Капитолина Кокшенева - Порядок в культуре
Так что я думаю, что скоро мы придем в Фонд «Русский мир» и найдем с вами области совпадения интересов. Нам есть что предложить.
— Вам часто приходится участвовать в конференциях связанных с языковой тематикой? Велика ли на самом деле их роль в укреплении основ и позиций русского языка?
— Нет, собственно в лингвистических конференциях я не участвую. Они нужны, но страшно далеки от народа. Проблемам языка не посвящена ни одна телевизионная передача, насколько я понимаю. Гораздо чаще я принимаю участие в тех конференциях, где есть возможность говорить о современной качественной, почвенной литературе. Сейчас я возглавляю кафедру журналистики в московском Институте бизнеса и политики, так что у меня большой простор для наблюдений и есть возможности учить говорить по-русски моих студентов, часть которых меня очень радует тонким отношением к слову.
— В Новосибирске для добровольцев провели диктант. Из 640 горожан лишь семеро написали его на «отлично», чуть больше ста человек получили «четыре», а почти у трети были «двойки». У трети! Эксперты утверждают, что причина безграмотности в огрехах школьного образования, влиянии «олбанского языка» и отсутствии любви к чтению. Но, может, это только в российских регионах, а в Москве все иначе, и Ваши студенты, опровергают эти доводы?
А почему в Москве должно быть все иначе? Я думаю, что тут в каждой школе, в каждом ВУЗе все зависит от людей. У нас в институте студенты попыталась на «олбанском языке» сообщить о спектакле-концерте, посвященном Есенину. Но объявление было немедленно снято, причем не мной, а самими же студентами, которые вдруг увидели дикую, чудовищную несовместимость веселого, ярого, яркого, тихого, задумчивого, нежного, теплого слова Есенина с их «канцертом». Посмотрите форумы на крупных сайтах, где нет никакой цензуры администратора — да, впечатляет дикая вольница, этакая языковая пугачевщина и разбой. Слишком, слишком демократично. Язык наш родной не любит такого запанибратства — любой крестьянин XIX века, знавший много песен, сказок, поговорок, бухтин — это просто аристократ по сравнению с нынешними участниками форума, язык которых какой-то жалкий, в тряпье и рвани, гнойниках и язвах, — язык-бомж… жаль, очень жаль…
Я знаю одно точно — без чтения, без реальной книги нет, и не может быть языковой культуры. Культуры говорить и культуры излагать. Сейчас процесс чтения для многих завершается в школе… Увы. Но я знаю и другое. Человек — существо, всегда способное к возрождению, к возрастанию. А с другой стороны, все, что сегодня на виду, что на книжных полках предлагает себя, — все это лучше и не читать. Так, быть может, пока люди так сохраняются? Да, они дезориентированы, часто не умеют различать подлинное от подделки, — пока, быть может, и хорошо, что не читают?
— Очень показательно, по-моему, что свою лепту в борьбу за чистоту русского языка и фильтрацию внедряемых в сознание россиян новомодных понятий вносит РПЦ. Московский Патриархат выступает, в частности, против навязывания таких заимствований, как «толерантность». Всего — то одно слово, но какие бездны за ним открываются. В одной из Ваших последних статей «Дыра нового атеизма» о романе Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» это слово звучит не раз…
— Да, есть писатели (а среди них и Людмила Улицкая), которые очень озабочены проблемой толерантности, проблемой понимания других. Причем они, что характерно, считают Русскую Православную Церковь (некоторых епископов и вообще паству) врагами возлюбленной ими толерантности. Последний роман Улицкой интеллигенция не поняла, а это, действительно, не просто сделать. Нужен зоркий глаз, чутье и знание. Довольно значительным «камнем», на котором стоит роман Улицкой, является та самая толерантность, которую ну просто бесконечно, всегда и обильно являет ее главный герой. Да, вы знаете толерантность — терпимость по-нашему, и христианское терпение — две вещи весьма несовместные. Для христианина недопустимо толерантное отношение к врагам Христа, недопустимо толерантное отношение к садомитам, к семьям однополым и т. д. Поэтому за «просто словами» — стоят ценности, омытые кровью невинных, напитанные подвигами жертвы и любви. Церковно-славянский язык нам не чужой — начните ежедневно читать на нем жития или молитвы и скоро исподволь вы будете его понимать. Он — наше нерастраченное, питающее нас сокровище. Только все это требует труда, а современный человек очень мало приучен именно к гуманитарному труду.
