Журнал Русская жизнь - Интеллигенция (февраль 2008)
* МЕЩАНСТВО *
Людмила Сырникова
Спички и соль
Интеллигент как потребитель
Однажды Умберто Эко принимал участие в важном парижском конгрессе, посвященном роли интеллигенции в кризисных условиях современного общества. Конгресс проходил под патронажем Франсуа Миттерана. Умберто Эко вышел к трибуне. «Интеллигенция не должна справляться с кризисами, интеллигенция должна устраивать кризисы», - сказал он и спустился обратно в зал. Заявление, прямо скажем, не для русских ушей. Скорее и вправду для французских: во Франции кризисы и катаклизмы не столь цикличны и не столь беспросветно бесполезны, как в России: революции сделали Францию родиной современной представительной демократии, а в России эта самая представительная демократия едва не привела к очередной революции. Русская интеллигенция, хваставшая в позднесоветские годы тем, что слово «интеллигент» в зарубежных словарях аттестуется как понятие исконно русское, полагала себя единственной силой, способной спасти страну от кризисов, от потрясений, от бессмысленного и беспощадного бунта. Но Умберто Эко - большой ученый. Падение советской власти, воспринятое советской интеллигенцией как мощный положительный фактор, народом понималось как кризис, вызванный заговором очкариков. Старые песни о главном зазвучали уже тогда, в начале 90-х, первые же отличия рынка от халявы жестоко разочаровали и ожесточили народонаселение.
С точки зрения народонаселения именно интеллигенция была виновата в исчезновении колбасы по 2.20 - том самом, что случилось по злой воле Гайдара, мягкого, полноватого, благополучного, грассирующего, из хорошей семьи, говорящего на непонятном языке с придаточными предложениями и деепричастными оборотами. Жиды выпили не только воду из крана. Они изъяли водку из продажи (если кто не помнит, даже простой русский человек Горбачев М. С. с самого 1985 года носил очки в подозрительно тонкой оправе), они троекратно задрали цены на сервелат, они придумали Windows, и они же объявили дефолт (очки Кириенко выглядели еще менее удовлетворительно). Они поступали в полном соответствии с заветом Умберто Эко - устраивали кризисы. Но то, что в полусоциалистической Франции вызвало сдержанное недоумение глупых участников интеллигентского конгресса и восхищение интеллектуалов от бюрократии, в полуцивилизованной России способно вызвать лишь классовую ненависть. В России быть интеллигентом - преступление. В иные исторические периоды за него расстреливают, в иные оно остается безнаказанным, но никогда не перестает быть преступлением. Хотя бы потому, что интеллигент сам не живет и другим не дает. Его инакость - поперек горла. По этой причине интеллигент-потребитель, способный на равных с широкими народными массами поедать оливье и выбирать мохеровую кофточку, представляет собой странный, почти фантастический тип. Он мимикрировал, а стало быть, он подозрителен вдвойне. Этот тип внушает опасения. А лучшее оружие против страха, как известно, юмор. Вот народ и смеется в периоды стабильности и относительного благополучия над интеллигентом-потребителем, рисует на него свою народную карикатуру. В трамвае, с кипой книжек под мышкой, в магазине, одержимый жаждой плавленого сырка, в очереди, поправляя очки после пинков лезущих вперед соотечественников-гегемонов, - повсюду интеллигент-потребитель смешон и жалок, жалок и смешон.
Сам интеллигент, конечно же, не равен своей карикатуре. Он сложнее и рельефнее, он не сводится к одним лишь очкам. Не такой уж он и безответный, ему есть чем ответить в случае чего. Тем же смехом, к примеру. Не Гоголь ли, великий русский писатель, сказалкак-то: «Насмешки боится даже тот,кто уже ничего не боится на свете»?Гоголь и сказал. Свиные рылы вместолиц достойны насмешки, думает интеллигент, но только не адресной,а метафорической, обобщающей насмешки, до адресной он не опустится, чтоб уж на одну доску с этим быдлом не становиться. И вот он шутит по поводу мохеровой кофточки, шутит по поводу румынских сапог, шутит по поводу хны и басмы, шутит по поводу яркой помады и резкого одеколона, шутит по поводу ажурной салфетки под телевизор, шутит по поводу чешской люстры, шутит по поводу книгиЛ. Н. Толстого «Избранное», шутит по поводу фотообоев, шутит по поводучайной кружки с портретом хозяйки, шутит по поводу ужасного имени Анжела, которое, говорят, приносит удачу. «Даже тут мещанин остается потребителем», - думает интеллигент. Он приходит в советский продуктовый магазин с пустыми полками и смотрит, усмехаясь, на схему разделки говяжьей туши, которая висит на стене, мрачно-пурпурная и торжественная, будто нарисованная Рембрандтом. Великая страна, хе-хе-хе. Кхе. Его смех не приземленный, его смех метафизический, гоголевский в полном смысле этого слова, высокий смех образованного, тонкого человека, для которого унизительно думать о какой-то там говядине, которой к тому же нет, и куда приятнее поразмышлять об искусстве, которое есть, а что, ведь эта говяжья туша, претендующая на Рембрандта, на самом деле ничуть не лучше, а точнее, не хуже того, что делают Комар и Меламид, потому что советский Рембрандт убог и бездуховен, его невозможно переварить в силу его звериной серьезности, он сродни советскому мясу (каламбур!), которого, как уже было сказано, никогда нет, ну да и черт с ним.
