Сергей Кремлев - Россия и Германия: Вместе или порознь? СССР Сталина и рейх Гитлера
После недели московских заседаний съезд переехал по железной дороге в Горький, а оттуда на специально зафрахтованном пароходе до Сталинграда. Заседания продолжались на пароходе и в больших университетских городах — Казани и Саратове. Из Сталинграда поездом перебрались в Орджоникидзе, а оттуда автомобилями в Тбилиси.
Там съезд официально закрылся, но большинство еще поехало на море, в Батуми, и уж оттуда стали разъезжаться по домам.
А за одиннадцать с половиной лет до этого, в январе 1917 года, профессор Богданович на заседании Комиссии по изучению производительных сил России, созданной при Императорской академии наук стараниями академика Вернадского, делал доклад «О месторождениях вольфрама в Туркестане и на Алтае».
Шла война… Вольфрам — это быстрорежущая сталь и значит, возможность удвоенного выпуска шрапнели.
Богданович закончил сообщением:
— Итак, господа, для изучения туркестанских руд необходимы 500 рублей.
— А наш запрос в правительство? — поинтересовался профессор Ферсман.
— Недавно получен очередной ответ — денег в казне нет. Собственно, господа, как вы знаете, правительство отказывает нам вот уже два года.
Читатель! Богданович не оговорился, и здесь нет описки. У царизма не находилось ПЯТИСОТ РУБЛЕЙ на экспедицию. А по росписи государственного бюджета на 1913 год последний царь России Николай II получал 16 миллионов на нужды Министерства Императорского двора, да еще 4 миллиона 286 тысяч 895 рублей «на известное его императорскому величеству употребление».
И это не считая его доходов от личных земель и прочего. И это — только царь, а ведь была еще и свора великих князей и прочих бездельников из «августейшей фамилии».
Богданович уныло поблескивал очками, и тогда встал академик Крылов, математик и кораблестроитель. Тоном твердым и раздраженным одновременно он сказал:
— Что касается Туркестана, тут все просто — вот пятьсот рублей. Для спасения армии, погибающей от отсутствия снарядов.
— А Алтай? — не унимался Ферсман.
— С Алтаем сложнее. — Крылов задумался, потом ответил: — Карл Иванович не указал, что рудники находятся на землях великих князей Владимировичей…
И вдруг взорвался:
— Это черт-те что! Царская семья захватила в свои руки еще и вольфрамовые месторождения Забайкалья! Вот где уместны реквизиция или экспроприация…
Неловко протиснулась в заседание комиссии тишина, но тут же перешли, впрочем, к другому вопросу.
Насчет пятисот рублей было занесено в протокол, а насчет династии…
Вольно же было после этого американцу Грэхэму обвинять Сталина в «безумных темпах» индустриализации и коллективизации.
Темпы определялись простым расчетом.
Вот 1929 год с его сохой, крестьянством уровня прошлого века и наукой, уже ушедшей от былой неприкаянности при царе, но еще не ставшей крупной производительной силой.
А вон там — год 1939-й. Год, по трезвым оценкам, выводящий мир в эпоху нового серьезного военного противостояния. Разница — всего десять лет.
За этот срок надо было пройти путь от сохи до танка Т-34, штурмовика Ил-2 и реактивной артиллерии, более известной как «Катюши».
А еще надо было от подола рубахи вместо носового платка прийти к массовому владению этой техникой, к сотням тысяч летчиков, танкистов, авиамехаников, радистов.
Так что глупости писал скрупулезный исследователь истории советской науки Грэхэм. Темпы-то были взяты с умом, да вот задачи такими темпами надо было решить безумно сложные. Но надо.
И можно лишь удивляться тому, насколько остро Сталин с его всего-то духовной семинарией, прошлым боевика, профессионального ссыльного и бегуна из ссылок понимал необходимость для страны мощной науки. Не вообще понимал, а понимал практически, вот прямо сейчас.
Ведь не сами по себе начали расти в СССР научные центры всего спектра знаний, а по постановлениям ЦК партии большевиков. Тот же академик Крылов говорил, надо думать, со знанием дела: «Русская наука в прошлом не пользовалась уважением царского правительства. Тогда ученый-одиночка работал в основном „на свою науку“. Сейчас ученый работает на народ: он решает задачи гигантского строительства, он создает новую промышленность, новую технику. Впервые в нашей стране ученый стал подлинно государственным деятелем».
