Ахмед Рушди - Шаг за черту
Наиболее выдающимся авторам первого поколения — Р. К. Нараяну и Г. В. Десани — суждена была разная судьба. Книги Нараяна с трудом умещаются в солидных размеров шкафу. Десани пятьдесят лет тому назад написал одно-единственное произведение — «Всё о Г. Гаттерре».
Десани почти не известен, тогда как Р. К. Нараян представляет собой фигуру поистине мирового масштаба, прежде всего как создатель вымышленного города Мальгуди, столь живо описанного, что он стал реальнее многих настоящих городов. (Однако реализм Нараяна замешан на легендах. Река Сарайю, на берегах которой расположен его город, является одной из главнейших рек индийской мифологии. Это примерно то же самое, как если бы Уильям Фолкнер поместил свою Йокнопатофу на берегах Стикса.)
Нараян вновь и вновь живописует раздор между традиционной, косной Индией, с одной стороны, и современностью и прогрессом — с другой; во многих его романах и рассказах раздор этот выливается в противостояние между Нытиком и Забиякой, каковы, например, «Живописец» и его агрессивная возлюбленная, развернувшая кампанию по контролю за рождаемостью; «Продавец сладостей» и его эмансипированная невестка-американка, со своей нелепой «машинкой, производящей романы»; слабохарактерный печатник и буйный чучельник в романе «Людоед из Мальгуди». В своей мягкой, слегка юмористической манере Нараян показывает самую суть индийской жизни, а через нее и общечеловеческой.
Писатель, которого я назвал наряду с Нараяном, Г. В. Десани, настолько выпал из поля зрения читателей, что его выдающийся роман «Всё о Г. Гаттерре» уже не публикуется даже в Индии. Милан Кундера как-то заметил, что вся современная литература вышла либо из «Клариссы» Ричардсона, либо из «Тристрама Шенди» Стерна, и если Нараян — это индийский Ричардсон, то Десани, безусловно, индийский Стерн. Его проза, ослепительная, завораживающая, представляет собой первую настоящую попытку преодолеть «английскость» английского языка. Главным персонажем романа выступает «ни то ни се», полукровка, антигерой, человек, которого ничто в жизни не смущает и чья тень так или иначе присутствует и в произведениях более поздних авторов:
Весна буйствовала, и всё: ивы, персики, манго, цветы — пустилось в безудержный рост. Все мерзкое и уродливое скрылось под свежим благоуханным покровом. Зовущее к новому, к дерзости, время это звучало ликующей и мечтательной нотой в душе. Говоря языком медицинским, оживший воздух заставлял усиленно работать мои железки, вынуждая меня восклицать: «Ого-го, Джемисон!» — и стремиться жить, жить!
А вот другой пример:
Такое бывает только в Индии. У меня случилось жуткое безденежье: в общем, я по уши увяз в долгах. Но, как ни странно, на Востоке безденежье вполне сочетается с любовью и женщинами. Здесь, в Англии, если человек разорился, женщины тут же от него отворачиваются. Тут все умные. А на Востоке они только нежнее льнут к неудачнику. Вот вам восточный колорит!
Это «бабу-английский», просторечный, полуграмотный, неказистый английский язык, которым пользуются на базарах, облагороженный образованием, умом и лукавым талантом Десани, обретший уникальный стиль и ритмику, новую, литературную, ипостась. Трудно представить себе без Десани недавнюю книгу А. Алана Сили, евразийскую комическую сагу «Троттер-наме», внушительный том, насыщенный интерполяциями, восклицаниями, поворотами, панегириками и трагедиями. Я и сам кое-что позаимствовал у Десани.
Вед Мехта известен своими ехидными комментариями по поводу индийских реалий, а также несколькими книгами на автобиографическом материале. Первая из них наиболее трогательна: «Веди», воспоминания слепого о юности, где жестокость и доброта описываются одновременно и бесстрастно, и выразительно. (Не так давно Фирдаус Канга в своем автобиографическом романе «Попытка вырасти» тоже описал физические страдания, оживляя высокий стиль юмором.)
Рут Прауэер Джабвала, автор книги «Зной и пыль», получившей премию «Букер» (впоследствии по этой книге был снят фильм), является выдающимся мастером. Как писателя ее порой недооценивают в Индии, потому что, как я думаю, стиль интеллектуала, лишенного корней (что составляет самую суть ее манеры письма), совершенно чужд в стране, где региональная принадлежность ценится превыше всего.
