Ада Баскина - Повседневная жизнь американской семьи
Перспективы
Эту галерею примеров, демонстрирующих успехи гей-пропаганды, я завершу рассказом о добрых моих друзьях Арлин и Мэл, она — социолог, он — радиожурналист. Мы действительно дружим отнюдь не в американском значении слова. Мы предвкушаем каждую встречу, как гурман пиршество. Общение для нас не только обмен информацией, но и душевный контакт, основанный на взаимопонимании. Однако на этот раз с взаимопониманием что-то не ладится. Я прихожу к ним в те дни, когда вся Америка обсуждает проблему: можно ли допускать в армию людей, которые официально заявляют о своих однополых пристрастиях.
— Ты слышала, эти тупоголовые генералы требуют запретить прием гомосексуалов на военную службу? — спрашивает меня Мэл, едва я успеваю снять пальто.
Я хорошо знаю их семью: здесь все натуралы. Поэтому позволяю себе немного поёрничать.
— Ужасно! — говорю. — Я этого не переживу. А что, ребята, более важных проблем у вашей семьи нет?
Мэл воздевает руки к небу (он был когда-то драматическим актером), трагически восклицает:
— Боже, и эту консервативную особу мы считаем своим близким другом!
Арлин улыбается своей милой, всепонимающей улыбкой:
— Мэл, ну ты все-таки сделай скидку: она же из страны, где столько лет царили тоталитаризм и нетерпимость.
Он парирует:
— Она из страны, где гений сказал, что одна слеза ребенка важнее счастья всего человечества.
— Оставьте Достоевского в покое, — говорю. — Его геи не интересовали.
— Но он взывал к терпимости и состраданию ко всем несчастным. И если человек не может быть счастлив в традиционной любви, то почему же отказывать ему в любви альтернативной?
— Так кто говорит, что надо отказывать? Но зачем провозглашать эту альтернативу как норму, зачем вовлекать в нее больше и больше людей? — горячусь я.
Арлин кладет руку мне на плечо:
— Послушай, ну разве было бы плохо, если бы в нашем комьюнити в Эвенстоне (очень престижный район Чикаго) жило бы несколько семей лесбиянок и несколько геев? Представляешь, насколько разнообразнее, богаче, полнее была бы наша жизнь!
Я спрашиваю: отдают ли мои друзья себе отчет в том, что произойдет, если каждый подросток уяснит, сколь несуществен выбор пола для его сексуальной жизни? Психологам известен, скажем, феномен подростковой дружбы. Чувства в пубертатный период резко обострены, в них много нежности, даже страсти. Но если есть табу, эмоции эти так и остаются в рамках дружбы. А если табу нет? Альтернативная любовь быстро может стать привычкой и потребностью.
— Ну и что? — спрашивают Арлин и Мэл. — Почему тебя не устраивает появление еще одной гей-семьи?
— А о человечестве вы подумали? Не боитесь, что род человеческий прекратится?
— Ну ты хватила! У человечества столько возможностей погибнуть: атомная война, экологическая катастрофа, СПИД...
Тут они замолкают, опасливо поглядывая на меня. Известно ведь, что гомосексуалы составляют основную группу риска.
— Ладно, этим аргументом я не воспользуюсь, — говорю. — Знайте мое благородство.
На самом деле благородство тут ни при чем. Я искренне считаю, что пугать гомосексуалов СПИДом то же, что натуралов — сифилисом. Да, группа риска. Да, от ВИЧ-инфекций часто умирают геи. Но как же запретить человеку общение с партнером того же пола, если он с этой потребностью родился?
Если родился, тут и спорить нечего. Каждый имеет право на счастье. Но сколько таких людей-то? Долгое время в американской печати ходила цифра, выданная сексологом Альфредом Кинси полвека назад. Эта цифра — десять процентов от всех американцев. Однако недавно, вернувшись к условиям опроса, современные социологи обнаружили, что исследование было нерепрезентативным, неточным. Словом, научно некорректным. Когда же чикагские ученые в 1993 году провели свой опрос, оказалось, с очень высокой степенью вероятности, что с отклонениями в сексуальных пристрастиях рождается всего 1,4 процента. Разумеется, этим людям необходимо дать возможность жить полноценной жизнью, не создавать вокруг них атмосферу неприятия, не вырабатывать у них комплекса неполноценности. Но надо ли ради этой цели усиливать пропаганду однополой любви?
Я впервые написала об этом в газете «Известия» в 1995 году. Статья моя заканчивалась словами: «Однако не меньше беспокоит меня и другая опасность. Угроза ее видится очень реальной. Как бы в порыве „догнать и перегнать Америку“ мы не переняли бы у этой страны ее гипертрофированный интерес к „альтернативной любви“. Как бы вслед за радикально настроенной частью американских либералов не перепутали норму с ее отклонением. Как бы не переусердствовали...» В редакцию пришло много писем. Во многих читатели недоумевали: откуда такие опасения? У нас нет подобного увлечения гей-культурой. Другие предупреждали: наше общество еще очень ригидно. Статья вроде моей может лишь поддержать консерватизм общественного мнения.
