Юрий Шутов - Крестный отец «питерских»
После этих подготовительных мероприятий Нарусова должна будет повсюду на разных встречах, не сдерживая и так обильную, чисто болезненную слезливость своих глаз, гнусавя и корча подбородок в куриную гузку, плаксиво разглагольствовать о муках умирающих, к примеру, от рака, лишенных в этой жуткой стране (СССР) всех болеутоляющих средств, а также ядов, если кому-то из них уже терпеть невмоготу. В завершение подобного «выступления» ей также предписывалось сразу заручиться конкретным желанием присутствующих прислать требуемые наркотики в виде гуманитарной помощи, а посему безвозмездно. Данный список желающих поставщиков в дальнейшем нужно переправить британскому партнеру, который обязан будет позаботиться о получении и реализации наркотиков и ядов. В общем, план был небольшой, но дерзновенный. В его исполнение я напрочь не верил. Трудно себе представить, что в итоге не найдется хоть один честный служака, способный проанализировать наверняка поступающую информацию о выпрошенных собчачьей женой, полученных и использованных наркотиках для пары десятков больных. Но так думал я, а «хоспис» возник и существует, бесспорно, принося болеутоление небольшому числу пациентов, прикрываясь которыми можно творить невообразимое.
* * *Это было время, когда маховик разрушений еще только начинал раскручиваться и толпы людей купались в упоении от самих ожиданий грядущих перемен. В начале затеянной Собчаком катавасии он являл собой не более чем изумительный ораторский инструмент: певуче игривый и велеречивый, по-балаганному беспечный и трагически-серьезный, порой бросавший в дрожь министров и прокатывающийся раскатами эха даже по дальним закоулкам нашей страны. Он всюду симулировал боязнь катастроф, но, как впоследствии стало ясно, страстно их желал.
Был ловок в своем неистовстве и расчетлив в порывах, поэтому не ссорился с властью, а с подхихикиванием покусывал ее. Публично выступал не с программными речами, а только «кстати», сводя на нет своей чудовищной посредственностью все низкое и все высокое, оставляя на виду лишь себя самого, что, вместе с приобретенной к тому времени парой-тройкой костюмов, придавало ему этакое дипломатическое достоинство представителя заносчивого посольства некой страны в стране.
Влекомый модой, взяв наскоро урок, как правильно креститься, но порой путая правую сторону с левой, «патрон» зачастил в церковь, с трудом усвоив, по каким-то ведомым только ему чисто внешним признакам, различие между, скажем, католическим костелом и православным храмом.
В связи с ежедневно ухудшающимся продовольственным положением в городе, Собчак всерьез начинал рекомендовать населению переходить на самодобычу пропитания в собственных огородах, публично разглагольствуя без тени улыбки о желаемом наступлении такого «прекрасного, деклассированного времени», когда свиньи с кроликами станут повсеместно жить на балконах и лоджиях городских квартир вперемешку с собаками и избирателями. Как ни странно, но от этих речей многие кандидаты во владельцы обещанных им участков пригородных земель застывали вокруг него в избытке почтительности, мечтая лишь прикоснуться и облобызать собчачью длань. Покорность людей, внимающих с влюбленными глазами, распаляла его еще больше, и он начинал выказывать столь необычную даже для него пылкость обещаний, что слушатели уже не могли верить свидетельству собственных чувств, стремительно переносясь во власть бредовых грез. Число желающих сразу врезаться в сильно приукрашенный Собчаком капитализм быстро росло. Они тянулись к «патрону» всей душой, лишь мечтая дотронуться руками, и никто не способен был тогда догадаться, что дрянь во все времена полагалось трогать, разве что, метлой.
Широко декларируемые им повсюду преимущества «рыночных» отношений были осмыслены самим Собчаком на уровне знаний континентальной части Сибири островными аборигенами Полинезии времен Миклухо-Маклая. Но люди ему почему-то верили, и он, ничуть не боясь разоблачения своих знаний, а точнее незнаний, продолжал всех, кого попало, призывать к воспитанию у населения «предприимчивости муравьев», колонии которых живут, по его мнению, только ради того, чтобы рыть галереи и строить магазины, куда перетаскивать провизию заодно с разными подвернувшимися по пути материалами и миллиардами собственных яиц для обеспечения муравьиного воспроизводства, столь необходимого в «здоровой» конкурентной, но ожесточенной борьбе со своими соседями по растаскиванию окружающей среды. В подобном идеологическом угаре Собчаку виделся высший смысл обитания своих избирателей на поверхности земли на данном историческом этапе. Ему было невдомек, что со времен жития Ивана Калиты Россия собиралась и сохранялась. Благодаря только этому, а вовсе не «переходу к рынку», сейчас было чего растаскивать. Но одно всем Собчакам трудно уяснить, либо они просто не желают этого: если на собирание великой страны были ухлопаны века, то растащить ее можно за несколько лет.
