор один налево, а другой направо. Ну, я дошел и думаю: куда идти, влево или вправо? И смотрю, стоит и улыбается эсэсовец молодой, иди, мол, сюда. Я поворачиваю направо, нисколько не подозревая, что левая дорога в пекло пошла. А там, значит, входят в комнату, значит, двери плотно закрываются, голоса там не слышно, и пускали газ».
Из газовой камеры тела убитых заключенных выносили в морозильный отсек. Здесь они лежали в ожидании, пока освободится печь. Она работала двадцать четыре часа в сутки. Убитых осматривали на столе. Вырывали золотые зубы, снимали украшения, срезали татуировки. И только потом отправляли в печь. Пепел рассыпали по фермерским полям вокруг лагеря.
Пригодных для работы каждое утро загоняли в карьер. Заключенные добывали гранит. Это была невероятно тяжелая работа. До весны сорок пятого смогла дотянуть лишь десятая часть каменотесов. Но еще меньше осталось тех, кто выдержал медицинские эксперименты. В Киеве живет один из тех, на ком испытывали препараты против туберкулеза. Его зовут Роман Булькач. Старик, вероятно, не знает, что эти эксперименты были заказаны управлению лагерей СС фармакологическими компаниями, которые заработали на лекарствах колоссальные деньги. Уже после окончания войны. Названия этих компаний можно увидеть на рекламных плакатах в любой аптеке нашей страны.
«Меш вводили через вену палочку Коха i потом наблюдали, значить, як мш оргашзм захворював, i, значить, у них був такий рентген невеличкий, i коли процес туберкульоза шшов, то вони начали давать меш щ лки», – говорит Булькач абсолютно спокойно.
Впрочем, считает Роман, попасть на фармакологические эксперименты было везением. Появлялся мизерный шанс на выживание. У тех, кто был в общих бараках, шансов остаться в живых было еще меньше. Василий Кононенко, один из самых молодых узников Маутхаузена, хорошо помнит, что отработанный человеческий материал уничтожали с помощью смертельной инъекции. Так же поступали с неизлечимыми больными и с теми, кто не был пригоден к работе.
«Там, где лежали больные, их часто просто умертвляли, не ждали, пока больной человек совсем дойдет, а просто умертвляли путем уколов. Ну, дали в вену чистого керосина или бензина, и мгновенная смерть», – простовато рассказывал бывший заключенный.
Бензин вводился в вену или напрямую в сердце. В некоторых случаях его заменяли фенолом. Такой способ уничтожения применялся во многих лагерях, но в Маутхаузене именно Ариберт Хайм предложил этот способ убийства. Все это происходило в лагерной санчасти. И только несколько заключенных сумели спастись после того, как побывали внутри.
Николай Киреев до сих пор с ужасом вспоминает о том, как выглядела санчасть. Описывает ее со странными и невероятными деталями:
«Ну, я там был мгновение, я забежал туда, чтобы попросить лекарства для ноги. У меня была большая рана. Картина, как сейчас, представилась мне такая. Веревки с потолка, обилие всяких подвесок, и люди между этими подвесками висят вниз головой, вверх ногами. И вот еще. Колеса остались в памяти у меня. Вроде, значит, веревки какие-то, типа домкрата. Веревки толстые, протянутые вверх. Люди в полулежачем состоянии, натянутом, они как бы лежали в пространстве. Это было какое-то страшное зрелище. И я сразу понял, что здесь меня лечить не будут».
Похоже на кошмарное видение или на сюрреалистические картины. То, что Николай Киреев остался жив, было чудом. Он мгновенно понял: здесь людей не лечат, а убивают. И сбежал из «ревира», так называли в Маутхаузене санчасть.
Диапазон опытов в «ревире» был широким. На подопытных испытывали отравляющие вещества. Пересаживали органы без анестезии. Экспериментировали с изменением пола. Направление в «ревир» означало смерть. Она всегда была мучительной. Но и жизнь в ожидании смерти была невыносимой. Каждое утро в бараках находили тела тех, кто предпочитал легко уходить из жизни.
