Александр Бушков - Крючок для пираньи
— Ну, и какие у вас будут соображения? — начальник местного угро, тот самый здоровенный капитан Жечкин, уставился на Кацубу без всякой приязни.
Бородатенький интеллигент, потрясенный увиденным до последней степени растерянности, жалко и беспомощно пожал плечами:
— Какие тут соображения… простите… — он старательно подавил приступ рвоты. — Можно, мы отсюда уйдем?
— Ну, давайте, — капитан первым вышел в мрачный прохладный коридор. Где-то поблизости бубнили два пьяных голоса — здешние работнички (Мазур не помнил, как они называются) выясняли какой-то неотложный производственный вопрос, спорили, чья очередь что-то там делать. У входной двери торчали два сержанта, откровенно дожидаясь, когда им разрешат отсюда убраться.
— Какие же тут соображения… — промямлил Кацуба. — Кто ее так?
Капитан смотрел на него исподлобья, Мазура он словно бы и не замечал.
— Ищем, гражданин Проценко, ищем… Вы опознали того человека?
— Господи, да у него и лица-то нет…
— А такая фамилия — Соловаров — вам что-нибудь говорит?
— Впервые слышу.
— А — Нептун?
— Ну… морской бог…
— Что она делала на улице во втором часу ночи?
— Представления не имею, — убитым голосом сознался Кацуба. — Вы поймите, она, собственно, к моей группе отношения и не имела, просто поехала с нами, как журналистка… Где она бывала, с кем знакомилась, не мое дело…
— Значит, никаких соображений у вас нет?
— Помилуйте, какие соображения? Ужас, что же это… Сначала Роберт, теперь она… Ограбили?
— Насколько я помню, покойного Шишкодремова никто не грабил, — сказал капитан. — А что до гражданки Шваровой… Знаете, никто ведь не слышал выстрелов. С глушаком был стволик-то, скорее всего… Так-таки вам мне и нечего сказать, Михаил Иванович?
— Решительно не представляю…
— А вам?
Мазур пожал плечами.
— Мешков! — позвал капитан одного из сержантов. — Отвези назад в гостиницу… этих. Чтобы новых трупов не было. А утречком, Михаил Иванович, уж будьте ласковы, оторвите время от ученых трудов, зайдите ко мне. Полагается с вас показания снять, такой порядок…
Он смотрел с неприязнью, которой ничуть не собирался скрывать. Мазур, чувствуя себя скверно, торопливо направился следом за майором, спеша уйти и от здешнего запаха, и от вынужденного их терпеть (теперь в этом нет сомнений) капитана, не склонного, однако, проявлять хоть минимум дружелюбия, и от мертвой женщины, с которой провел ночь по обязанности, но все равно сердце щемит от смертной тоски…
Сержант, простяга, ни о чем таком не подозревал — всю дорогу до гостиницы просвещал их, рассказал, каким крутым был покойный Нептун (не без некоторой завистливой горделивости болтал, словно хвастался городской достопримечательностью), гадал, что же теперь будет, известно ведь, что свято место пусто не бывает… Они молчали в тряпочку, отделываясь междометиями.
Словоохотливый сержант укатил, оставив их возле входа. Из ресторана все еще доносилась музыка, там догуливали.
— Ну, хватит, — щеря зубы, тихо сказал Кацуба. — Готовься. Завтра утречком делаю наш ход…
— Какой?
— Тряхнем слухачей, — сказал майор. — Светка же давно вычислила, где они обосновались. Прямо над твоим номером, чтобы далеко не ходить. Посмотрим, если будут дома, подержим за вымя… Пора и мне обидеться…
— А начальство? Как посмотрит на такой оборот?
— Не тушуйся, — грубовато сказал Кацуба. — Мне виднее, когда следует просить санкцию, а когда и самому… Пошли.
За стойкой никого не было. Оглядевшись, Мазур увидел в углу приотворенную дверь, откуда падал лучик света, направился туда. Издали услышал всхлипывания.
Плакала Фаина. Она сидела, уронив голову на стол (комнатка была крохотная, старый диван, стол, стул, больше ничего туда и не влезло, видимо, тут отдыхали дежурные), плечи тряслись.
Мазур потоптался, осторожно потрогал ее за плечо:
— Фая…
Она подняла заплаканное лицо, попыталась взять себя в руки, улыбнуться:
— Сам возьми ключи, там, под номерами…
И вновь упала головой на руки. Насколько он разобрался, г л а в н ы е слезы уже были позади, наступило то мучительное состояние, когда и плакать нельзя, и остановиться не можешь…
Вышел на цыпочках, вынул ключи из темно-коричневой фанерной ячейки.
— Что там? — тихо спросил Кацуба.
— Ревет, — пожал плечами Мазур. — Пошли?
— Иди успокой женщину, дурак… — Майор подтолкнул его ладонью в плечо, забрал свой ключ и, чуть сутулясь, побрел к лестнице. Мазур впервые видел, чтобы Кацуба б р е л.
