Олесь Бузина - Воскрешение Малороссии
Проникнутый глубоким чувством благоговения к особе Вашего императорского величества Ваш верноподданный, исполненный русской любви к своему Государю Николай Гоголь.
Рим 1837, Апреля 18/6».
Результатом этого прошения стало императорское пособие писателю в размере 5 тысяч рублей — сумма по тем временам огромная, равнявшаяся десяти (!) годовым окладам полковника. Через некоторое время подруга Николая Васильевича фрейлина Смирнова ходатайствует перед императором еще об одном «вспоможении», необходимом для завершения «Мертвых душ». И его снова выдают — сроком на три года. По тысяче рублей ежегодно, чтобы не прогулял одним махом.
Споры о том, какая была у Гоголя душа, русская или украинская, бессмысленны. Он сам не мог сказать точно. В письме той же Смирновой 12 декабря 1844 года писатель отвечал: «Сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому перед малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и, как нарочно, каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой, — явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожие одна на другую, дабы порознь воспитывались различные силы их характера, чтобы потом, слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве ».
Иными словами, противопоставление русского и украинского писатель считал бессмысленным. В самом деле, где заканчивается украинское и начинается русское? Одно мягко и незаметно перетекает в другое!
Но желающие искать эту разницу всегда находились и в России, и в Украине. Видать, не дал Бог им иного таланта! Говоря о недоброжелателях, пытавшихся препятствовать ему, Гоголь не преувеличивал.
Среди них особенно выделялся комичной колоритностью граф Федор Толстой по кличке Американец. Друг писателя Аксаков даже вспоминал, что Толстой однажды заявил, будто Гоголь — «враг России и что его следует в кандалах отправить в Сибирь». Еще один пример недоброжелательности Толстого приводит в письме к Николаю Васильевичу Смирнова: «Разговорились о духе, в котором написаны ваши «Мертвые души», и Толстой сделал замечание, что вы всех русских представили в отвратительном виде, тогда как всем малороссиянам дали вы что-то вселяющее участие, несмотря на смешные стороны их; что даже и смешные стороны имеют что-то наивно-приятное; что у вас нет ни одного хохла такого подлого, как Ноздрев; что Коробочка не гадка именно потому, что она хохлачка».
Характерно, что Толстой обиделся именно на образ Ноздрева. Наверное, именно из-за сходства с самим собой. Графа Федора любили выводить комедиографы. Он был карточный шулер, дуэлянт и врун, пустивший сплетню, что Пушкина выпороли в полицейском участке. В «Горе от ума» Грибоедов описал его под именем того персонажа, который «крепко на руку не чист». Обидевшись, Толстой пенял Грибоедову, что нужно было написать: «в картишках на руку не чист», чтобы не думали, будто он в гостях ворует серебряные ложки.
Естественно, драчун Ноздрев, двигающий сразу по три шашки во время игры с Чичиковым, очень напоминал Толстому самого себя. Вот он и обиделся, заговорив об оскорбленном национальном чувстве. Хотя трудно понять, чем тупая, как пень помещица Коробочка (по выражению Гоголя, «дубинноголовая») симпатичнее лихого ухаря Ноздрева?
Свои излюбленные мысли о том, на каком языке следует писать, автор «Тараса Бульбы» высказывал неоднократно. В том числе, своим землякам. Писатель Григорий Данилевский оставил воспоминания «Знакомство с Гоголем», не переиздававшиеся с дореволюционных времен, Он приводит такие слова Николая Васильевича: «Доминантой для русских, чехов, украинцев и сербов должна быть единая святыня — язык Пушкина, какою является Евангелие для всех христиан,,. Нам, малороссам и русским, нужна одна поэзия, спокойная и сильная — нетленная поэзия правды, добра и красоты... Русский и малоросс это души близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать предпочтение одной, в ущерб другой, невозможно. Всякий, пишущий теперь, должен думать не о розни».
Мир Гоголя невозможно понять без учета его глубокой религиозности. Он родился в богобоязненной семье. Его первыми точно установленными предками были православные священники Яновские. Полная фамилия писателя — Гоголь-Яновский. Дворянство получил только дед писателя — Афанасий Демьянович (или Дамианович, как он любил себя высокопарно называть). Он дослужился при .Екатерине ІІ до майора и вместе с офицерским чином прибавил к своей поповской фамилии прозвище Гоголь.
