Владимир Познер - Противостояние
В. ПОЗНЕР: Хорошо, что вы вспомнили «Золотого теленка». Я много читал, готовясь к встрече с вами, и ваши книги, и довольно много интервью. И меня совершенно поразило некоторое сравнение, которое вы приводите. Вы говорите о тандеме Остапа Бендера и Корейко и о Чацком, которого замечательно играли в БДТ, о тандеме Чацкий — Молчалин. И отмечаете, что, в общем, можно провести параллель в их отношениях. То есть вы Бендера видите как положительного персонажа?
С. ЮРСКИЙ: Абсолютно. Он артист! Артист-художник. Эти слова в русском языке очень сложно связаны. Актер — это одно, он в действии участвует, а артист — это натура, в мировом смысле художник. И всякий художник — артист. Вот Бендер — тоже. Да, он жулик, в первом романе в большей степени, но человек меняется. И важно, куда он пришел. А пришел он к тому, к чему стремился, — к миллиону, и оказалось, что это не главное. И не только потому, что он не мог его применить при социализме, построить себе… Да ничего он не стал бы строить. Ему важно было разговаривать так, чтобы его никто не понимал, ведь он совершенно не надеется, что Паниковский, Козлевич, Балаганов поймут то, что он говорит. Он выбалтывает некоторые свои художественные впечатления, которые улеглись. Собственно, это не он, а Ильф и Петров — авторы. Но это и есть роскошный воображаемый персонаж, артист с очень хорошими мускулами и, как он говорит, с прекрасными легкими, которые хорошо дышат. И с чеканным профилем…
В. ПОЗНЕР: Сейчас не время Бендеров?
С. ЮРСКИЙ: Нет. Сейчас время фонтанов. Фонтан нефти определяет очень многое. Фонтан денег. Но фонтаном денег Бендер не занимался.
В. ПОЗНЕР: Возможно, сейчас время Молчалиных и Корейко?
С. ЮРСКИЙ: Нет, другое. Корейко — это человек тайный. Прагматика — достижение нынешнего дня, потому что люди сейчас не безалаберны. Эгоизм — вот знамя нашего времени. Чувство меры исчезло. По разным причинам, и, по-моему, во всем мире. Даже экономический кризис показывает это. Не было ведь страшных природных катастроф, само собой все шло. Но преодолевалось чувство меры в экономических, финансовых авантюрах, чувство меры в угождении. Подобное и искусству сегодняшнему свойственно: оно потеряло гордость. Вы сказали, что шут — это всегда человек при короле, который себе что-то позволяет. Но юмор — это столь же и шутовское, сколь и самое аристократическое свойство. И потому присутствовать юмор может в чем угодно, но только не в попытках угодить, догадаться, чего хотят те, кто платит, или те, кто сидит в зале. И в этом все дело — как можно больше угодить.
В. ПОЗНЕР: Сергей Юрьевич, вы поставили пьесу «Ужин со Сталиным» Друцэ и играете в ней роль Сталина. И вообще, судя по всему, эта фигура вас давно занимает. Я приведу несколько ваших слов: «Сталинская тема никуда не ушла, и анализ Сталина и сталинизма представляется мне крайне важным на сегодняшний день. Почему Сталин стал для огромной страны всем, воплощением отцовства, заменой бога? Ведь культ личности создавался не самим предметом культа, а потребностью иметь культ личности, которая сильна до сих пор». Еще о Сталине: «Я не обсуждаю сейчас его моральные качества и бесспорные преступления. Но не обсуждаем же мы моральные качества человека, который взошел на Эверест. А Сталин взошел в абсолютно ледяное пространство, где он совершенно один и откуда ничего нельзя сделать. И доверять никому нельзя. И власти уже никакой, даже над собственным рассудком. Я не оправдываю, не осуждаю, это не мое дело — я изучаю это состояние. Оно ужасно». Как же вы не оправдываете и не осуждаете? Как же это не ваше дело? А чье это дело, если не художника как раз?
С. ЮРСКИЙ: Зрителя. Зрителя, потому что указательный палец я хотел бы с этой фигуры убрать. Чтобы там, в зрительном зале, рождалось в головах понимание, почему сталинизм не ушел вместе со Сталиным. Я жил при сталинизме, как и вы. Это давление мы ощущали, по крайней мере, в последние годы его жизни точно. Но почему оно возникло? И откуда такая любовь к власти? Такой отклик? Не было ли наоборот — Сталин впитывал то, чего желали? Сталинизм, как я полагаю, был исторически подготовлен. Он присутствовал в людях до Сталина.
