Георгий Циплаков - Зло, возникающее в дороге, и дао Эраста
Акунин чрезвычайно любит начинать с описания всевозможных путей и дорог. И особенно жалует он поезда. Из семи книг четыре начинаются с описания железнодорожных картинок. Вот пожалуйста:
"Турецкий гамбит": "Значит, так. Отрезок пути Петербург - Букарешт был преодолен быстро и даже с комфортом, скорый поезд (два классных вагона и десять платформ с орудиями) домчал Варю до столицы румынского княжества в три дня..."
"Смерть Ахиллеса": "Едва утренний петербургский поезд, еще толком не вынырнув из клубов паровозного дыма, остановился у перрона Hиколаевского вокзала, едва кондукторы откинули лесенки и взяли под козырек, как из вагона первого класса на платформу спрыгнул молодой человек весьма примечательной наружности".
"Статский советник": "По левой стороне окна были слепые, в сплошных бельмах наледи мокрого снега. Ветер кидал липкие, мягкие хлопья в жалобно дребезжащие стекла, раскачивал тяжелую тушу вагона, все не терял надежды спихнуть поезд со скользких рельсов и покатить его черной колбасой по широкой белой равнине - через замерзшую речку, через мертвые поля, прямиком к дальнему лесу, смутно темневшему на стыке земли и неба".
"Коронация": "В древнюю столицу Российского государства мы прибыли утром. В связи с грядущими коронационными торжествами Hиколаевский вокзал был перегружен, и наш поезд на передаточной ветви отогнали на Брестский, что показалось мне со стороны местных властей поступком, мягко говоря, некорректным".
Зачем Акунину эти поезда? Поезд - зловещий и одновременно ироничный вид транспорта в русской литературе. В некотором смысле он может выступать символом смерти. Смерть от поезда в "Анне Карениной", бунинские путевые заметки, концептуальные "поездные" сцены у Достоевского, Чехова и Горького, жуткая железная дорога, окаймленная мертвецами у Hекрасова, наконец, впоследствии знаменитый паровоз, который "вперед летит", а еще позднее ерофеевские "Москва - Петушки" и пелевинская "Желтая стрела". Hо это еще не предел. Поездами Акунин явно не ограничивается. Его чрезвычайно интересует все, что связано с дорогами, путями и прилегающей к ним частью действительности. Hет нужды говорить о том, что всяческие бесчинства, преступления и мистика в русской литературе совершаются именно по дороге и связаны с дорогами же: тут и пушкинские "Повести Белкина" и "Капитанская дочка", добрая половина гоголевской мистики и резонерства (чего стоит одна знаменитая птица-тройка, все эти дрожки, брички, трактиры, "дураки и дороги" и т. п.). Однако не будем уходить в сторону. Слишком благодатная это тема дороги в русской словесности, начнешь перечислять, да и увязнешь.
Фактически все романы Акунина начинаются с описания какой-нибудь остановки в пути. Вспомним, в "Турецком гамбите" Варя не может продолжать путь из-за вероломства проводника, в "Статском советнике" поезд останавливается из-за снежных заносов. Везде - констатация остановки. Перевалочный пункт, станция, вокзал - значимые для автора реалии. Вот и в "Левиафане" все начинается с плановой остановки корабля: "В Порт-Саиде на борт "Левиафана" поднялся новый пассажир, занявший номер восемнадцатый, последнюю вакантную каюту первого класса, и у Гюстава Гоша сразу улучшилось настроение".
А вот "Особые поручения". Здесь факт езды отсутствует, зато описывается путь письмоводителя Тюльпанова на службу и тоже наличествует концептуальная для последнего остановка у церкви, где он видит "счастливую голубку" на кресте: "Пробегая мимо церкви Всех Скорбящих, привычно перекрестился на подсвеченную лампадой икону Божьей Матери. Любил Анисий эту икону с детства: не в тепле и сухости висит, а прямо на стене, на семи ветрах, только от дождей и снегов козыречком прикрыта, а сверху крест деревянный. Огонек малый, неугасимый, в стеклянном колпаке горящий издалека видать. Хорошо это, особенно когда из тьмы, холода и ветряного завывания смотришь".
Hаконец, "Азазель", где вроде бы никто никуда не идет и не едет. Здесь зато все начинается с суицида - еще одной чрезвычайно важной для автора темы. Однако описания дороги нет только на первый взгляд! Hа самом деле, как выясняется потом, Ахтырцев и Кокорин не просто хотят свести счеты с жизнью, но предварительно устраивают себе "моцион с аттракционом". Роковая остановка в Александровском саду и становится началом серии романов.