Между тем, подлинная культура (литература) и Церковь наша по природе своей не склонны так акцентировать эту несчастную «толерантность». Почему? Сторонники толерантности ведут нас, как они и сами прямо говорят, — ведут к «другим», рассказывают «о других, о другом». Серия Улицкой, которую она бесплатно раздает библиотекам так и называется — сплошные «ДРУГИЕ». Да, человеку часто интересно то, что экзотично, непривычно. У соседа всё кажется лучше — и щи гуще, и жена краше, и дети умнее. Но на самом-то деле тут есть проблема. Тема «Другого» вообще довольно давно в моде, давно присутствует в культуре. И она является подменой темы познания чужой души на основе знания собственной души, т. е. мы свою собственную душу превращаем в полигон для испытаний, норм, традиций, аномалий, экзотичного, необычного, свойственного чужой душе, чужой культуре. А «своя», собственная оказывается замусоренной чем-то, что ей неродное, но яркое; блестящее, да совсем не греющее. Так, главный идеолог «французского персонализма» Э.Мунье писал: «Личность существует только в своем устремлении к «другому», познает себя только через «другого» и обретает себя только в «другом»». Вообще-то это страшно. Причем, этот философ был большим другом марксизма. Если быть последовательным в увлечении «другими» и «другим», то потерять себя ничего не стоит, не знать себя, не заниматься обустройством собственной личности и души… Опасный путь.
— Похоже, что в отсутствии осознанных действий чиновников по спасению неуклонно пикирующей русской культуры, ее спасут «низовые» процессы в самом обществе. В одном из российских городов стали бороться с языковой безграмотностью очень своеобразным способом — расклеивать листовки с одним единственным словом. Первым стало «звонит», с обозначенным на последнем слоге ударением. И в Астрахани объявили войну ошибкам. Терпение у горожан кончилось тогда, когда ошибки стали появляться на табличках с названиями улиц…
— Вы знаете, в присутственных местах я не раз встречала объявления с ошибками. В литературных газетах можно найти непростительные ошибки. Вообще-то, речевой беспредел в нашем общественном пространстве просто пугает. В маршрутных такси пассажиры «скромно» молчат, боясь (или будучи равнодушными) потребовать прекращения нецензурной брани. Девушки запросто изъясняются матом в присутствии парней, а мамаши — в присутствии собственных детей. О, если бы эти грязные слова обладали явными материальными качествами, например, разъедающей кислоты, то люди бы ужаснулись тому вреду, который они наносят себе и другим. Но вся эта речевая нечистота им кажется безобидной и обыкновенной. Я предлагаю сопротивляться — не проходить мимо мерзости, глупости, грязи, а вести себя активно. Чиновникам же, непременно, нужно сдавать экзамен по русскому языку каждые пять лет, а то и чаще…
— Так изменилось ли, на Ваш взгляд, что-то с тех пор, как миру возвестили, что «Вначале было Слово…»?
— Наверное, что-то изменилось. Человек изменился. Александр Потемкин назвал свой последний роман «Человек отменяется», где он поставил человечеству весьма печальный диагноз — вырождение. Поэтому одна из задач сегодня — это очеловечивание человека. Культурные и духовные фильтры были всегда, и они как раз не позволяли человеку оскотиниться.
Конечно, эти священные слова мы часто употребляем всуе, не погружаясь в их сокровенную метафизическую природу. Ведь, собственно, мы и отличаемся от всех земных тварей тем, что можем говорить, обладаем странным, необычайным, невероятным этим даром. Бог попустил человеку назвать все в этом мире, стать отчасти Его со-творцом. Какая это ответственность — владеть словом! Ведь словом можно убить и приласкать, словом можно унизить и возвысить, словом можно напоить, как живой водой. Сегодня слово часто напоминает спущенного с цепи одичавшего и злого пса. Звучание в общественных местах уголовного «шансона» и текстов неприличного содержание — увы, стало привычно! И это-то и страшно, что привычно. А вот в Китае в бывшем Императорском, а теперь народном дворцово-парковым комплексе звучит тихо, но отчетливо китайская музыка. А вот в знаменитом аэропорту Шанхая я слушала, ожидая посадки в самолет, нашего Петра Ильича Чайковского…
