Владислав Дорофеев - Россия 2000-х. Путин и другие
Впрочем, это не озаботило Анастасию – после английских гастролей Большого театра Волочкова получила ангажемент в Лондоне. Целый сезон британская пресса обсуждала не дебют госпожи Волочковой в партии феи Карабос, а ее нежную дружбу с неким влиятельным любителем балета.
Пришлось вернуться в Москву, где после дебюта в марте 2000 г. Волочкова подписала полноценный контракт с Большим. Правда, театру балерина Волочкова уже тогда была не слишком-то нужна. По крайней мере ни один из приглашенных хореографов (ни француз Ролан Пети, ни русский Алексей Ратманский, ни англичанин Александр Грант) примой не заинтересовался и в своих работах ее не занял. Даже благосклонный к ней Юрий Григорович хоть и подарил Волочковой придуманный им приз Benois de la danse за «Лебединое» (публика награждение освистала), однако к возобновляемой «Легенде о любви» и близко не подпустил, а в «Раймонде» оставил во втором составе. К тому же выяснилось, что для Анастасии Волочковой, балерины рослой (официально – 168 см, а с пуантами – так все 180), в Большом театре нет партнеров: московские мужчины, заботясь о своем здоровье, отказались носить ее на руках. Специально для балерины театр заключил контракт с мощным и неприхотливым солистом Мариинского театра Евгением Иванченко, а в экстренных случаях выписывал партнера из-за границы (как, например, датчанина Кеннета Грева).
Впрочем, деятельная балерина все равно имела свои три балета в месяц, а свободное время использовала с толком. Именно в этот период балетная поп-звезда выдвинулась в лидеры нашей масскультуры – участвовала во всевозможных презентациях (на некоторых даже танцевала), постоянно появлялась на телеэкране и в глянцевых журналах, служила рекламным лицом нескольких компаний. Имидж роковой женщины и экстраординарная раскрутка дивы затмили бренд самого Большого – чего стоили хотя бы перетяжки над Невским во время петербургских гастролей театра, на которых после гигантского «Анастасия Волочкова» стояло петитом «в балетах Большого театра».
Закончилось все, как известно, скандалом. Большой сначала не продлил контракт с Анастасией, потом и вовсе уволил ее. После череды скандальных PR-акций, в которые оказалась вовлечена и «Единая Россия», куда оперативно вступила балерина, она через суд восстановилась на работе и до сих пор продолжает числиться артисткой балета – ведущим мастером сцены Большого театра. Совершенно в бульварном духе времени Анастасия связала решение театра с местью со стороны миллиардера Сулеймана Керимова, с которым она рассталась незадолго до того. Танцевать же на сцене перестала. Подмостками Анастасии Волочковой стали различные телешоу.
Литературный символ
В июле 2005 г. журнал Forbes впервые опубликовал данные о доходах самых успешных российских писателей. Согласно Forbes, с 1 июля 2004 г. по 30 июня 2005 г. Дарья Донцова (Агриппина Васильева) заработала $2,1 млн, Борис Акунин (Георгий Чхартишвили) – $2 млн.
Рост общего благосостояния читателя позволил повысить благосостояние и писателям. Рецепт успеха – как и во все времена – был достаточно «прост»: четко определить свою аудиторию и верно подстроиться под ее вкусы. Александра Маринина, которая вывела на авансцену умницу, но не красавицу Настю Каменскую (она еще и суп мужу варить не желает – тут вся женская аудитория буквально у ног Марининой), высказалась достаточно четко: «Та литература, которая ничьим вкусам не соответствует, может быть, и “развивается”. Только это незаметно, ее никто не покупает, и эти писатели просто умирают с голоду. Литература, которая нравится людям, – безусловно, она развивается».
Правда, не все писатели любят выражение «массовая аудитория». Во всяком случае не больше, чем «легкий жанр». Вот на встрече литераторов с Владимиром Путиным (до того, как он стал президентом в третий раз, то есть тогда, когда он был премьером во второй) Дарья Донцова жаловалась на то, что премьер непочтительно определил работу ее и коллег по цеху как «легкое чтиво». «Фиг бы с нами, – пояснила она. – Но ведь за нами – наши читатели!»
И она как бы вскользь сообщила господину Путину о тиражах своих книг.
Маневр удался наполовину: премьер извинился за выражение, ёрнически добавив, что имел в виду «легкое чтиво» в значении творчества Александра Дюма.
