Николай Дубов - Родные и близкие. Почему нужно знать античную мифологию
В борьбе с природой человек вооружил себя науками и техникой. Всевозможные машины, инструменты, приборы, счетчики и датчики позволяют человеку проникать в сокровенные глубины окружающего мира, понимать происходящие процессы и явления, влиять на них, останавливать или развивать их, менять качества, свойства вещей и материалов и даже создавать новые. Компьютеры, автоматы, телемеханические устройства всё чаще и больше освобождают человека от необходимости делать, действовать самому и даже решать. Но какими приборами можно измерить глубину и силу чувства? Какой компьютер примет за Алкесту решение отдать жизнь ради продления жизни любимого Адмета. когда даже его престарелые родители не захотели расстаться с жизнью, чтобы спасти сына? Какая сигнальная система, какие датчики дадут знать затерявшимся в многотысячной толпе двум людям, что они изберут друг друга среди тысяч и между ними зародится великое чудо любви? Какой счетчик предупредит о нарастающей волне ревности, которая захлестнет именно этого, а не какого-нибудь другого человека и достигнет такой силы, что приведет к трагедии? Какие приборы предскажут то высокое сопряжение ума и чувства, которое поднимет человека над толпами, и о нём потом будут говорить «талант» или даже скажут «гений»? Вождей, полководцев находит, выдвигает и создает совокупность условий человеческого существования. Но какие законы определяют появление Шекспира или Рембрандта? Чем измерить, как определить то, что заставило Сократа выпить яд, а Джордано Бруно подняться на костер, но не отказаться от своих убеждений? Почему независимо от условий, вопреки всяким условиям человек сохраняет неистребимую, неискоренимую жажду свободы?
По отношению к внешнему миру человек вооружен поразительными знаниями, фантастической техникой, по отношению к себе самому у него есть великое средство познания — искусство и литература. Они не дают рецептов поведения и не открывают абсолютных истин (увы, абсолютные истины недостижимы и для точных наук!), они непостоянны и переменчивы, как сам человек. Вместе с ним они переживают взлеты и падения, пальма первенства и значения переходит от одного вида к другому, но именно они, порознь и все вместе, объясняют человеку человека, каким он был, каков есть, каким может и должен стать.
Литература и искусство зарождаются в недрах мифологии и одновременно с мифологией. Создавая сказания о богах и героях, человек совершал первый акт творчества и делал первый шаг к самопознанию. С тех пор литература и искусство прошли большой путь. Чтобы понять этот путь и его результаты, каждый человек должен сам пройти его заново: нельзя сделать последующих шагов, не сделав первого. И поэтому «каждый образованный европеец должен иметь достаточное понятие о бессмертных созданиях величавой древности» (А.С. Пушкин).
В наше время не редкость услышать мнение о второсортности, необязательности и даже бесполезности такого рода знаний. Наше-де время — время точных знаний, человек должен уметь создавать машины и управлять ими, всё остальное — балласт, который навязывают всем по привычке, устарелой и утратившей смысл традиции. С каждым днем всё больше объем информации, специальных знаний, которые употребляются повседневно, в процессе труда. А зачем знание вещей, которые нельзя использовать, применить на практике? Миф о Геракле не поможет строить гидростанции, картина Рембрандта не облегчит конструирование станка, а «Одиссея» не подскажет, где искать нефть…
Рассуждающих подобным образом можно назвать прагматиками (от греческого слова «прагма» — «действие», «польза») или ушлитарисами (от латинского «утилис» — «польза»), сами же они зачастую называют себя жаргонным словом «технари», должно быть не подозревая, что и этот варварский неологизм тоже образован от греческого слова. Хотят того «технари» или нет, они проповедуют духовную нищету. Человеку дается только одна и, к сожалению, не слишком долгая жизнь. Читая литературу, изучая искусство или хотя бы знакомясь с ним, человек вбирает в себя эстетический и нравственный опыт других людей, поколений, других времен и народов. Живя однажды, он вместе с тем как бы живет сотнями и тысячами чужих жизней, становится сопричастным духовному уровню и опыту всего человечества. Отвергая по невежеству эти «необязательные», «бесполезные» знания, утилитарист ограничивает свой эстетический и нравственный багаж лишь собственным, личным опытом, а он неизбежно жалок и ничтожен в такой же степени, в какой один человек мал и незначителен по отношению ко всему человечеству.