В это время верхушка малороссийского общества была озабочена поиском благородных корней. Тщеславный Афанасий Дамианович претендовал на происхождение не от кого-нибудь, а от знаменитого полковника Гоголя, жившего во времена самого Хмельницкого! Правда, он не помнил, как точно звали предка, якобы получившего еще при короле Яне Казимире шляхетство: Остап или Андрей? И в претензиях на дворянство склонялся ко второй версии.
Специалисты по генеалогии еще в XIX веке разоблачили его наивную ложь. Пантелеймон Кулиш, написавший первую биографию знаменитого писателя, справедливо подметил, что никакой Андрей Гоголь в 1674 грду не мог получить от Яна Казимира шляхетство, как утверждал Афанасий Дамианович, так как этот король... отрекся от престола еще за шесть лет до этого.
Да и вообще «полковника Андрея Гоголя» не существовало в природе!
Как выяснил тот же дотошный Кулиш, «ни в одном известном документе не встретилось не только полковника Андрея Гоголя, но и никакого другого полковника, кроме Остапа >>. Вот тот действительно существовал. Но отношения к предкам Николая Васильевича не имел.
Окончательно точку в вопросе поставила в 1902 году газета «Полтавские губернские ведомости». Разобрав церковные архивы, она выяснила, что первым точно установленным пращуром писателя был некий Иван Яковлевич. Он бежал с Правобережной Украины, все еще принадлежавшей Польше, на русский берег Днепра — в Малороссию — и был назначен священником в Троицкой церкви города Лубны. От его имени Иван (на польский манер Ян) предки Николая Васильевича и прозвались Яновскими. Все они по наследству служили священниками, вплоть до гордого Афанасия Дамиановича, тоже окончившего семинарию, но выбравшего светскую карьеру.
Этот Афанасий, по-видимому, был настоящим хватом. Он преподавал иностранные языки детям соседних помещиков и похитил прямо из родительского дома свою ученицу Татьяну — дочь местного «олигарха» Семена Лизогуба, внука самого гетмана Скоропадского. А потом тайно обвенчался с ней, вытребовав приданое и сделав неплохую по местным меркам карьеру. Результатом ее и стало дворянство, фальшивая родословная и звучная двойная фамилия Гоголь-Яновский.
Историю этой женитьбы Николай Гоголь использовал в повести «Старосветские помещики», герой которой Афанасий Иванович (даже имя-отчество его только слегка изменено) служил некогда секунд-майором, «был Молодцом» и «даже увез довольно ловко Пульхерию Ивановну, которую родственники не хотели отдать за него». Между прочим, Васильевка — имение родителей Гоголя, в котором он вырос, это бабушкино приданое. Предприимчивый женишок получил его от Лизогубов в довесок к украденной Тане.
Две унаследованные от предков струи переплетались в душе Николая Васильевича. Струя авантюрная, мирская, проявившаяся в деде – угонщике. И духовная, идущая от поколений православных священников.
На протяжении всей жизни Гоголь боролся с чертями вокруг себя и бесами в себе. Он усмирял плоть, совершал паломничество к Гробу Господню, не обзаводился материальной собственностью, а тратил деньги на путешествия или помощь ближним.
Ужасные чудовища являлись ему, становясь образами «Вия» и «Страшной мести». Мертвецы вставали из гробов в его голове. Пролитая веками на Украине кровь стекала страницами «Тараса Бульбы», предостерегая о грядущих кровопролитиях. Он мерил себя слишком строгими критериями, которые пока не доступны большинству из нас, и приходил в отчаяние, что не может соответствовать своему идеалу. Главным вопросом для него было спасение души.
В молодости Гоголь верил, что черта можно оседлать, как это сделал кузнец Вакула в «Ночи перед Рождеством», чтобы сгонять на нем в Петербург и раздобыть черевички для Оксаны. Он и сам отправился в город на Неве, бросив своей знакомой: «Прощайте, Софья Васильевна! Вы, конечно, или ничего обо мне не услышите, или услышите что-нибудь весьма хорошее».
Им двигало тщеславие. Он жаждал мирского признания, еще не подозревая, каким тягостным оно будет. В то время он даже внешне больше всего походил на своего Хлестакова. Очевидцы описывают еще нехрестоматийного безусого Гоголя в 27 лет, когда он появлялся на первых репетициях «Ревизора»: «Зеленый фрак с длинными фалдами и мелкими перламутровыми пуговицами, коричневые брюки и высокая шляпа-цилиндр, которую Гоголь-то порывисто снимал, запуская пальцы в свой тупей, то вертел в руках, все это придавало его фигуре нечто карикатурное».
