Журнал Русская жизнь - Август (август 2008)
Бруно Вальтер был просто свиньей. Так и написано. Лебрехт приводит несколько свидетельств современников, содержащих эту лапидарную характеристику. Саймон Рэттл охарактеризован как человек суетный, с сиюминутными интересами, более него на этом поприще преуспел разве что неудачник Андре Превен, Карл Бем - нераскаянный фашист пострашнее Караяна, Карлос Кляйбер выставлен слабовольным неврастеником, Риккардо Мути - агрессивным интриганом, а его противоположность - Клаудио Аббадо - чересчур демократичным руководителем для Берлинского филармонического. Даже жест его излишне плавен и недостаточно повелителен. Дошла очередь и до Даниэля Баренбойма: израильтянин, сделавший себе имя на пропаганде Вагнера, увлечен политикой и пиаром более, чем музыкой.
Отвратительный групповой портрет, не правда ли? Дирижерская профессия представлена как вместилище комплексов, медицинская карта неврологических нарушений и цитадель самых грязных пороков, какие только известны роду человеческому. Чем бесстрастнее голос Лебрехта, тем меньше места для высокого искусства, облаченного в черный фрак и белоснежную манишку, и тем сильнее запах зловонного исподнего, распространяющийся с книжных страниц.
«Порча, заметил один из современных композиторов, началась с Бетховена. Глухой, плохо соображавший, наполовину обезумевший от мучительных тягот, больной композитор вышел за пределы существующих оркестров», - так начинает свою книгу Лебрехт, подбираясь к неприглядной природе дирижерского искусства. Увы, начинает, но не заканчивает. В этой книге есть все: множество любопытных фактов, остроумие, знание музыкальной культуры, умение апеллировать к тонким чувствам не в меньшей степени, чем к грубым, есть чувство языка и способность построить композицию, дабы удерживать читателя в напряжении столько, сколько потребуется. И нет лишь одного - ума. Ума, необходимого, чтобы понять: исполнение симфонического произведения силами ста двадцати человек под управлением сто двадцать первого не может не обнаружить неприглядных свойств характера каждого из них. Если бы Лебрехт захотел пойти дальше этого наблюдения, задолго до него сделанного Феллини, то ему пришлось бы рано или поздно прийти к заключению, что неслучайно Гитлер подался в фюреры из художников, а Сталин в молодости писал стихи. Гармония и демократия - вещи не только не тождественные, а зачастую и противоположные. История немецкого романтизма, в котором, вне всякого сомнения, лежат глубокие корни гитлеровского фашизма и прочих европейских ужасов, доказывает это как дважды два. Во второй половине ХХ века, после победы над Германией, в эпоху восходящей политкорректности и победительной мультикультурности, единственным видом искусства, где оставался простор для сублимации, была музыка. В литературе, живописи, архитектуре - повсюду маленькие гитлеры были бы выявлены и устранены. А в симфонических оркестрах, специально построенных на доминировании и подчинении, без них нельзя. Понять это очень просто, не менее просто, чем понять, почему властный самодур ползает на коленях перед полоумной наркоманкой, а страстный поклонник и пропагандист Вагнера, одним движением кисти добивающийся от эскадрильи струнных мощнейшего фортиссимо, давая телеинтервью, говорит в камеру с таким неподдельным смущением. Не желая получить ответ на этот вопрос, можно отложить в сторону Лебрехта, дабы не терять время зря. И увлечься простыми и совсем не страшными рассказами о гомосексуальных похождениях Владимира Горовица. Или беллетристикой, посвященной Абдулле Урюковичу. Или просто таблоидами. Максим Галкин скоро родит. Куда как приятнее: нет нужды заучивать новые, незнакомые имена.
This file was created with BookDesigner program [email protected] 12.01.2012