Но кому нужны были такие государственные деятели? Троцкому? Зиновьеву?
Им были нужны деятели новой революции, как минимум, в европейском масштабе.
А наука? В начале 1920-х в Петрограде, где тон задавал Зиновьев, по воспоминаниям Сергея Фриша: «в учебной части университета всеми делами вершили некие Мацулевич и Лейферт — оба большие карьеристы и люди малопорядочные». Остается добавить: и оба троцкисты.
И не стараниями троцкистов готовились те постановления ЦК, которые давали начало академическим институтам: энергетическому, геологическому, палеонтологическому, зоологическому, химической физики, ботаническому, генетики, географии, физиологии растений, физическому, общей и неорганической химии, физических проблем, органической химии, математическому, микробиологии, горючих ископаемых, биохимии, коллоидно-электрохимическому, эволюционной морфологии и палеозоологии.
Это только новые институты, только Академии наук СССР, только за пять лет — с 1930 по 1934-й.
И за этим блестящим перечнем стоял именно сталинский, лично сталинский взгляд на то, чем должна заниматься страна — дискуссиями о строении партии, или работой под партийным руководством.
Петр Капица пробыл в Кэмбридже у Резерфорда 13 лет. В 1934 году ему намекнули из дому: «Пора бы и честь знать». Отдадим Капице должное — он вернулся в СССР и сразу же стал крупной фигурой в теоретической и прикладной физике, директором Института физических проблем Академии наук.
Вот как писал он Сталину и Молотову о проблемах с материальной базой института: «Какое же Вы правительство, если не можете заставить построить?».
Тираны такой запальчивости не прощают, а вот Сталин против такой критики не возражал. Потому что за ней стояло не мелочное самолюбие позера, не брюзжание завистника и не злорадство скрытого врага, а деловое желание увидеть поскорее построенными новые лаборатории, установки, цеха. Желание делать новую науку новой державы.
И во имя этой же цели Сталин умел видеть разницу между, скажем, Львом Давидовичем Троцким и Львом Давидовичем Ландау. Первый показывал кукиши Сталину, а внешний мир видел кукиши в сторону СССР. И это было непрощаемо.
Второй держал фигу Сталину и Советской власти в кармане. Однако при этом в Харькове, в Украинском физико-техническом институте, основанном в 1928 году, он был занят хотя и особого рода, но тоже строительством. Строительством нового знания. И этого оказывалось достаточно для того, чтобы враждебный социализму Ландау мог продолжать работать.
В 1932 году из Харькова на имя Сталина, Молотова и Орджоникидзе ушла телеграмма директора УФТИ Обреимова: «10 октября научным сотрудникам УФТИ первыми в СССР и вторыми в мире удалось осуществить разрушение ядра лития путем бомбардировки ядрами водорода, ускоренными в разряженной трубке».
Да, мы были вторыми, но после кого? В том же 1932-м ускоритель протонов первой построила страна Ньютона, Максвелла, Фарадея, Кельвина, Резерфорда.
В Англии умели ценить труд ученого издавна. Однако, ни англосаксы Черчилль и Рузвельт, ни, тем более, череда французских и германских парламентских политиканов не шли ни в какое сравнение со Сталиным в сознании перспектив научного знания и его будущего места в прогрессе общества. Политический лидер, он имел здесь точность взгляда организатора науки, соединенного с расчетом умного промышленного воротилы, знающего, что вложенное в науку всегда окупится с лихвой.
Гедиминовичи-Голицыны «строили» в это время пирамиды из стульев.
Троцкий строил планы свержения Сталина.
СССР Сталина просто строил.
Недаром Горький создал журнал с названием «СССР на стройке», где в редакционной статье первого номера заявлялось: «Чтобы лишить наших врагов внутри и вне Советского Союза возможности искажать и порочить показания слов и цифр, мы решили обратиться к работе солнца — к фотографии. Солнце не обвинишь в искажениях, солнце освещает то, что есть, так, как оно есть…».
КАК МНОГО было сказано позже о том, что Сталин якобы искоренял дух свободы. Попробуем посмотреть на этот устоявшийся миф с непривычной стороны.
Любой специалист по детской психологии скажет, что основы личности закладываются к пяти-шести годам. Не расходится с наукой и народная мудрость: «Воспитывай, пока лежит поперек лавки. Лег вдоль — уже не выправишь». Что ж, верно… И уж во всяком случае, к двадцати-то годам человек в основном «отформован». Не так ли, читатель?