Вот только «легкое чтиво» на поверку оказалось довольно тяжким бременем. Оно настолько овладевает своим создателем, что порой начинает его серьезно ограничивать, не давая выйти за уже привычные рамки. Вот и Григорий Чхартишвили настолько привык быть Борисом Акуниным – стилизатором, что перестал читать других писателей: «Боюсь подпасть под чье-нибудь влияние. Прочел тут чудесный рассказ Татьяны Толстой про Сергея Мироновича Кирова, сел писать – и сразу фраза “зататьянилась”, хоть караул кричи. Пришлось принять противоядие: почитать “Литературную газету”, послушать программу “Время”».
Более того, писатель начинает потихоньку сам соответствовать своему читателю – как хозяин становится похож на свою собаку. Начитанная Дарья Донцова изо всех сил изображает из себя эдакую домашнюю тетю с мопсами, да еще сочиняет кулинарные книги. «Своего читателя я с самого начала позиционировала как женщину в возрастном промежутке от 25 до 65 лет, как правило, разведенную, с ребенком, домашними животными, полновесным набором женских проблем – от противного начальника до рваных колготок». С другой стороны, может быть, ей и не приходится притворяться – тогда это просто волшебный случай полного совпадения, когда аудитория становится эдаким коллективным альтер эго автора.
Но ни Акунин-Чхартишвили, ни трижды подряд лучший автор России Дарья Донцова на роль литературного символа нулевых все же не подходят. Это место застолбил за собой Виктор Пелевин. Как оказалось, еще в 1990-х.
Его новой книги еще никто не прочел, но она уже стала событием. Мы так привыкли к этому абсурду, что удивляться перестали. Критики лет десять предсказывают «конец проекта “Пелевин”», но Пелевин все не кончается и не кончается.
Выход каждой новой книги Пелевина – спектакль. Слухи, потом комментарии в Интернете. Откуда ни возьмись появляются странички и целые главы из книги, которую охраняет чуть ли не спецназ. Кое-кто успевает даже отрецензировать неопубликованный текст. И все заранее согласны с тем, что это будет, во-первых, бестселлер, во-вторых, снова гениальный, сенсационный, неполиткорректный, даже запрещенный (ну не совсем до конца запрещенный, а так, немножко).
Ажиотаж растет, а накануне выхода рукопись из типографии куда-то пропадает. Шум, гам, переполох! Представление заканчивается только в последний день – давкой в книжных магазинах. В наше время публику больше привлекает маска, а не лица, эффектные театральные жесты, а не естественное поведение. Поэтому Пелевин время от времени устраивает такие представления, носит темные очки и будто бы путешествует по буддийским монастырям.
При этом он не мелькает в СМИ, на тусовках появляется нечасто, его пресс-конференции можно пересчитать по пальцам. Но о нем почему-то все помнят, и популярность «отшельника» Пелевина только растет.
Парадокс, но пишет он очень небрежно, местами просто дурно пишет. И скучно! Не увлекательно. Сводить концы с концами, строить сложные композиционные лабиринты Пелевин тоже не умеет, а второстепенные персонажи его книг появляются лишь затем, чтобы, сказав две-три фразы, навсегда провалиться в тартарары. Лирический герой Пелевина кочует из романа в роман, практически не развиваясь. Меняются только имена и профессии. Омон Кривомазов превращается в Петра Пустоту, который обернется Вавиленом Татарским, а тот, в свою очередь, откроет собственный банк и станет банкиром Степой, и так без конца.
Серьезный писатель отличается от коммерческого (массового) вовсе не мастерством. Массовый писатель работает только ради денег. Гонорар – его подлинная сверхзадача. Серьезного писателя волнует не только банковский счет. Он стремится донести до читателя мысль, идею, быть может, и вздорную, утопическую, но все-таки идею. Правда, в контексте идеи рыночной, но с этим ничего не поделаешь – такие нынче времена.
Ранний Пелевин занимался развенчанием советского мифа, поздний – выпускает один за другим злые социально-политические памфлеты, не брезгуя публицистикой. Рассуждения лисы А Хули («Священная книга оборотня») и уроки вампира Иеговы («Ампир В») после незначительной редактуры можно печатать в «Новой газете».
Но Пелевин проповедует не либерализм, а буддизм. ФСБ и «ЮКОС», дискурс и гламур, революция и сумасшедший дом, банкиры и проститутки и, наконец, само общество, управляемое через телевизор то ли пиарщиками, то ли вампирами, – все это лишь формы бесконечно изменчивой майи, Вселенная Котовского, морок, наведенный демоном Мара (иллюзия). Если весь мир – иллюзия, если мы все находимся, по словам пелевинского Чапаева, «нигде», то легче примириться с окружающей несправедливостью. В сущности, это учение для усталых, пусть даже и успешных, небедных, но разочарованных и послушных, то есть для большинства наших современников. Пока это мироощущение преобладает, «проект Пелевин» будет процветать.