«Мне до сих пор вспоминается картина, – тихо говорил Николай Киреев. – Утром встаешь и смотришь: там один висит, значит, на нижних нарах, где вешаться удобнее было, там другой висит. Обычно в предбаннике – его называли «вашраум», то есть умывальная комната, – там складывали тех, кто умирал ночью, их туда за ночь затаскивали. С вечера никого не было, а утром поднимаешься, идешь, смотришь, то здесь лежит, то там лежит, значит, надо перешагивать. Если ты не перешагнул, значит, ты на живот его стал, чувствуешь под ногой подвижную субстанцию. Пока они лежат в «вашрауме», значит, кусочек махнешь, и пошел. В лагере ведь тоже существовали рынки тайные».
Я сначала не понял, о чем он, что означает это «махнешь», и Киреев объяснил:
«Что резали? Тело человеческое, которое можно отрезать и в пищу употребить».
В Маутхаузене был создан режим, при котором люди сами себя считали человеческим материалом. Впрочем, не только здесь. Вся система концлагерей работала так, чтобы у людей вместо мыслей были только рефлексы. Голод, страх, самосохранение. Идеальная обстановка для того, чтобы проводить эксперименты над людьми. Но большая часть этих опытов была на грани шарлатанства. Сохранилась фотография рабочего кабинета доктора Хайма. На стеллажах – наглядные пособия по анатомии. Они изготавливались из тел убитых заключенных. Маутхаузен зарабатывал на них деньги, продавал медицинским институтам рейха. В углу кабинета – скелет узника из Голландии. Это результат одного из самых странных экспериментов Хайма. По слухам, доктор уменьшал подопытного в росте, и рассказ об эксперименте стал настоящей лагерной легендой, которая была пересказана мне бывшим узником Василием Кононенко примерно так:
«У нас был учитель средней школы из Нидерландов. Вообще-то северные народы стройные, высокие. Он был высокого роста, ему регулярно вводили какой-то препарат. И он уменьшался в росте. Когда его понизили примерно на половину роста, ему сделали укольчик в сердце, скелетировали его и сфотографировали его скелет».
Все эти эксперименты формально проводились ради идеалов науки. На благо рейха. Но весь персонал Маутхаузена, до самого последнего капо, старосты барака, помнил и о личном благе. Наблюдательный Василий Кононенко быстро понял, что иметь золотые зубы в Маутхаузене смертельно опасно.
«Капо охотились за золотыми зубами, это хуже всякого эксперимента, – говорил мне Василий. – Людей каждый день из барака отправляют в крематорий и новых приводят на их место. Значит, капо должен доложить офицерам, у кого из новых золотые зубы. Потом его приводят в помещение, где находится ответственный офицер, тут же убивают и вырывают зубы. Вечером приносят труп в барак, а потом уже в крематорий отправляют, и вот такой «эксперимент», он куда страшнее, чем другие, медицинские».
Маутхаузен был лишь одним из семидесяти немецких лагерей. В концлагерях рейха оказались миллионы рабочих рук. Практически бесплатная рабсила. Мне кажется, что это открывало безграничные возможности для бизнеса. И косвенно моя версия подтверждается тем, что в Германии после вторжения в СССР ожил финансовый сектор. Банки давали огромные кредиты концлагерям. Промышленность на подъеме. Многие предприятия размещают свои заказы на производстве, подконтрольном системе лагерей. И медицина не отстает. Ведь врачи получили прекрасный материал для экспериментов. За считаные месяцы можно было добиться таких результатов, на получение которых раньше уходили годы. Ариберт Хайм надел офицерские погоны накануне назначения в Маутхаузен, осенью сорок первого. Так же, как и коллегами, им движет честолюбие. Невозможное стало возможным. Человеческий материал имелся в неограниченном количестве. Сотни высококлассных медиков добровольно шли на работу в концлагеря. А к такой работе допускались только офицеры СС.