В. ПОЗНЕР: Вы говорите про Сталина: «Он сейчас козел отпущения. Все свои грехи можно списать на него. А козел отпущения — это ведь священное животное. И Сталина делают священным. Он отражает ужасные чаяния, которые в народе существуют генетически и пробуждены. Он был лишь воплощением этих чаяний ужасных, которые можно назвать сталинизмом, и в какой-то степени он — жертва этого сталинизма, жертва своей же безбожной власти, ибо сама эта власть порождает смерть». Правильно ли я вас понимаю — в сталинизме виноват даже не столько Сталин, сколько народ?
С. ЮРСКИЙ: И тот, и другой. Потому что представить себе, что один человек в одиночку правит не только страной, а полумиром (он имел влияние действительно на полмира) — это унизительно. Народ — мы и я тоже — должен признать, что он этого хотел, терпел, хотя бы понимал, что это не естественно. Большинство ссылается на страх. Но давайте признаемся: для очень многих людей причиной был не только страх (хотя да, ужасный страх являлся тогда чуть не главным принципом жизни), но еще и выгода.
В. ПОЗНЕР: А вера была?
С. ЮРСКИЙ: Вера была. И контрвера была, и в бога вера была, причем идеально чистая, потому что опасная — как у первохристиан. Тогда это было немодно. Но оттуда и вырастали такие люди, как Александр Мень.
В. ПОЗНЕР: Я сейчас делаю документальный фильм о Германии, общаюсь с разными людьми. И один немецкий журналист сказал мне: «Вы знаете, Гитлер и то, что с ним связано, сидит у нас в генах. А у вас в генах сидит Сталин».
С. ЮРСКИЙ: Я с ним не знаком, с этим журналистом, но я с ним согласен.
В. ПОЗНЕР: Вы довольно резко порой высказываетесь по поводу России и россиян. Процитирую: «Россия идет по заданному психологическому коду, и наши люди, мы все — в этом коде. В связи с нынешней открытостью есть теперь некоторая часть молодых людей, которые становятся как бы гражданами мира. Но даже эти сегодняшние молодые люди рано или поздно натыкаются на код, заложенный у них внутри. Код все-таки православно-монархический, код, содержащий в себе мысль, что власть божественна. «Кесарю — кесарево, а богу — Божье» — это не очень подходит для России. В России кесарю — кесарево и кесарю — Божье». Это звучит как приговор вообще.
С. ЮРСКИЙ: Да, это одно из тяжелых моих раздумий. И я, пожалуй, не буду сейчас отказываться от него. Я уже человек возрастной и вижу еще одно закольцевание, знакомое нам. Сколько раз мы встречались с культом личности уже после Сталина — с каждым правителем. Либо культ личности, либо стремление правителя к культу личности, либо стремление большинства граждан иметь культ личности. «Дайте культ личности, тогда будем дальше жить». Словосочетание не употребляется, но эти взаимоотношения низа-верха — они повторяются. И конечно же, когда говорят, что пришли большевики и разрушили страну, а она была такая богатая, такая любящая своих граждан, и граждане ее любили царя, любили правительство и молились за него, — это обман. Великая русская литература девятнадцатого и начала двадцатого веков в полной мере, даже без документов, доказывает нам, что это было крушение уже.
В. ПОЗНЕР: А как вы сегодня оцениваете состояние христианства вообще и православия в частности?
С. ЮРСКИЙ: Мне трудно оценивать. Я человек православный и церковный. И для меня эта тема больная. Потому что когда идет склонение к тому, чтобы сделать страну, я бы сказал, монастырем с монастырским укладом для всех граждан — это неплодотворно. Такое в истории России бывало, бывало и в других странах. В Германии, в частности, в определенный период. Но это скорлупа, из которой ничего не может выйти, пока она либо сама не треснет, либо изнутри не будет взорвана. Ибо вера, христианская и православная вера — это свободное состояние.
В. ПОЗНЕР: Сегодня говорят о некотором кризисе христианства в целом.
С. ЮРСКИЙ: Несомненно. На мой взгляд, правы те люди, которые слишком резко, может быть, но утверждают: христианство — самое великое, что может быть, но оно еще не началось. Если серьезно относиться к евангельскому посланию или к законам Ветхого Завета, то требования к человеку предъявляются очень серьезные. Это прекрасная опора, может быть, для будущего. Но одно дело высыпать зерно в землю, отойти и дать всходить — вот взаимоотношения пастыря и паствы. И другое дело, когда человека сажают в это зерно и еще сыплют сверху — картинки с результатами подобного мы тоже видели.