Вернулся в комнатушку. Нагнулся, осторожно провел ладонью по светлым волосам:
— Что случилось, Фая?
Вот теперь она справилась с собой — подняла голову, прикусив губу, по-детски вытерла глаза мякотью большого пальца:
— Брата убили. Ты что, не знаешь? Его же застрелили вместе с вашей Светкой…
— Подожди-подожди, — сказал он растерянно, ни черта не понимая. — Со Светой… Гриша?
Она кивнула, всхлипнув.
— Родной?
— Ага, — кивнула зареванная Фаина. — Я же Агафоновна… ну да, откуда тебе было знать… Что там у них случилось?
— Не знаю, — сказал Мазур. — Стреляли на улице, в спину, мы только что из… Видели, в общем.
Она больше не плакала, только губы беспрестанно кривились. Надо же, не смог раньше сообразить, на кого она так похожа…
— Посиди со мной, ладно? — попросила она.
— Конечно… — быстро сказал Мазур, оглянулся, опустился на потертый диван.
— Будешь?
Он мотнул головой, честно сказал:
— Не идет.
Фаина отвинтила пробочку с бутылки коньяка, налила себе пальца на три, выпила морщась, как лекарство. Одернула синюю блузку, по неистребимому женскому инстинкту пытаясь навести марафет, вытерла лицо платком. Мазур сидел, чувствуя себя глупее некуда.
— Сто раз ему говорила, что этим и кончится, — сказала она, уже с сухими глазами. — По телевизору только и показывают, как их взрывают и стреляют. Мафиози доморощенный… Заходил Жечкин, смотрит так, словно я тоже с наганом шлялась… — по-детски шмыгнула она носом. — Как думаешь, он не мучился?
— Да нет, — сказал Мазур. — Там все… сразу.
— Господи, Господи… — она старательно три раза перекрестилась. — И честно жить не дают, и на кривой дорожке капканы на каждом шагу понаставлены…
«Теперь понятно, почему те шпанцы так ее испугались тогда, — подумал Мазур. — Не в боевитости дело. Сестра Нептуна — это, знаете ли, титул…»
Она налила себе еще, выпила медленнее. Села рядом с Мазуром, подперла ладонями щеки, долго смотрела в угол, временами тяжко вздыхая и содрогаясь всем телом.
Все дальнейшее произошло совершенно неожиданно. Сначала Фаина уткнулась ему в грудь, и Мазур в приливе нешуточной жалости долго гладил ее по волосам, потом вдруг почувствовал ее губы на щеке, и отстраняться было бы нелепо, так и держал ее в объятиях, с некоторым стыдом ощутив естественное мужское желание.
Оказалось, что стыдиться, кажется, и не следует — ее пальцы проворно расстегивали рубашку, Мазур в последнем приступе добропорядочности попытался было что-то вякнуть, но Фаина явно ждала от него не душевного благородства, прильнула совершенно недвусмысленно, откинулась на диван, увлекая за собой. Закрыла глаза, потеребила воротничок блузки, распахивая.
— Свет погасить? — шепотом спросил он.
Она мотнула головой, нетерпеливо отозвалась:
— Дверь только прикрой…
Освобождая ее от последних тряпочек, Мазур подумал сначала, что он есть распоследняя сволочь, готовая воспользоваться печальным моментом, но без всяких натяжек, трезво прикинув, пришел к выводу, что материть себя не стоит. Именно это ей сейчас и нужно. Именно это, именно сейчас…
Угадав неким чутьем, чего ей хотелось, не жалел и не берег партнершу — брал ожесточенно, почти грубо, рывками опускаясь на шее, накрыв ладони ладонями, переплетя пальцы, очень быстро довел ее до финала, ощутил, как распростертое под ним тело расслабилось, но понял, что останавливаться нельзя, продолжал, медленнее и ласковее, ни о чем уже не думая, подхлестываемый ее короткими стонами. Жаждавших забытья было двое — и они, вцепившись друг в друга, испытывали один на двоих страх разъединиться, остановиться, перестать было ужаснее всего на свете…
Глава шестнадцатая
Утро, которое мудренее вечера…
Мазур разлепил глаза далеко не в лучшем настроении — к себе в номер вернулся под утро, когда Фаина уснула, а он был, как ни крути, уже не тот бравый лейтенант с памятной фотокарточки, на которой семеро свежеиспеченных офицеров, выставив напоказ кортики, стоят короткой шеренгой перед Медным всадником. Уже начинал временами ощущать справедливость поговорки — если после сорока у тебя ничего не болит по утрам, значит, ты в морге…
Шлепая к двери, в которую деликатно, но непрестанно барабанили, он сообразил, что перед тем, как проснуться, как раз и видел во сне эту самую фотографию. Двое из семи дослужились до контр-адмиралов, трое погибли при таких обстоятельствах, что и через полсотни лет не рассекретишь, шестому в девяностом, в автобусе проломила голову бутылкой пьяная эстонская свинья. Один Кирилл Мазур получился какой-то непонятный, выломился из заведенного порядка вещей и пристал неведомо к какому берегу…
