Иван Шевцов - Соколы
Я спросил, нельзя ли познакомиться с «Дневником поэта». Он разрешил, положив передо мной десяток толстых «столистовых» тетрадей. С ними я уединился в отдельном флигеле для гостей и начал читать. Я был поражен широтой и глубиной вопросов, затронутых в рифмованных строках, среди которых попадались подлинно поэтические. О Шаляпине, о море, о Судане, изгнавшем колонизаторов («Стал независимым Судан…»), о своем жизненном кредо.
«Не из кого и никогда
Не создавал себе кумира,
Спины не гнул пред сильным мира
И дня не прожил без труда».
Или восторженное:
«Так живи, чтоб жалости
Ты не вызвал ни в ком,
Чтобы приступ усталости
Был тебе незнаком,
Чтоб подальше, сторонкою
Обошла тебя хворь.
Песню петь — только звонкую,
Спорить— яростно спорь».
Или чеканное, как вызов:
«Если в глаза подлецу
Не смеешь сказать ты «Подлец!
Какой же ты сын отцу,
Какой же ты детям отец?
Если ты видишь грабеж,
Пусть ты безоружен, один,
Но мимо молча пройдешь,
Какой же ты гражданин?!»
Возвратясь в Москву, я предложил некоторым газетам стихи из «Дневника поэта», и они были опубликованы. По просьбе главного редактора «Огонька» я составил книжечку стихов Ценского для журнального приложения. Сборник этот вышел в свет летом 1958 г. Я купил пачку книжечек и намеревался отвезти их в Алушту, чтобы порадовать уже тяжело больного Сергея Николаевича. Но вдруг звонок врача из Кремлевской больницы Колесниковой. Она сообщила мне, что Сергея Николаевича привезли в Москву и госпитализировали, и что он хочет видеть меня. Взяв несколько экземпляров стихов, я тотчас же поехал в Кремлевскую больницу. Сергей Николаевич был в тяжелом состоянии, сокрушенный неизлечимым недугом. При нем в больнице постоянно находилась его супруга Христина Михайловна. Возле кровати на тумбочке лежали толстая тетрадь и карандаш.
— Вот не расстается с «Дневником поэта». А врачи запрещают, — сказала Христина Михайловна. — Может, вы уговорите его оставить «Дневник» до выздоровления.
Я не стал уговаривать: может, последние записи облегчали его физическое и духовное состояние. Он понимал, что выздоровление не наступит, и смиренно молвил:
— Жизнь меня под руку толкнула.
Я навещал его в больнице каждую неделю. Больно было смотреть, как уходят от него силы, — медицина была беспомощна. Ему шел 83-й год, разум его по-прежнему был здрав и светел. При встречах он старался скрывать свои мучения, улыбался, шутил. В начале сентября из больницы Сергея Николаевича перевезли на его московскую квартиру. На другой день мне позвонила Христина Михайловна и попросила приехать. Сергей Николаевич лежал в своем кабинете. Сильно исхудавшее лицо его приняло аскетические черты, глаза светились тихой грустью. Он почему-то вспомнил наш алуштинский разговор о травле, о критиках-евреях. Сказал:
— На руководящих постах в литературе есть и русские, но обязательно женатые на еврейках. Они исповедуют космополитизм и кисло морщатся при слове «патриот». Фадеев, Сурков, Федин…
— Можете не продолжать, — заметил я. — Их целый легион. Институт жен — это одна из стратегий сионистов. Такое положение не только в искусстве и литературе, но и в высших сферах власти.
— И Сергею Николаевичу пытались подложить невесту, — сказала Христина Михайловна. Сергей Николаевич тихо улыбнулся и кивнул, а она продолжала: — Это было в год 60-летия Сергея Николаевича, в Москве, в этой квартире. Позвонили в дверь. Открываю. Входят двое: пожилой мужчина библейского обличья и юная брюнетка-красавица, намеренно скромная, с большими черными глазами. Сергей Николаевич спрашивает: «Чем обязан?». Я стою рядом. Мужчина помялся, невинно посмотрел на меня и говорит: «Нам бы хотелось с Сергеем Николаевичем тет-а-тет». А Сергей Николаевич: «У меня от жены секретов нет, так что говорите, я вас слушаю». Меня это «тет-а-тет» и сама девица насторожили. А мужчина, похоже, растерялся, кивнул на девицу: «Да вот, говорит, сиротка, умница, обожает литературу, от ваших книг в восторге, на машинке печатать может, и по дому помощница, всякой работы не чурается, и за секретаря управится. И никакой платы не надо, только харчи». Тут я не удержалась, говорю: «Ни в каких помощниках секретарях-машинистках мы не нуждаемся», и выпроводила незваных визитеров.
