Петр Романов - Преемники: от царей до президентов
К тому же параллельно с основной работой правительству приходилось поначалу принимать бесконечное число делегаций от восторженных (или встревоженных) обывателей, воинских частей, партий, адвокатских контор, биржевиков, профсоюзов, газет и женских клубов. В февральские дни о своих правах и гражданской позиции заговорил даже немой. Официанты, швейцары, молочницы, часовщики, рассыльные — все те, кого еще вчера никто в обществе не замечал, стремительно группировались. Они создавали ассоциации, вырабатывали позиции, голосовали, а затем стремились донести свои взгляды до кабинета министров. Эти демократически настроенные, но не в меру экзальтированные граждане беспрерывно проникали в зал заседаний правительства, громогласно требовали слова, меняли повестку дня, вставляя туда собственные вопросы, да еще увозили с собой то одного, то другого министра на митинг или доверительную приватную беседу.
Все это было бы замечательно, поскольку именно на такой почве и вырастает гражданское общество, но вот беда: в полном составе и в нормальной обстановке правительство не заседало, кажется, никогда. В то время как один министр, вернувшись с улицы, с воодушевлением произносил очередную пламенную речь, другой уже спал, а третий, полусонный, переходя с места на место, жевал бутерброд. В результате часы Временного правительства, как и в безумном чаепитии в "Алисе", по сравнению с реальным временем постоянно отстава ли на два дня. В революционные периоды это, конечно, катастрофа.
Крайне слабой фигурой оказался и первый глава Временного правительства, мягкий и безобидный князь Георгий Львов. Бывший лидер Земского союза умел работать много и плодотворно, но лишь в условиях порядка, а не тотального хаоса. Князь, как ему казалось, даже знал, что надо делать, чтобы покончить с проблемой. Однажды он заметил: "Чтобы в России навести порядок, достаточно расстрелять одну демонстрацию", но вот отдать подобное распоряжение не мои не позволяли ни характер, ни вера, ни воспитание. Природная мягкость мешала навести порядок даже в собственном кабинете министров. Многие считали премьера бесхребетным, язвительно называя председателя правительства "шляпой".
Какое-то время думцам, сумевшим первыми подхватить упавшую власть, помогали точно такая же дезорганизация, растерянность и даже умеренность Советов рабочих депутатов. Главным пунктом первого обращения Петроградского совета к населению значилось:
Все вместе, общими силами будем бороться за полное устранение старого правительства и созыв Учредительного собрания, избранного на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права.
Под этим вполне благонамеренным призывом могли бы подписаться и все министры Временного правительства.
Полную благонамеренность в первые дни после восстания проявляли даже большевики. Когда 1 марта 1917 года Исполнительный комитет Петроградского совета обсуждал условия передачи власти Временному правительству, против самого факта передачи власти "буржуям" не выступил ни один из 39 членов Исполкома, в том числе и 11 большевиков. Хотя сред и них были, например, известные Шляпников и Молотов.
Ленин, уже предвидя это "преступное непротивленчество и соглашательство" своих товарищей, слал из Швейцарии отчаянные телеграммы:
Наша тактика: полное недоверие, никакой поддержки новому правительству… вооружение пролетариата — единственная гарантия… никакого сближения с другими партиями.
Как пишет в своих мемуарах Александр Керенский, в 1917 году "…никто, конечно же, представить себе не мог ту форму политического садизма, в которую переродится большевистская диктатура…".
Между тем старое правило: противника надо знать, иначе проиграешь — в полной мере работало и в данном случае. Даже наиболее подготовленные из российских политиков, вроде такого крупного историка, как Павел Милюков, словно забыли, что наиболее радикальные силы в России уже давно и окончательно, еще со времен декабриста Пестеля, решили для себя вопрос о целях и средствах в революционной борьбе.
Противники большевиков либо невнимательно читали Маркса и Ленина, либо, глядя в книги, не верили своим глазам, ибо там задолго до 1917 года со всей определенностью "во имя справедливости, равенства, братства и счастья всего человечества, во имя мировой революции" был уже вынесен смертный приговор русской демократии.
Вскоре на Финляндский вокзал Санкт-Петербурга в пломбированном вагоне прибыл и сам "вождь мирового пролетариата".
