Борис Рощин - Встречи
Петляет, петляет тропинка по лесу печника Блюмова. Здесь все его, повсюду он.
Меня почему-то всегда волнуют, тревожат стихи Дмитрия Блюмова о природе. Настояны они на любви к родной земле, на детски чистой, солнечной душе, чуждой всякой фальши.
Этот лес по-особому русский;
Ель, береза, осина, сосна —
Непридуманное искусство,
Неразгаданная старина.
Мишура, суета и мода
В этой области не живут.
Величайший ваятель — Природа
Днем и ночью работает тут.
Тропинка вытекает из леса и круто падает вниз, к ручью. За ручьем деревня Заклинье. Еще дальше — совхозные поля, ферма, ремонтные мастерские и голые пятиэтажные здания центральной усадьбы совхоза «Лужский». Дом Дмитрия Блюмова сейчас в самом центре деревни. Дом размашистый, с пристройками, садом, но небогатый. На задворках возле бани — старый тополь в кругу молодых сосенок.
Вот мы и у дома Дмитрия Блюмова. В этом доме — как в лесу: легко, свежо дышится, покойно и шумно от детского гомона.
Мягко крушится клубок,
Вяжет бабушка чулок.
На гитаре брат играет,
Ноту к ноте подбирает.
Мама стряпает обед,
Мелет мясо для котлет.
Папа сунул нос в газету —
Путешествует по свету…
Детство самого Дмитрия Блюмова оборвалось летом 1941 года. Больного, ослабевшего, его с сестренкой вывезли из блокадного Ленинграда по льду Ладожского озера на Большую землю.
Детство, дети… Дети Дмитрия Блюмова уже выросли, окрепли, ребята отслужили в армии и вернулись домой. Все женились и повыходили замуж, народили детей. Старший сын Юрий работает трактористом в «Сельхозтехнике», депутат нашего городского Совета. Павел — на химическом заводе работает, Тамара — швея на трикотажной фабрике, Галя — на почте телеграфисткой, а младшая, Марина, на деревообрабатывающем комбинате работает. На том самом комбинате, от которого надомничала в детстве, половые швабры вязала. Только теперь Марина не швабры вяжет, а изготовляет знаменитые лужские деревянные игрушки, которые не раз завоевывали призы на международных выставках. В детстве Марину не баловали игрушками, но отец посвятил ей немало своих стихов, она была неизменная спутница Дмитрия в его лесных походах.
В жизни и творчестве Дмитрия Блюмова дети занимают центральное место. Его стихотворный цикл «Мои дети» — самый богатый. Вот одно стихотворение из этого цикла:
Сын уроки садится делать,
В руки книжку берет обстоятельно.
Его носик, уже загорелый,
Вдруг наморщится обязательно.
Он свой пальчик за строчками тянет,
Как по рельсам состав тяжелый,
Он на каждой точке станет.
Как на станции незнакомой.
А вот и сам хозяин спешит мне навстречу. Немолодой уже, сутулиться начал. Лицо в морщинах, неприметное, и серые глаза словно выцвели, посветлели. Печи по деревням Дмитрий Блюмов уже не кладет. Нужды в этом нет, в доме достаток.
Мы уединяемся с хозяином дома в небольшой комнате. «Кабинет», — шутливо зовет Дмитрий эту клетушку. Добрую половину ее занимает стол, собственноручно сколоченный хозяином. Стол завален книгами. В основном — стихи. Отдельной стопкой — его любимые. Эти Дмитрий читает почти ежедневно, как бы ни устал. Поэты разные. Здесь Дмитрий Кедрин и Расул Гамзатов, Петрусь Бровка и Евгений Евтушенко, Вадим Шефнер и Глеб Горбовский, и два вологодских поэта, творчество которых особенно близко и понятно Блюмову, — Ольга Фокина и Николай Рубцов. На окне, обернутые белой бумагой, три томика — святыни Блюмова: Пушкин, Есенин, Блок.
Я иногда приношу Дмитрию небольшие книжки новых стихов, которые оставляет для него в книжном магазине моя знакомая продавщица. Дмитрий берет их в руки и, не глядя на название книги и фамилию автора, начинает читать стихи вслух. Оценку стихам и автору он дает всегда разную, порой жесткую. «Мастер», «Ремесленник», «Умеет делать деньги», «Этот растолкается», «Этого, бы к нам на завод, на обжиг тиглей, а то жизнью не пахнет». Но вот Дмитрий, прочитав понравившийся ему стих еще и еще раз, понижает голос и произносит благоговейно: «Поэзия. Поэт». И только после этого смотрит название книги и фамилию автора.