Примерно так думает советский интеллигент до самого 1991 года, а потом - бац! - и торжествуют Комар с Меламидом: Дзержинский вмиг становится артефактом, отправляясь в музей, и даже не вполне в музей, а в музейный двор, в сени, в людскую высокого искусства на Крымском валу. Вслед за Дзержинским валятся барьеры и занавесы, причем не только железные, но и торговые, народно-хозяйственные. Гайдар, ненавидимый простым народом за интеллигентность, мечет на всероссийский стол сырокопченую колбасу, масло, сыр, ликер «Амаретто» и спирт «Royal» - последнее для неблагодарного народа. Я отворил им житницы, я злато рассыпал им, они ж меня, беснуясь, проклинали. Кухонные гарнитуры вот-вот поступят в свободную продажу, пока же на них все еще существует рудиментарная запись, но это уже, шутит интеллигент, отрыжка социализма, кхе-кхе. Шутит он, надо сказать, в троллейбусе № 28, который везет его ранним морозным утром в магазин «Интерьер» на Ленинском проспекте, где он ставит галочку, приближающую его к этой кухне. «Даже если очередь подойдет раньше, чем начнется свободная продажа, свои не обманут, это уже не советская очередь», - думает интеллигент по дороге назад. Мэром Москвы работает доктор экономических наук Попов, мэром Питера - доктор юридических наук Собчак, интеллигенты, белая кость, межрегиональная депутатская группа. В один прекрасный день запись у входа в мебельный магазин «Интерьер» упраздняется: приехал - ан нету. И кухни все разобраны. Вот она, свободная продажа, вот он, рынок, вот звериный оскал капитализма. Мещанская досада охватывает интеллигента. Попов уступает место своему заместителю.
В течение последующих лет, на журналистском сленге именуемых «ельцинской эпохой», а в среде политиков новой волны - «преступными 90-ми», интеллигент наблюдает за последствиями того самого кризиса, который он, согласно Умберто Эко, собственными руками и устроил. Наблюдает с разных позиций: сначала с позиции переводчика-синхрониста в фирме по торговле просроченными продуктами питания, на каковую его взяли аккурат в тот самый момент, когда жить на институтскую зарплату стало невозможно. Потом с позиции преподавателя частного лицея, куда он сам ушел после того, как торговля просроченными продуктами приказала долго жить: не санэпидемстанция была тому виной и не прокуратура с гражданином начальником, а неподъемный кредит, взятый владельцем компании у банка с братками, однако неправильно вложенный. Из частного лицея кривая вывозит его в благотворительный фонд - споксменом, отвечающим одновременно за связи с зарубежными коллегами, откуда ему открывается настоящий кризис, нешуточный. Очкарик Кириенко обрушивает на православную Русь страшный масонский меч Джорджа Сороса, филантропа, а на деле - финансового махинатора. Только ему, интеллигенту, становится понятна конечная цель этого господина, которому на всех портретах не хватает лишь цилиндра, пририсованного и раскрашенного в цвета американского флага Кукрыниксами. Расплодившиеся по всей стране после 1998 года соросовские профессора, получатели заморской стипендии сотрудники бывших советских вузов, вызывают и усмешку, и горечь. «Это же промышленный шпионаж», - с ужасом думает интеллигент, сидя в своем уцелевшем после кризиса зарубежном фонде, и все сильнее и сильнее ощущая угрызения совести. Где же вы теперь, друзья-однополчане?Тем временем страна оправляется от дефолта, и интеллигент на свою небольшую, в общем-то, зарплату, уже через год покупает новую стиральную машину, утюг для жены, тостер и микроволновку, и даже новую газовую плиту, не требующую спичек, зажигающуюся самостоятельно, красивую, итальянскую. «Ничто не укрепляет и не украшает дом так, как новая бытовая техника, чувство такое, будто в новую квартиру переехал», - думает и даже говорит интеллигент, а потом снова думает, что неплохо бы написать об этом какую-нибудь работу, статью о роли, образе и значении газовой плиты в современной семье, в жизни человека миллениума. И даже делает какие-то пометы в блокноте, как впоследствии выясняется, небесполезные: случайная встреча за ланчем с бывшим однокурсником, заделавшимся редактором глянцевого издания, оборачивается вскоре возможностью публикации. Через месяц статейка интеллигентного эксперта появляется в интерьерном журнале, рядом с короткими нагловатыми рекомендациями, по каким критериям следует выбирать бытовую технику и кухонную мебель. «Кухонную мебель, кухонную мебель, кхе», - шепчет губами эксперт, получив авторский экземпляр издания и вспоминая свой опыт периода первоначального накопления капитала - с магазином «Интерьер» и очередью по записи. Теперь-то его не проведешь, теперь ему известны критерии. Журнал неумелый, глупый, с заголовками в стиле «Каждой утвари - по паре», но в принципе в чем-то полезный. «Почему, почему?» - спрашивает интеллигент-потребитель самого себя. И самому себе отвечает: «Потому что Россия не приблизится к Западу, покуда не примет западных стандартов, а легче и проще всего перенимаются именно стандарты потребления; надо же с чего-нибудь начинать». И пишет об этом следующую работу в следующий журнал.