Прозевав сначала революцию 1905 года, а затем и Февраль, Ленин готов был теперь перевернуть свою партию, Россию и весь мир, чтобы добиться того, о чем мечтал с детства.
Приехал настоящий преемник. Период очередного междуцарствия в России закончился. Эстафетная палочка самовластия снова попала в твердые руки.
Россия переодевается. Пролетарская кепка вместо буржуазного котелкаСудя по мемуарам, прибытие вождя мирового пролетариата на Финляндский вокзал запомнилось следующими яркими моментами.
Во-первых, головокружительным заявлением Ленина о том, что "заря всемирной социалистической революции уже занялась" ("в Германии все кипит", и "недалек тот час, когда по призыву нашего товарища Карла Либкнехта народы обратят оружие против своих эксплуататоров"). Более того, встречавшая большевистского вождя публика вместе с броневиком, на который забрался оратор, как выяснилось, и есть "передовой отряд всемирной пролетарской армии"!
Во-вторых, мероприятие очень оживил респектабельный котелок, которым пассажир из пломбированного вагона, приветствуя массы, энергично размахивал, пока какой-то специалист по пиар-технологиям из большевистского ЦК не догадался заменить столь неуместный в толпе рабочих, солдат и матросов буржуазный головной убор на скромную пролетарскую кепку. С этой чужой кепкой Ленин и шагнул в мировую историю.
Согласно советской версии, "передовой отряд всемирной пролетарской армии" приветствовал вождя дружными криками радости и одобрения. Мемуары говорят об ином. Основную часть слушателей составляли отнюдь не большевики, а простые солдаты, рекрутированные агитаторами. Как замечает один из очевидцев, собрать толпу было не трудно: прогуляться в город солдату казалось куда веселее, чем сидеть без дела в казарме.
Что же касается речей пассажира из пломбированного вагона, проникнутых пораженческим духом, то понравились они далеко не всем. Не раз из толпы — а Ленин в день приезда выступал неоднократно — раздавались выкрики, что рыжего оратора следует, пожалуй, и "на штыки поднять".
Более подготовленная публика, социалисты, реагировала на речи Ленина не менее эмоционально. Член Исполкома Советов Николай Суханов так комментирует первое выступление Ильича:
…это не был отклик на весь "контекст" русской революции, как он воспринимался всеми… ее свидетелями и участниками. Весь "контекст" нашей революции… говорил Ленину про Фому, а он прямо из окна своего запломбированного вагона, никого не спросясь, никого не слушая, ляпнул про Ерему.
Или, если быть абсолютно точным, "контекст" революции говорил про национальные интересы, а прибывший из-за границы пассажир "ляпнул" про Карла Либкнехта, Германию и европейский пролетариат.
Иначе говоря, Ленин и Россия, встретившись после долгой разлуки, друг друга поначалу не признали.
Настороженность социалистов и даже самих большевиков по отношению к обновленному Ленину объяснялась просто. Большинство русских революционеров учились у Маркса, Энгельса и западных социалистов, а потому революционная схема и, соответственно, последовательность революционных шагов выглядела для всех примерно одинаково. Сначала в стране осуществляется буржуазно-демократическая революция, а уже затем, используя демократические свободы, по мере развития капитализма и роста пролетариата, начинается борьба за социалистические преобразования. Крестьянская среда, а она в те времена в России была куда шире пролетарской, по мнению большинства социалистов, считалась инертной, ненадежной, если не предательской по отношению к идеям социализма. И чтобы изменить ситуацию, требовалось время.
Именно поэтому Георгий Плеханов, который знал о марксизме все, что только может знать глубоко образованный социалист, первую ленинскую речь после возвращения из эмиграции назвал "бредовой". Капитализм должен был перемолоть крестьянское зерно в пролетарскую муку, из которой и можно будет в будущем испечь социалистическую булку. Так формулировал мысль Плеханов. Так завещали Маркс и Энгельс. (Об опасности забегать вперед в революционном вопросе Фридрих Энгельс писал, например, в "Крестьянской войне в Германии" и в своем послании к Вейдемейеру.)
Именно поэтому Советы и проявляли столько терпимости в отношении Временного правительства и тех немногих министров-капиталистов, что оставались там к октябрю 1917 года. Русские социалистические партии готовились не к вооруженной борьбе за власть, а к будущим парламентским схваткам между собой в Учредительном собрании.
