Александр Проханов - За оградой Рублевки
Каждая секунда прибавляет ему щепотку народившихся клеток, увеличивает его, как растущую почку, нацеленную вовне, из материнского лона, во внешний мир. И этот мир приготовил ему снаружи отточенную сталь, иглу, крюк, скребок. Подстерегает у врат, готовит смерть.
Женщина, лежащая на одре – почтовая служащая, незамужняя, с ничтожной зарплатой. Ребенок ей в бремя, – не прокормит, не вырастит. Не решилась стать матерью-одиночкой. Пошла на аборт, уже шестой.
Хирург на секунду задумался, словно кто-то положил ему на сердце камень, еще один, в дополнение к бесчисленным, из которых сложена огромная башня его смертного греха. Продлевает жизнь эмбриону, – комочку из красных пленок, сеточке кровеносных сосудов, капельке живого раствора, из которых мог бы взрасти Сергий Радонежский, Петр Первый, Семен Дежнев, Сергей Есенин, Юрий Гагарин. Или просто раб Божий, русский человек, сын доброго, жертвенного, бесстрашного народа, который населил огромный материк между трех океанов, утвердил могучее государство, прожил великую историю, сотворил иконы и книги, дворцы и храмы, реакторы и самолеты, а теперь исчезает с земли, как весенний пар на лесных опушках, оставляя беспризорной огромную пустеющую страну.
– Начали! – Хирург протягивает руку к орудиям, удобно разложенным на столике.
Зеркало из хромированной полированной стали, в виде желоба, похожее на сапожный рожок, изогнутое, отражающее голубую молнию лампы. Уходит в промежность, в черный зев, направляя внутрь яркую вспышку света. Отражает темно-красную нишу, священный кокон, где зреет потаенная жизнь. Стальные расширители растворяют трепещущее лоно, не дают ему сжаться, расталкивают нежную ранимую плоть. Скребок-кюретка, с отточенными кромками, насажен на пластиковый шланг насоса. Орудие убийства, металлический стержень, сжатый резиновой перчаткой. Медленно уходит в лоно, в распахнутую глубину, передавая чутким пальцам хирурга прикосновение к нежным стенкам, к мускулистой наполненной матке, к прилепившейся, сочной личинке будущего человека. Рывок скребка. Красный флакон зародыша лопается, из него вытекает жижа. Насос с чмоканьем, хлюпом выпивает красную, как варенье, жижу, прогоняет ее сквозь прозрачную трубку. Малиновая трубка дергается, гонит перетертого в слизь и сукровицу крохотного человека. Взорванную, не успевшую развиться галактику. Раздавленную у истоков судьбу. Казненную безгрешную душу, чей неслышный вопль, заглушаемый чмокающим звуком насоса, подхватывают рыдающие ангелы. Прижимают к груди убиенное дитя, похожее на нераспустившийся красный цветок. Влекут его в райский сад.
Хирург работает ловко, точно. Двигается взад-вперед скребок. Хлюпает насос. По сияющему желобу зеркала льется алая кровь. Женщина на столе вяло колышется, как выхваченный из моря, брошенный на палубу кит. В ней движется острая сталь. Ее свежуют, расчленяют, отделяют от мироздания. От смысла бытия, от старости, когда, утомленная, поседевшая, смотрит из окна, любуясь, как удаляется ее взрослый прекрасный сын. Оглядывается на нее, машет в окно, а в него из невидимой бойницы стреляет снайпер, разбивает вдребезги череп, и этот снайпер – она сама, поместившая сына в перекрестье прицельной оптики.
Женщина постанывает в забытьи. Не от боли, а от непрерывного ужасного сна. От кошмара, который ей не дано запомнить. Будто в ее лоно забрался огромный слепой крот. Роет, протачивает ход, прорывается сквозь живот, сердце, горло, в самый мозг и там сдыхает. Тухлый, разбухший, лежит в мозгу, раздвинув костяные лапы, отекает трупным ядом.
Полтора миллиона абортов делается сегодня в России. На миллион в год сокращается популяция русских. К середине века нас останется семьдесят миллионов. С таким населением не удержать территорию, не сохранить дееспособную армии, не построить флот и космические группировки, не отстоять русскую цивилизацию. Все, что происходит сейчас в неказистой операционной с рыжеватым потрескавшимся кафелем, – это уход из Сибири, отказ от Енисея и Лены. Это японцы во Владивостоке, китайцы в Иркутске. Это немецкие поселенцы в тирольских шляпах с нарядными фазаньими перьями возвращаются в родной Кенигсберг. Это турецкая армия проводит военный парад в Назрани. Примитивные стальные стержни, гуляющие в чреве усыпленной женщины, – оружие уничтожения русского языка, православия, технологий XXI века. Насилие над этикой, надругательство над Божественным законом, сокрушение основ мироздания.