Иногда в полемическом задоре приходится слышать многократно повторенное на разные лады сравнение сегодняшних «демократов» с фашистами. Отдавая дань софистической запальчивости полемистов, все же нужно признать, что подобное сравнение, как говорили в Одессе, «верно до наоборот». Только сослепу можно не увидеть различие: фашисты грабили и уничтожали другие народы, а свою страну укрупняли и обогащали; «демократы» же разоряют свою страну и уничтожают свой народ — это, между прочим, «две большие разницы», независимо от цвета униформ и национальностей авторов доктрин. Поэтому если кто-то будет продолжать обзывать отечественных «демократов» «фашистами», то вполне уместно присовокуплять слово «импортные».
* * *«Патрон» понемногу уже начинал носиться с невероятной быстротой по заграничному свету, иногда коротая минутки в обществе довольно сносных, сопливого возраста барышень, порой переодетых матросиками либо тирольскими пастушками в белых панталончиках, напоминавших Собчаку красноармейские «кальсики». И если же раньше хотение выливалось на всех, кто подворачивался под руку, то теперь наступало время вожделенного выбора и употребления только экологически чистых женщин. Такое времяпрепровождение «патрон» находил более приятным, нежели бесконечные препирательства с ленинградскими депутатами, чьи наскоки он, возвратясь, запросто отражал десятиминутными интервью Бэлле Курковой с рассказами о жгучей, леденящей душу обывателя необходимости быстрейшей выработки «свежей концепции отношений между всякими странами», где наш «турист» изловчился на сей раз погостить.
Собственницу «Пятого колеса», млеющую от возможности принародно прильнуть к нему, хотя бы с микрофоном в подрагивающей руке, Собчак обычно нагло-снисходительным тоном принимался уверять, что, мол, этот очередной визит куда-то был, оказывается, нужен вовсе не ему, а уже начинающему бедствовать населению Ленинграда, жизнь которого, только благодаря теперешнему его вояжу, должна будет враз резко улучшиться. Куркова Бэлла, как обычно, умиленно глядя на «патрона», с проникновенно-притворным чувственным выдохом, тут же соглашалась и от имени всех «без исключения» телезрителей твердым, но заискивающим голосом благодарила Собчака за мужественно переносимые им тяготы своей «славной деятельности» и хлопоты, вызываемые частыми заграничными разъездами «на благо жителей нашего города». В общем, дуэт был спетый и смотрелся неплохо. Однако, после таких выступлений я предельно вежливо, с учетом своего ничтожества и памятуя о неутолимой жажде Собчака чаще красоваться по телевидению, пытался все же вразумить «патрона» не нести подобную околесицу людям, ибо не исключена вероятность когда-нибудь всеобщего изумления по поводу случайного открытия истинных мотивов его шатаний в чужие нам страны и абсолютной никчемности для горожан других, сугубо личных затей. Но он всегда небрежно отмахивался, давая мне понять, что незачем метать бисер перед публикой, которая удовлетворяется любым вздором.
А после того, как мы проговорили на эту тему битый час, сидя в машине около дома поблизости станции метро «Академическая», где жила его старшая дочь, я окончательно убедился в непреклонности собчаковского мнения о всеобщей глупости глубоко презираемого им нашего народа. Аргументируя свое презрение к людям, Собчак с брезгливостью кошки, с голодухи поедающей на грядке свежий огурец, удобно раскинувшись в глубине моего автомобиля, в клубах окутывающей его всенародной славы еще только учился выгодно растворять собственную гордость в оригинальной финансовой улыбке. Он пока еще набивал руку, неистово днями напролет встречаясь со всеми подряд: молодыми, не известно зачем попавшими в наш город немцами, американцами и прочими марокканцами; финансистами и евреями; чернокожими бизнесменами и лирическими поэтами вперемешку с бродячими футбольными репортерами и ветеранами кордебалета с подагрой; дипломатами всех мастей, включая официальных представителей еще не известных никому в мире, но уже «суверенных» стран; театральными антрепренерами и православными, католическими, буддистскими, англиканскими, а также другими священниками; секс-фотографами и О. Басилашвили; настройщиками музыкальных инструментов и активистами клуба нудистов, по выражению лиц которых можно было смело определить, что они с огромным трудом уломали самих себя не являться на прием к Собчаку в чем мать родила, ибо наряд одной из них сильно восхитил «патрона»: прикид был просто еле заметен — вот и все, что можно о ее одежде сказать.
