Анна Гейфман - Революционный террор в России, 1894— 1917
Для многих экстремистов, которые, в отличие от своих предшественников, не были озабочены сохранением чистоты революционного движения, равно как и своего собственного морального облика, решение о применении насилия не было основано на убеждении, что террор является разумным средством освободительной борьбы. Хотя они обычно и оправдывали свои действия громкими фразами об освобождении угнетенных, настоящие мотивы их были не столь возвышенны, поскольку, как отмечает Аврич, легкомысленные и ничего в жизни не добившиеся юноши, среди которых встречались «самозваные ницшеанские сверхчеловеки», часто «удовлетворяли жажду деятельности и самоутверждения метанием бомб в здания, заводские конторы, театры и рестораны»(74). Многие анархисты, и первым среди них известный уже Бид-бей, восхищались Сергеем Нечаевым, persona non grata русского революционного движения XIX века, за его приверженность идее использования насилия в личных целях и за его настоятельные рекомендации радикалам сотрудничать с разбойниками — «единственными подлинными революционерами в России»(75).
И действительно, обычный бандитизм был очень распространен в рядах анархистов. Бывшие бродяги, профессиональные воры и другие представители преступного мира охотно вступали в анархистские группы. В частности, это объясняется тем, что анархизм давал удобное оправдание их поведению не только утверждениями, что современное общество несет ответственность за уголовные деяния своих обедневших, заброшенных и отчаявшихся членов, но и предоставлением возвышенных объяснений их преступлениям, как прогрессивным шагам, способствующим дестабилизации социально-политического строя(76). Таким образом, любая уголовщина могла стать частью общей революционной борьбы, и, как отмечает Лакер, «разделительная черта между политикой и преступлением далеко не всегда была определенной и всем видной»(77).
Следуя примеру Бакунина, анархисты с распростертыми объятиями принимали в свои ряды любой сброд, подонков общества, преступников, подчеркивая огромный революционный потенциал воров, бродяг, люмпен-пролетариев и других подобных личностей(78). Уже в 1903 году, например, с целью превратить бандитов в борцов за дело революции, члены первой анархической организации в Белостоке, называвшей себя интернациональной группой «Борьба», начали проводить революционную агитацию среди воров, некоторые из которых действительно стали впоследствии активными революционерами. Многие анархисты, отбывавшие тюремное заключение, тоже занимались агитацией среди уголовников, считая, что антиправительственной борьбе очень поможет то, что убийцы и воры, пошедшие на преступления по эгоистическим мотивам, объявят себя революционерами и будут совершать те же поступки во имя освобождения пролетариата(79). Члены других политических партий упрекали анархистов в том, что они подпадают под влияние преступников до такой степени, что сами становятся уголовниками(80).
В местах ссылки, где политические преступники образовывали крошечные колонии среди часто враждебно настроенных местных жителей, анархисты объединялись в небольшие банды, которые называли «хулиганствующей частью ссыльных». Эти радикалы настаивали на своей приверженности анархизму и на своих прогрессивных убеждениях, что не мешало им творить всяческое безобразие. Например, в Вологодской губернии после поражения революции 1905 года состоялось празднование годовщины взрыва бомбы во французском парламенте; во время торжеств анархисты напились и начали драться, разбив окна своей квартиры. Когда один социал-демократ позднее упрекнул за это лидера анархистов, тот избил его палкой. Для этих революционеров оргии, буйство, разборки и случайные жертвы были в порядке вещей(81).
Взаимные симпатии анархистов и обычных бандитов оказались плодотворными для революционеров, хотя бы в смысле привлечения новых членов в ряды борцов с правительством(82). Того же, однако, не скажешь о моральной стороне этих отношений, поскольку присутствие уголовников в рядах анархистов создавало трения, коррупцию и деморализацию(83). Под влиянием этих темных элементов многие анархистские группы превращались в преступные шайки, занимавшиеся главным образом разбоями и грабежами в собственных интересах(84). В 1906–1907 годах, по словам начальника Петербургского Охранного отделения Герасимова, эти организации, действовавшие под анархистским флагом, по своей идеологии не были революционерами, они просто пользовались анархистской риторикой для оправдания обычного бандитизма(85).
