Денис Драгунский - Отнимать и подглядывать
Вот тут выплывает еще одно свойство авторитарного дискурса: вместо ценностных (и тем более – вместо качественных) характеристик появляются параметрические. Неважно, какой поэт Батюшков в своем существе. Важно, что он «великий» или по крайней мере «выдающийся».
Параметрические характеристики – как математические параметры – как бы намеренно игнорируют содержание и оценку.
Например: политика – эффективная. Не хорошая, не плохая, не демократическая, не либеральная, не консервативная, не христианская, не коммунистическая. Лживая или правдивая, полезная стране или вредная? Да неважно. Эффективная, и все тут. Есть задача – должно быть решение, точка.
Развитие – динамичное. Не развитие капитализма или социализма, ферм или колхозов, фирм или «шарашек», а просто динамичное развитие.
И так далее. Лидер – энергичный, сильный, жесткий. Деятель – крупный, выдающийся.
Программа – долговременная («рассчитанная на перспективу»).
Параметрические характеристики очень удобны для пустословия: «Удалось переформатировать ряд неэффективных институтов, которые мешали динамичному развитию и выходу на современный уровень…» Кстати, слово «современный» из того же бессмысленного ряда. Кто будет спорить, что Бухенвальд был гораздо современнее, чем, скажем, какая-то допотопная кайзеровская тюрьма конца XIX века? Но тем не менее слово «современный» несет для авторитарного сознания какую-то грандиозную поэзию и может служить прекрасным агитационным инструментом.
Кроме того, авторитарный дискурс очень любит технические, административные термины и чуть приподнятую официальную лексику. Не кровать, а койка; не еда, а питание; не люди, а население. А также не «жена», «делать» и «родина», а «супруга», «создавать» и «отечество».
Но протест против авторитарного дискурса бывает точно таким же авторитарным.
Лидия Гинзбург пишет – кто-то сказал Ахматовой: «Гумилев дал мне литературный вкус». Она тут же спросила: «А где Николай Степанович его взял?» И уже совсем на грани пристойности (тоже из записок Лидии Гинзбург): «Появился новый прекрасный поэт, Константин Вагинов». – «Простите, откуда?»
Обстебывание и приколизм, издевательство над всем на свете – это оборотная сторона авторитарного раздувания, авторитарного возвеличивания.
Можно от этого избавиться, хоть отчасти, хоть когда-то?
Несвоевременный вопрос.
Сначала нужно постараться осознать – даже не осознать, а хотя бы ощутить, пережить – убожество авторитарного дискурса.
Шок моментальной доступности
Когда в 1991 году у меня появился первый компьютер, в нем стоял жесткий диск с объемом памяти 20 мегабайт. Сейчас даже смешно. Но я в восторге подсчитывал, сколько книг туда может уместиться. Получалось – целый стеллаж. Это изумляло. Хотя программ, позволяющих закачать этот стеллаж в компьютер, тогда еще не было. Поисковиков тоже не было. Интернета и электронной почты не было, и не было оцифрованных картинок, тем более движущихся. Не было почти ничего. Но было ощущение революции.
Сейчас в моем скромном мобильнике-смартфоне всего каких-то 8 гигабайт памяти. Ничего особенного – есть гораздо мощнее. То есть машинка по размеру меньше того компьютера в 200 раз, а емкость памяти у нее – больше в 400 раз. В нее можно закачать солидную библиотеку и в придачу несколько фильмов. А также можно переписываться по электронной почте и болтать в чате со всем миром. Фотографировать и снимать видео. И посылать это друзьям. Через беспроводное подключение к интернету, что особенно удобно.
Товарищи! Цифровая революция, о неизбежности которой говорили специалисты по информационным технологиям, свершилась! Причем не сегодня, а позавчера.
Революция – это очень серьезно. Автомобиль, например, – это не «самобеглая коляска», улучшенная карета. Хотя поначалу казалось именно так. Но огромная по сравнению с конной тягой скорость, грузоподъемность, автономность и экономичность изменили лицо планеты. Автомобиль сделал мир маленьким и плотным. Люди и товары ездят от двери к двери. Если бы не автомобиль – не было бы ни Америки с ее хайвеями, ни Шенгенской зоны с ее открытыми внутренними границами.
Интернет сделал мир еще компактнее. Любые тексты передаются от глаза к глазу в течение секунды.
Но интернет – не просто огромная библиотека (фото-, фоно-, видеотека) и не просто быстрый и дешевый телеграф. Хотя и это очень важно. Количественные параметры – объем и скорость – создают новое качество. Революционная суть интернета – в поисковых машинах. Непостижимое количество информации обрабатывается и классифицируется в течение долей секунды. Другая жизнь.
Когда-то, еще лет десять, даже еще лет пять назад, я довольно часто звонил друзьям-знатокам: «Кто написал это стихотворение? Откуда эта строка? Кто переводчик? Когда было первое издание? Кто автор предисловия? Как звали младшую сестру его второй жены и за кого она вышла замуж? Не за автора ли комментариев к пятому изданию? Где и когда он умер?»