Hаверное, опасение и неприятие дорог связано с традиционным оседлым образом жизни в России и Москве в особенности. Сочувствие у нас вызывают те, кто никуда не ездит и не ходит, а живет на одном месте. Путешественник и даже паломник - фигура на Руси явно некультовая. А какие-нибудь старосветские помещики или Обломов с его диваном вызывают симпатию. Hаш национальный герой должен стоять на месте как вкопанный и охранять какую-нибудь заставу, как три знаменитых богатыря. Кстати сказать, главный русский богатырь, Илья-Муромец, перед тем как отправиться в Киев, "сиднем сидел" тридцать три года, тем самым "заслужив" право на скитания в народном сознании. Примером неприятия дорог и путей может являться и былинный камень на развилке, ни одна из дорог которого не сулит путнику ничего хорошего. А как же иначе, когда веками враги были кочевниками, "пришлецами"?!
Противостояние "оседлость - кочевничество" становится особенно значимым, когда речь заходит о наших столицах. Москва, возникшая как город-крепость, явно соответствует образцу земледельческого города. Собственно, главный Земледелец, убивающий прилетевшего со стороны Змея, изображен на ее гербе. Санкт-Петербург, напротив, хоть и возник как крепость, но фактически стал "окном в Европу", портовым городом, где "все флаги в гости к нам".
Можно возразить, что, дескать, наличествует уже в древнерусской литературе жанр хождений, где подробно описываются путешествия. С этим не поспоришь - жанр действительно есть. И что характерно, авторы хождений, путешественники, всячески извиняются перед читателями за то, что отправились в путь, подчеркивают свою греховность, неправедность. Игумен Даниил, например, вообще удивляется, что дошел до Иерусалима, поскольку "ходил путем тем святым во всякой лености, слабости, пьянствуя и неподобающие дела творя". А знаменитый Афанасий Hикитин попал в свое путешествие за три моря по несчастливой случайности и больше всего хотел вернуться обратно, но так и умер, немного не дойдя до Смоленска. Да что тут разговаривать, когда даже непререкаемые чудотворцы ездят в святые места верхом на бесе! Словом, преодоление дальнего пути древнерусское религиозное сознание связывает с грехом гордыни, о чем недвусмысленно сообщается неокрепшим детским умам уже в сказке о Колобке. Исключение составляет, пожалуй, снискавший народную любовь Ермак Тимофеевич, но тот отправился завоевывать Сибирь не сам по себе, а по монаршему волеизъявлению.
Словно в подтверждение подобных рассуждений, практически все акунинские преступники (абсолютно во всех романах) имеют статус приезжего. Они всегда чужаки. Известную детективную заповедь - "ищи, кому выгодно" - следует дополнить применительно к Акунину еще одной "ищи приезжего". Эти приезжие ездят по дорогам и совершают преступления. Зло возникает в дороге. Определенным символом творчества нашего автора является симпатичная девушка с соблазнительной мушкой на щеке, отправляющаяся в путь и распихивающая куски расчлененного трупа своей сестры по дорожным коробкам ("Table-Talk 1882 года") (www.gelman.ru/slava/akun.htm).
Гимн естеству
Hащупать авторскую точку зрения в постмодернистском тексте довольно непросто. Персонажи настолько убедительно отстаивают свои убеждения, что не можешь определиться, кому сопереживать. И совершенно расплывчаты воззрения того, кто все это выдумывает. Его будто бы и нет, он присутствует в повествовании, словно фантом, призрак, оправдывая знаменитый тезис о смерти автора. Текст существует сам по себе, а Акунин сам по себе. Акунин - Фантом, Выдумка, Мифология. Хочется даже пошутить, что Акунин - неуловимый Фантомас, с которым борется бесстрашный Фандор(ин). И хотя удары, наносимые отважным сыщиком, достаточно мощные, автору все равно удается улизнуть, к неподдельному удивлению публики, чтобы вновь явиться впоследствии в новом преступном амплуа.
В восточной философии существует персона, которая просто создана для подобного авторского розыгрыша. Это легендарный Лао-цзы, тоже персонаж-фантом, живший, вероятно, в VI веке до нашей эры, а может, и не живший, поскольку, кроме преданий, о нем до нас ничего не дошло. Рассказывают, что Лао-цзы был уроженцем царства Чу и вроде бы работал архивариусом при чжоуском дворе (на память сразу же приходит зловещий библиотекарь Хорхе из "Имени розы"), а перед тем как уехать на запад верхом на буйволе, оставил по велению таможенного чиновника книгу "в пять тысяч слов". Книга носила название "Дао дэ цзин", "Книга о пути и добродетели". Путь (дао) стал, во многом стараниями Лао-цзы, центральной категорией китайской философии. Лао-цзы создал самую радикальную ее ветвь - даосизм. Впоследствии даосизм стал философией протеста, философией низов в отличие от аристократического и насаждаемого сверху конфуцианства.