Рут Джабвала многим известна как успешный сценарист. Но многие ли знают, что величайший индийский кинорежиссер Сатьяджит Рей был также и мастером короткого рассказа? Его отец издавал на бенгали известный детский журнал «Сандеш», и язвительные притчи Рея только выигрывают от почти детского обаяния его стиля.
Анита Десаи, один из самых крупных современных писателей Индии, заслуживает сравнения с Джейн Остин. В таких романах, как «Ясный свет дня», написанных непринужденным английским языком, полным тонких нюансов, она демонстрирует и выдающийся дар социального портрета, и полноценный, в духе Джейн Остин, сарказм проникновения в суть человеческих помыслов. В романе «В заключении», возможно ее лучшем произведении на сегодняшний день, она мастерски использует английский язык, чтобы отобразить упадок другого языка, урду, а также высокую культуру, с которой он был связан. Здесь (в противоположность Нараяну) поэт, последний, спившийся и хилый, пленник вымирающей традиции, играет роль Забияки: а главный герой романа, Девен, юный почитатель поэта, выступает в качестве Нытика. Десаи повествует о том, что уходящее прошлое, старый мир может оказаться не менее тяжким бременем, чем корявое, порой бестолковое настоящее.
Хотя В. С. Найпол рассматривает Индию как бы со стороны, его сопричастность ей настолько сильна, что без него обзор современных авторов оказался бы неполным. Три его документальные книги об Индии: «Область тьмы», «Индия: раненая цивилизация» и «Индия: миллион мятежей сегодня» — представляются важными, и не только потому, что в них ставятся острые вопросы. Резкость его ответов поражает многих индийских критиков. Наиболее беспристрастные из них признают: да, он нападает на то, что действительно заслуживает нападок. Один южноиндийский писатель признался мне: «Когда я приезжаю на Запад, я против Найпола, но когда возвращаюсь домой в Индию, я за него».
Одной из мишеней для Найпола (в книге «Индия: раненая цивилизация») стал институт прикладных технологий, где изобрели «обувь для жатвы» (с прикрепленными лезвиями), чтобы индийские крестьяне использовали ее для сбора урожая, это поистине заслуживает всей разящей остроты сарказма. Временами, однако, он излишне высокомерен. Индия, утраченный рай его предков-эмигрантов, не устает разочаровывать его. Впрочем, в последней книге трилогии он отзывается о положении дел в стране более благосклонно. С одобрением пишет о возрождении «руководящей воли, руководящего разума, национальной идеи» и обезоруживающе трогательно признается в атавистическом настроении, в котором пребывал во время своей первой поездки по стране тридцать лет тому назад: «Индия моей мечты и сердца оказалась невозвратной и невосстановимой. В этой первой поездке я был всего лишь испуганным путешественником».
В книге «Область тьмы» Найпол отмечает у индийских писателей, названных в данной статье, характерное смешение согласия и расхождения. Вот что он пишет:
Широко распространено мнение, что английский язык, столь полезный для Толстого, не может воздать должного писателям, пишущим на одном из индийских языков. Может, и так; те переводы, которые я прочитал, не вызывают у меня желания прочитать что-нибудь еще. Премчанд… оказался всего лишь автором нравоучительных басен… Другие авторы утомили меня, неустанно внушая, сколь печальна нищета, сколь печальна смерть… Многие из современных рассказов всего лишь перелицованные народные сказки…
В сущности, он выражает со свойственным ему бесстрашием и прямотой то, что ощущал и я. (Хотя Премчанда я оценивал несколько выше.) Далее он отмечает:
Роман на Западе — это проявление озабоченности судьбами человечества, реакция на то, что происходит здесь и сейчас. В Индии мыслящая часть общества предпочитает повернуться спиной к тому, что происходит здесь и сейчас, и довольствоваться тем, что президент Радхакришнан называет «тягой человека к неведомому». Вряд ли это качество годится для создания и чтения романов…
В этом я с ним согласен только отчасти. Действительно, многие из образованных индусов ушли в непролазные дебри критического мистицизма. Однажды я слушал весьма известного и увлеченного древнеиндийскими учениями писателя, излагавшего свою теорию того, что можно назвать «движизмом». «Возьмем воду, — поучал он нас. — Вода без движения — это что? Это озеро. Очень хорошо. Вода плюс движение — это что? Это река. Понимаете? Вода — все та же вода. Только ей придано движение. — И он продолжил: — Если использовать тот же принцип, язык — это молчание, которому придано движение». (Талантливый индийский поэт, сидевший рядом со мной на выступлении этого великого человека, прошептал мне на ухо: «Кишка без движения — это что? Запор! Кишка плюс движение — это что? Дерьмо!»)