Красный шмоток изрезанного эмбриона плюхнул на кремлевский стол президента. Поскользнулась на красной слизи нарядная туфля патриарха, читающего елейную проповедь. Строчки романа под пером модного писателя вдруг покраснели, стали плыть, отекать.
Хирург длинным, как клюв журавля, пинцетом хватает пропитанный йодом тампон. Просовывает женщине в чрево. Сильно и резко протирает рану. Вытаскивает стальной окровавленный клюв. Сбрасывает мокрую черно-коричневую вату.
– Готово! – устало вздыхает.
Санитарки проворно завозят каталку. Умело переваливают со стола спящую женщину. Ее груди безжизненно, жирно свисают. Живот топорщится уродливыми складками. Она пустая, с вырезанной сердцевиной, как крупная рыбина на плавбазе, у которой высекли живое нутро.
– Следующую! – громко зовет хирург.
Снова – колесница с двумя боевыми конями, и на ней, – неподвижная, мраморно-белая, с легким голубоватым отливом античной статуи, молодая женщина. Чудесно сложена, с небольшими, округлыми грудями, длинной шеей, строгим точеным лицом. Живот чуть заметно дышит. Нежное солнышко лобка. Глаза зеленоватые, под тонкими золотистыми бровями. В ушах сережки с крохотными зелеными камушками. В ней действительно нечто античное, не хватает золотого венка на красивой гордой голове. Нечто от жертвы, приносимой жестокому языческому богу.
К аборту ее, учительницу младших классов, побудили квартирные условия. С мужем и сыном живут в двух маленьких комнатах. Очередь на новую квартиру не двигается десять лет. Денег на новое жилье им с мужем, тоже педагогом, никогда не скопить. Она беременна девочкой, о которой мечтала. И этот аборт – тяжелейшая для нее драма.
Ее перекладывают на операционный стол, как на жертвенный алтарь. Она недвижна, отрешена, позволяет умелым жрицам распоряжаться ее телом. Те вдевают ее разведенные ноги в железные стремена. Наматывают на белую бессильную руку оранжевый резиновый жгут. Укол, который ее усыпляет, ничего не меняет в ее позе, дыхании, выражении лица. Кажется, что она омертвела задолго до того, как явилась сюда. В тот момент, когда решилась на заклание дочери.
Миссия русской женщины в истории народа огромна. Рожая по десять – двенадцать здоровых, полнокровных детей, выкармливая их обильным молоком, воспитывая на колыбельных песнях, сказках, церковных балладах, русская женщина наплодила жизнелюбивый, деятельный, богомыслящий и добрый народ, кому было дано освоить громадные просторы Евразии, создать небывалое государство, не просто сочетающее в себе множество вер, языков и культур, но и обращенное на единое для всех народов Откровение в Любви и Благодати. Это всепримиряющее откровение, эту женственную, свойственную России доброту несла в себе русская крестьянка и дворянка, солдатка и монахиня. Удар, которым России выламывается сегодня из истории, – есть в том числе и удар по русской женщине, которую лишают святости деторождения, пропускают сквозь абортарии, ведут в амбарных книгах строгий учет не родившимся русским воинам, ученым и пахарям.
Крохотная квартирка, в которой учительница приняла решение убить свою дочь, не может сравниться с дворцами и палаццо в «Городе Золотых Унитазов», где живут языческие беспощадные боги, кому приносится кровавая жертва. С платиновыми рогами на костяном желтом черепе, с татуировкой паука на груди, Потанин, вставивший себе никелированные зубы, в каждом из которых горит изумруд. Дерипаска, огромного роста, с алюминиевой головой, с яростными, как прожекторы глазами, что прикрыты красными очками, отчего вокруг его лба пышет негасимое багровое зарево. Могучий, с квадратными плечами, опирающийся при ходьбе на волосатые передние конечности, Абрамович, победивший на недавнем конкурсе красоты, где он выпил до дна золотую пиалу с нефтью. Седой, согбенный, с берестяной торбой за спиной, с деревянным посохом паломника, Чубайс, – поставит торбу, вынет из нее берцовую кость и задумчиво грызет, глядя вдаль на черную, без единого огонька и фонарика Россию.
Все они смотрят сейчас, как лежит на операционном столе усыпленная женщина. Благодарны за жертву, которая она им приносит. По этому случаю они ликвидировали прошлогоднюю задолженность учителям по зарплате, и она выкроила деньги на платный аборт и анастезию.
– Поехали! – с удальством произносит хирург, начиная очередной космический старт с целью умертвить неродившуюся планету.