Свои стихи Дмитрий Блюмов читает негромко, слегка заикаясь. Я готов слушать его до утра. Передо мной раскрывается внутренний мир этого человека, которого я знаю с детских лет, мир, богатый красками жизни, чуткий, нестареющий.
Быстро проходят годы.
Годы уходят в вечность.
Годы, как пароходы,
Плывут в бесконечность.
В жизни Блюмов неспокойный, ищущий, хлопотливый. И в поэтическом мироощущении своем такой же.
В век, когда расщепленный атом
Может жизнь на земле пресечь,
Нужно каждый сучок горбатый,
Листик каждый, травинку беречь.
Лучшие стихи Дмитрия — о матери. Он читает их как-то иначе, по-особому, волнуясь и заражая меня своим волнением.
На крутых перегонах
Житейских дорог
Я чертовски устал
И чертовски продрог.
Очень холодно мне
Без твоей теплоты,
Без заботы твоей
И твоей доброты.
Мне вернуться бы надо
В твой дом за рекой,
Где, как в озере горном,
Незыблем покой.
Где ветра не шумят
И дожди не идут.
Где меня так давно,
Так безропотно ждут.
Мне вернуться бы надо…
Но это же сон,
Это прошлого тихий,
Настойчивый звон.
Нету дома давно,
И тебя тоже нет.
Ты ушла в глубину
Мною прожитых лет.
Только память моя
Образ светлый хранит,
Только сердце мое
Гулко вдруг застучит.
И тогда отвернусь я,
Губу прикушу
Или залпом воды
Полный ковш осушу.
Давно уже погасли в деревне огни. Угомонилось за стеной большое семейство Блюмовых, а я все не могу расстаться с этим гостеприимным домом. Стихи, стихи, стихи.
Стараясь не хлопать дверьми и не скрипеть половицами, мы с хозяином на ощупь выбираемся из бесчисленных комнат его дома. Отовсюду несется сонное посапывание и бормотание его внуков.
Мы выходим на улицу. Деревня спит. Дмитрий идет проводить меня до ручья. Мы идем молча, очарованные тишиной и красками весенней ночи. Идем прямиком через яблоневый сад Дмитрия, мимо его бани, мимо детских качелей.
Стоят дома, застыв от изумленья
Перед волшебной, дивной красотой.
Часов невозмутимое движенье
Простукивает шар земной.
У ручья мы расстаемся. Дмитрий, не оглядываясь, неторопливо идет назад, к темнеющей на фоне светлого летнего неба деревне.
Я еще долго смотрю вслед печнику и, кажется, слышу его хрипловатый, слегка заикающийся голос:
Разве я не богат?
На дела не гожусь?
Есть друзья у меня —
Дорогие лужане.
Есть земля у меня —
Необъятная Русь.
ЗАНУДА
История эта началась с письма, присланного в редакцию на имя главного редактора из деревни Толкани. И длилась она (жалобы, разбирательства, ответы, выводы, контржалобы, опровержения, наказания, коллективные письма в защиту, повторные разбирательства, и повторные выводы, и повторные письма и т. д.) на протяжении многих лет. Сказать с уверенностью, что она закончилась, не могу даже сейчас. Поскольку история эта даже в моем сжатом изложении выглядит несколько растянутой, решил я ее разбить для удобства чтения на главки. Сделать из длинного рассказа нечто вроде короткой повести.
Итак, глава первая, которую я назвал просто:
ПисьмоПисьмо это пришло в редакцию весной, когда с полей сошел снег и началась первая пахота. Все страницы письма посвящены были одному лицу — колхозному скотнику из деревни Толкани Светлову Петру, нехорошему человеку. Обвинялся Светлов во многих грехах, но главное: содержит в личном хозяйстве колхозную лошадь, «из коей извлекает нетрудовые доходы», — выражение это запомнилось мне дословно. Письмо редакция переслала на соответствующий сельсовет с просьбой разобраться и дать газете ответ.
Глава вторая. ОтветПришел ответ за подписью председателя сельсовета, в котором сообщалось, что факты по письму-жалобе из деревни Толкани проверены и подтвердились частично. Что касается лошади, находящейся якобы в личном его безотчетном пользовании, то данная лошадь по кличке Зануда выделена колхозом для обслуживания Толканской фермы и закреплена за скотником Светловым Петром. Содержит он лошадь на своем дворе по причине отсутствия казенного помещения (конюшни).