Римляне называли рабов «инструментуй вокале» — «говорящее орудие». Раб не знал ничего, кроме своей тачки, не видел дальше весла триремы, к которому был прикован, но он становился придатком тачки или весла не по своей воле — таким его делало насилие. Человек, который довольствуется утилитарными, только технологическими знаниями, по доброй воле превращается в «говорящий инструмент», идет в рабство к машине, а тот факт, что он приковывает себя не к тачке, а к компьютеру, ничего не меняет, это всего лишь качественная примета иного времени. И остается такой «технарь» при убеждении, что Геркулес — это всего-навсего овсяная крупа для детского питания. Венера Милосская — каменная тетка с отломанными руками, которую почему-то не заменяют новой, не искалеченной, что можно сделать «запросто», Орион — магазин хозтоваров, а Орфей — название сигарет…
Мы называем мифы сказками. Однако у древних они вовсе не были досужими вымыслами, придуманными для развлечения или назидания. Это были как нельзя более серьезные попытки понять и объяснить окружающий мир, его происхождение, место и роль в нём человека. Мифы есть или были у каждого народа или союза, группы племен, позднее сложившихся в единый народ, — у народов Азии и Африки, Полинезии и Нового Света и, конечно, у народов, населявших древнюю Европу. В клокочущем котле истории, каким на протяжении тысячелетий был Ближний Восток, возникали и распадались цивилизации и культуры, сменяя друг друга, перенимали чужие и ширили свои верования, распространяя их влияние и на греческое Средиземноморье. Это продолжалось до тех пор, пока во славу нового пророка кривые сабли мусульман не залили кровью иноверцев огонь под этим котлом и не навязали народам Ближнего Востока религию аравийских торговцев и пастухов. Была своя мифология и у наших предков, славян, но, не закрепленную в письменных памятниках, её начисто вытравило христианство. От славянской мифологии осталось лишь несколько ничего не говорящих имен да прадревних обрядов, смысл и значение которых давно утрачены.
Если древнегреческая мифология (или греко-римская, хотя римская была лишь бледным сколком греческой), не была единственной, почему она, и не какая-либо другая оказала столь глубокое, формирующее и непреходящее влияние на развитие европейской культуры, литературы и искусства?
Благодаря её древности? Сама по себе древность явления ещё не составляет его достоинства. Известно немало явлений, верований и обычаев, которые вовсе не украшают древности: например, у тех же греков обыкновение выбрасывать неугодных младенцев, человеческие жертвоприношения и т. д. Однако по мере углубления в прошлое, за пределы истории, человеческая мысль в своих поисках начал и причин всё реже встречает достоверную опору и материал. Поэтому мы столь и ценим древнейшие памятники прошлого. Греческая мифология не была древнейшей. Мифологии шумеров, египтян, хурритов были значительно «старше». Достаточно сказать, что шумеры были уже забыты, а хеттское государство распалось в то время, когда дорийцы ещё только вторглись в Грецию.
Греческая мифология не была самой распространенной. Следует сказать, что греки никогда и не пытались её распространять, навязывать свои верования другим народам. Их боги были прежде всего богами домашнего очага, «семейными» и враждебными по отношению к посторонним. А так как государство считалось как бы большой семьей, то не подобало его богам покровительствовать чужестранцам, варварам. (Слово «варвар» в древности вовсе не было оскорбительным, для грека оно попросту означало человека, говорящего не по-гречески.)
Отнюдь не агрессивная, совсем не воинственная, греческая мифология совершает поразительные и совершенно бескровные завоевания. По доброй воле ей покорятся, признают своей римляне и разнесут до самых дальних пределов громадной Римской империи, а после тысячелетнего небытия она возродится и покорит уже не один народ, а всю Европу. Произойдет вторичное «похищение Европы», только уже не девицы, соблазненной Зевсом, а просвещенных умов целой части света… Чтобы это могло произойти, греческая мифология должна была обладать качествами, привлекательными для всех европейских народов, обладать общечеловеческой, ценной и важной для всех людей направленностью и содержанием.