Боясь утомить больного, я несколько раз порывался уйти, но Сергей Николаевич задерживал меня, словно хотел выговориться.
— Не спешите, — говорил он. — У вас впереди много лет. Мы с вами больше не увидимся. Еду домой умирать, в Алушту.
1 декабря он сказал Христине Михайловне, что умрет через три дня в 8 часов вечера. Просил похоронить его на усадьбе возле виноградника у любимой скамейки, откуда открывается морская даль. 3 декабря он просил жену позвонить мне в Москву и передать прощальный привет. В Два часа дня я слышал по телефону далекий срывающийся голос Христины Михайловны:
— Сергей Николаевич прощается с вами… Он говорит, что сегодня умрет… в восемь часов вечера…
Он умер в тот же вечер в восемь часов с минутами в полном сознании, простившись с родными и близкими. А накануне газета «Литературная Россия» опубликовала его беседу со своим корреспондентом. Это была лебединая песнь богатыря русской литературы, сыновье прости и прощай, обращенное к матери-Родине. Он говорил: «Когда я гляжу на снежные шапки Крымских гор, то мне видится вся наша обетованная прекрасная Родина, дороже и родней которой для нас нет ничего на свете. Так же, как эти горные вершины, возвышаешься ты, наша мать Россия, над материками и континентами!»
Как больно читать сегодня эти слова, когда наша Россия уничтожена и разграблена международной сионистской мафией. «…Никогда еще наша Родина не была так сильна, прекрасна, величава, как ныне. Никогда еще не представала перед миром в такой животворной и лучезарной красоте», — с сыновьей гордостью заявлял великий художник слова. И в своем последнем слове он сказал о родной русской речи: «От колыбели, через всю жизнь проносим мы певучее, сверкающее самоцветами русское слово. Разве могут стереться и устареть слова, написанные нашими классиками. Ведь эти слова изваяны в мраморе, отлиты из бронзы. Они — навеки!»
Разве мог он думать, — что такое в кошмарном сне не приснится, — что всего через тридцать лет потомки фельдманов, гусов и басов через эфир и бульварные издания будут уродовать русский язык, засорять его жаргоном, а законодателем российской словесности станет лагерный «мессия», Солженицин, приложивший руку к разгрому великого государства.
Как бы ни бесновались захватившие власть космополиты, им не удастся вычеркнуть из истории русской словесности ее классика Сергея Николаевича Сергеева-Ценского. В год его юбилея Союз писателей России учредил литературную премию «Преображение России» им. Сергеева-Ценского.
МИСТЕР ЯНОВ ОБВИНЯЕТ Г. А. ЗЮГАНОВА В АНТИСЕМИТИЗМЕ
У мистера Якова замечательная логика, с которой излишне читать и Зюганова и Гитлера. Действительно — ведь Гитлер утверждал что 2x2=4? И Зюганов так утверждает? Тогда раз Гитлер фашист, то и Зюганов фашист! Прежде чем перед выборами, в газете для неспособных думать людей, обвинять одного из кандидатов в фашизме, надо сначала доказать, что в самой сути высказывания этого кандидата ложны.
Вот и давайте рассмотрим является ли ложным утверждение того, что еврейская диаспора является определяющей в экономической, да и культурной жизни мира. И только ли фашисты это утверждают?
Причем, раз ныне мистер Янов выступает как деятель США, то в первую очередь посмотрим мнение Запада на этот счет.
В свое время я получил большое письмо из США: «Уважаемый господин.
Я прочитал критику еврейского обозревателя Шапиро по поводу вашей литературной деятельности, опубликованной в номере «Интернейшнл геральд трибюн» от 28 апреля 1970 года. К сожалению, должен сказать, что я не читал ваших книг, поскольку не знаю русского языка. Но то, что я понял из этой злобной критики этого Шапиро, так это то, что я полностью уверен, что ваши работы должны быть просто великолепны и бьющими в цель относительно правды о ситуации в мире в связи с мировым еврейством. Даже отталкиваясь от деталей этой абсолютно неполной критики, можно сделать вывод о том, что вы являетесь достаточно скромным судьей в отношении преступлений еврейства на протяжении всей истории и до сегодняшних дней.
Если бы вы жили в этом психическом аду, который носит самозванное и хвастливое имя — «свободный мир», вы бы смогли найти более крепкие слова для осуждения преступлений еврейства, совершенных ранее, и в еще большей степени совершаемых теперь.
В вашей прекрасной стране еврейство было и по-прежнему занимает место духовного клопа, который является переносчиком всех духовных и физических инфекционных заболеваний, к которым само еврейство имеет полный иммунитет. Они, как крысы, которые переносят микробы бубонной чумы и многих других психопатологических заболеваний…