То же можно сказать и об анархистах, действовавших в Москве и ее окрестностях в эти годы. Сравнительно крупная анархистская группа, во главе которой стоял убежденный сторонник безмотивного террора Савельев, состояла главным образом из закоренелых убийц и грабителей, бежавших от преследований Владивостокской полиции в центральную Россию, где они примкнули к анархистам и продолжали свою преступную деятельность. Один из них, дезертир флота по фамилии Филиппов, сам признавал, что не интересовался программой анархистов, так и не поняв ее до самого своего ареста, и только стремился к действию и наживе. Этот человек совершил одиннадцать убийств, и его товарищи не сильно от него отставали: его подружка была зарегистрированной проституткой, его приятель, тоже матрос-дезертир, был осужден на каторжные работы за участие в убийстве священника и ограблении церкви, причем любовница его была известной полиции воровкой(86).
Такая же ситуация наблюдалась и в провинции, где к началу 1906 года разложение анархистских организаций достигло своего апогея, «когда по всей Руси… стали пошаливать группы «Черных воронов»… компании зеленых по возрасту разбойничков, похождения которых иной раз не лишены были цвета красной романтики». Кроме «Черных воронов», были и другие подобные им анархистские группы; они действовали под названием «Черный террор»(88) или вовсе без названий, как сравнительно крупное объединение анархистов в Киеве и Вильно (во главе него стоял некий Устинов), которое быстро выродилось в преступную банду, занимавшуюся грабежами и другими делами в целях личного обогащения. Их действия заставили местных революционеров полностью от них отмежеваться и пустить слух, что члены этого объединения были не «настоящими анархистами по убеждениям», а просто хулиганами, специально поощряемыми правительством(89).
Преступники ли, борцы ли за свободу, анархисты активно способствовали эскалации кровопролития в России и полному обесцениванию человеческой жизни в атмосфере бушующего насилия. Екатеринославский анархист Федосей Зубарь напал на рабочего, оказавшегося членом местной социал-демократической организации, и чуть не убил его за то, что тот пытался содрать со стены анархистскую прокламацию(90). Другой террорист, обвиненный на суде в случайном убийстве гимназистки во время нападения анархистов на московских полицейских в 1907 году, ответил: «Я очень жалею об этом, но война не может обойтись без невинных жертв»(91). В нескольких случаях анархисты использовали свои навыки политических убийц для совершения убийств по личным мотивам, включая убийства из ревности(92). Многие из этих экстремистов сами признавали наличие феномена, который Иуда Гроссман назвал «механическим боевизмом», утверждая, что под его влиянием человек автоматически «делает покушения», увлекаясь как бы террористическим «искусством для искусства»(93).
Насилие, к которому прибегают по привычке, так, что оно теряет всякую осмысленность, просвечивает сквозь короткую биографию анархиста из Белостока, как она была освещена в некрологе, написанном его товарищами. Они написали, что деятельность Мовши Шпиндлера (Мойше Гроднера) «отмечалась удивительным разнообразием». Он не только распространял листовки и нелегальную литературу среди фабричных рабочих и помогал в подпольной типографии, но и доставал оружие и участвовал по крайней мере в одной экспроприации и в нескольких террористических актах. Вместе с двумя друзьями он строил планы убийства начальника тюрьмы города Гродно и освободил товарища, ранив при этом нескольких солдат в тюремном конвое. Он бросил бомбу в карету белостокского генерал-губернатора Богаевского. Даже после того, как он был вынужден бежать из Белостока, во время каждого своего возвращения он убивал по шпиону. Он умер, выпустив в себя последнюю пулю в ходе столкновения с полицией во время обыска его квартиры. Ранние годы жизни Шпиндлера также небезынтересны. Перед тем как он стал анархистом, он «был профессиональным вором, за свою ловкость очень уважаем в своей среде и назван Золотой Ручкой. Ничего больше делать он не умел. Анархисты признавали, что Шпиндлер «не разбирался в тонкостях» их программы, но, несмотря на это, они называли его «одним из самых преданных, идеально честных товарищей… во всем нашем русском движении»(94). Слова его товарищей дают портрет Шпиндлера как настоящего террориста нового типа(95).