Думаю, что эти мои читатели, как и другие либерально настроенные соотечественники, недооценивают скорость, с которой распространяются по миру идеи. И вот вам последний пример.
В Москве в группе студентов МГУ мы обсуждаем молодежные проблемы — в России и в Америке. Студент Р., предмет воздыхания девушек — высокий, спортивный, интеллектуальный, все при нем, говорит, что и у него есть проблема. О, Господи, гомосексуал?
— Нет, — отвечает он, — я натурал. У меня никаких сомнений на этот счет нет. Но мне все чаще дают понять, что я «не в струе», что не быть геем в наше время — это признак ограниченности и провинциализма. Меня приглашают в гей-клубы.
— И кто же это делает?
— Друзья. Очень интеллигентные ребята.
Глава VII
ДЕТИ
Рожать или не рожать?
В гости к моей нью-йоркской подруге, юристу, приехали дети — дочь с мужем. В гостиную, где сидим мы, старшие, время от времени доносятся голоса из кухни: там молодые делают какие-то подсчеты, заносят цифры в записную книжечку. «А еще памперсы, витаминные смеси», — слышу я голос дочери. «Опять считают, все пытаются определить, во сколько им обойдется первенец, — объясняет мне мать. — Думают, что все можно учесть до цента. Каждую игрушку, каждую одежку. Смешные». Дочка слышит эту реплику матери и кричит из кухни: «Ма, да мы же главные расходы давно уже посчитали, ты-то это хорошо знаешь». Да, мать, конечно, это знает слишком хорошо. Потому что приехали они одолжить у нее денег на свой дом.
Мать, кстати, живет в большой трех— , а по-нашему пятикомнатной квартире одна. А дети снимают другую, однокомнатную: вместе молодоженам с родителями жить не принято. Но теперь, если появится ребенок, им надо переезжать в более просторное, то есть более дорогое помещение. Раз все равно раскошеливаться, то лучше уж купить свой дом. Денег на первый взнос у них нет. Но они часть взяли в кредит в банке, а за другой частью приехали к матери — тоже взять в долг, но без банковского процента. Ситуация эта очень типична. Прежде чем решиться на ребенка, все равно какого по счету, родители тщательно высчитывают все расходы.
Не знаю, сколько незапланированных детей рождается в Америке. По крайней мере, в семьях, которые я знаю, — а это, повторюсь, семьи образованных американцев со средним и немного выше среднего достатком, — таких «случайных» ребятишек мне видеть не довелось. Впрочем, мое впечатление никакой научной ценности не имеет. Поэтому снова обращусь к Максу Лернеру: «Большинство американских детей, особенно среднего класса, рождается только после того, как родители тщательно взвесили, могут ли они себе позволить иметь детей — как с точки зрения первоначальных затрат, так и с точки зрения их будущего содержания: хорошее образование, проживание в пристойном окружении, общение с подходящими людьми...»
У моих друзей в городе Уитон (штат Иллинойс) Гвен и Чета Хенри четверо детей. Оба они люди очень занятые, Чет — бизнесом, а Гвен — работой на государственной службе. Много лет она была мэром города, а сейчас трудится в администрации графства ДюПейдж.
— Как это вы отважились иметь столько детей? — изумляюсь я.
— Мы рассчитали, что можем себе позволить четверых — столько и произвели на свет. Было бы денег больше, родили бы еще.
Впрочем, Гвен и Чету уже за пятьдесят. В семьях их родителей было у одного пятеро, у другой девять детей, то есть психологически они были подготовлены к многодетности. У современных молодых супругов уже другая установка — на 1 — 2, значительно реже — 3 ребенка. И дело здесь не только в психологии. И даже не только в материальных расчетах, хотя, как я уже сказала, финансовые возможности строго анализируются. Дело еще в занятости жен.
Около 80% американок детородного возраста работают — правда, не обязательно полный, может быть и неполный рабочий день. Они предпочитают не отдавать все время детям, но оставлять часть его для своей карьеры. Что же касается женщин с высоким профессиональным статусом, то они подчас и вовсе отказываются от материнства. Что это значит? Вот более точные данные. Их приводит в своей книге «Созидание жизни: профессиональная карьера женщин и дети» Сильвия Хьюлет, известный американский социолог: «Среди женщин после сорока, преуспевших в профессиональной деятельности, у пятидесяти процентов еще не было детей. Позволит ли им физиология дать жизнь хотя бы одному ребенку?» То есть половина женщин-профессионалов бездетна.