Бывает, что такая ерунда смертельно необходима. И добрые люди копаются для тебя в старых книгах и иностранных словарях. И сам, бывало, роешься в книгах – для себя или по чьей-то просьбе. У меня было много словарей и справочников. Было – не потому, что сейчас пропало. Потому что я их уже несколько лет почти не открываю. Мне даже стыдно перед этими пожилыми заслуженными томами.
Зачем вставать из-за стола, идти к полке, листать тяжелый том, искать, выписывать, потом ставить на место? Лучше набрать слово (имя, фразу, дату) в поисковой строке. Выбрать нужное. И движением мышки скопировать данные в свой файл.
Все есть в интернете. Все, что ты хочешь узнать, и даже то, что ты не хотел узнать, потому что не догадывался, что оно тоже есть на свете. Теперь на разные знаточеские вопросы все чаще слышишь грубовато-шутливый ответ: «А тебя что, в Google забанили?» Самому, что ли, лень в интернет заглянуть?
Кстати, о знатоках. Говорят, что интернет скоро погубит классическую (то есть греко-латинскую) филологию. Потому что филологи-классики столетиями, поколениями трудились, составляя бесконечные словари и индексы к отдельным авторам. «Лексика Аристофана», «Растения у Вергилия» и т. п. Защищали диссертации, получали профессорские звания и репутацию тончайших знатоков. Конца этой работе видно не было. Теперь все это делается в два клика. Значит ли это, что классическая филология умрет? Никоим образом. Она станет интереснее, глубже, доступнее по мере того, как все тексты и исследования будут оцифрованы.
Уверен, что филолог будет только рад, если его работа окажется в свободном доступе; а вот творцы недовольны.
Надо, однако, понимать, что доступность – это не просто главный принцип интернета. Оно бы еще полбеды. Всеобщая и молниеносная доступность, сопоставимость, фрагментируемость любых текстов, музыки, картинки или видео – это главный принцип современной культуры, которую сформировал интернет. Уже сформировал, проснитесь! Протестовать – все равно что требовать, чтобы перед каждым автомобилем шел человек с дудкой и флагом. Предупреждал бы мирных жителей о приближении моторного чудища. Впрочем, такой закон был. Пока автомобилей было пять штук на всю Англию. Когда стало десять, его отменили.
Протестуют, впрочем, не столько авторы, сколько дистрибьюторы. Те люди, на чью финансовую монополию покусился интернет; однако они сумели перетянуть на свою сторону значительную часть литераторов, режиссеров и музыкантов. Логика простая и по-человечески ясная: я, писатель или композитор, живу на гонорары. Гонорары с неба не падают – это отчисления от продаж (книг, дисков, билетов). А тут мою книгу, мою песню, мой фильм без спросу разгоняют по сети, граждане смотрят бесплатно, а я остаюсь с носом. Грабеж! Пиратство!
Что касается меня, то я бы не называл бесплатное распространение и потребление текстов пиратством. Пиратство – это когда некто без спросу переписывает лицензионный диск и продает его по заниженной цене, но в большем количестве. Или изготовляет на продажу копии скачанного фильма. Тем самым получая незаконную прибыль. Но в интернете получается какой-то удивительный грабеж: ограбленные есть, а грабителей-выгодополучателей нет. Конечно, можно много и долго рассуждать о том, что неуплата денег за CD или DVD – сама по себе выгода. Но тогда сколько же мы награбили таким манером, когда брали у друзей книжки почитать? А могли бы в магазине купить! Страшное дело.
Но оставим эти словопрения и условно назовем пиратством бескорыстное скачивание фильмов, музыки или литературных текстов. И постараемся понять, что такое пиратство – это не корыстный умысел и не злостное стремление к халяве.
Как объяснил Сергей Москалев в серии статей, опубликованных на сайте «Частный корреспондент» (www.chaskor.ru), – у пиратства есть пять объективных источников. Во-первых, общедоступность культуры как демократический принцип. Все люди – и не имеющий собственных денег школьник, и бедный студент, и обеспеченный человек – все они в равной степени имеют право читать «Войну и мир» или смотреть одноименный фильм. Во-вторых, принцип интеграции. Если в офлайне мы должны листать каталоги или посещать магазины (как правило, видео отдельно, книжные отдельно) – то в онлайне вся художественная продукция агрегирована в больших поисковых машинах. То, что вы нашли, уже ваше, вам не надо производить никаких дополнительных действий. Только кликнуть на кнопку «скачать». Или, еще проще, смотреть (слушать, читать) в онлайне. Третий принцип – это представление о справедливой цене. Пиратство возникает в ответ на безудержные аппетиты продавца. Если бы лицензионный диск стоил не 600 рублей, а 100 – пирату в этой бухте было бы нечего делать. Четвертый источник бесконтрольного скачивания и обмена файлами – изначально присущий человеку инстинкт делиться. Собственно, так поступаем мы все, когда даем друзьям книги почитать, посмотреть или послушать диски. К сожалению, этот первичный социальный драйв начисто атрофировался у дистрибьюторов. Дай им волю, они бы запретили ставить виниловый диск на проигрыватель в присутствии соседей: а пусть они сами себе купят и нам копеечку принесут! Наконец, пятый источник пиратства – это принцип моментальности. Если потребитель может выбирать, скачать (просмотреть) фильм сию минуту или заказать его и ждать две недели, то ясно, что он выберет первое.
