Франсуаза Саган - Страницы моей жизни
Серьезные критики – Руссо, Анрио, Камп, Кантер – независимо от их симпатии или антипатии ко мне отреагировали на книгу со свойственной им объективностью: «Мадемуазель Саган выводит на сцену (место действия – Париж и отдельные провинции) череду героев и героинь и „по косточкам“ разбирает характер их взаимоотношений на протяжении десяти глав объемом чуть более десятка страниц каждая. В этих 185 страницах практически невозможно разобраться, и их вполне хватило для того, чтобы превратить сюжет в противоречивую путаницу. Нельзя сказать, что герои совсем уж безынтересны, у них просто не хватает времени пробудить интерес к себе. Чтобы справиться с этой задачей, им понадобилось бы страниц пятьсот».
«Разумеется, мы желаем скорейшего выздоровления мадемуазель Саган, но вернется ли она к нам в качестве истинного писателя или останется блестящей литературной дебютанткой? Такой вопрос, естественно, возникает. Ей удалось написать два интересных и местами волнующих романа в неподражаемом стиле, и мы поверили в чудо. Но третья попытка вызывает у нас тревогу. „Через месяц, через год“… Сумеет ли автор избежать легковесности в будущем, вот что нас интересует».
В газетах появлялись материалы и похлеще. Поэтому я решила читать только хвалебные отзывы, но это оказалось делом затруднительным. А при моем любопытстве и редкости последних – даже невозможным. И все же кое-что в предыдущих статьях, в письмах читателей подсказывало мне, что я была писателем, и настоящим. Но более всего в этом убеждало странное, захватывающее и безудержное счастье писать и быть прочитанной, этого-то никто не мог у меня отнять!
Поддержка со стороны моего тогдашнего супруга, споры с ним во многом помогли мне. В конце концов, он был издателем и при этом никогда не пытался влиять на меня. Во всяком случае, не в Сен-Тропе, где мы, приехавшие каждый со своим партнером, встречались тайком в укромных местечках, предоставляемых нам смирившимися с ситуацией друзьями. Дворики, маленькие улочки, быстрые объятия в ночных кабачках или на пляжах, служивших нам укрытием… Хотя перед лицом Закона мы все еще оставались супругами, и любовнику я изменяла с мужем. Происходящее напоминало пьесу Ануя, но не такую увлекательную, как у него, и скорее жестокую, нежели забавную. На террасе кафе в Гассене, прижавшись в Жану-Полю, который нравился мне, как и многим другим женщинам, я постепенно забыла Ги. Но Сен-Тропе превращался в ад. Магазины, бары, торговцы – всего этого становилось слишком много, и если в июне здесь еще можно было жить, в июле – уже нет.
«Любите ли вы Брамса?»
В компании друзей я совершила поездку в Нормандию, где хотела снять дом на следующий месяц. Выбирать пришлось между большим обветшалым и уединенным домом, окруженным полями и рощами, и комфортабельной виллой на пляже, оснащенной современным оборудованием. Разумеется, выбор пал на первый вариант. Я уже неоднократно, раз двадцать, наверное, рассказывала, как в последний день перед наймом дома выиграла его в карты. Он до сих пор принадлежит мне, это единственная реальная собственность, которой я владею на земле (так же, как «Мерседесом» семнадцатилетней давности); и несмотря на бесчисленные залоговые обязательства, которые мне достались вместе с домом и до сих пор еще не погашены, я очень надеюсь дожить до конца дней, не потеряв его.[2]
Так на чем же я остановилась? Судя по хронологическому перечню моих книг, представленному на авантитуле моего последнего романа, мы добрались до «Любите ли вы Брамса?».
Критика«На этот раз мадам Саган, судя по всему, услышала наши упреки. Книга „Через месяц, через год“ отличалась нестройностью и небрежностью, которые были нами отмечены. В романе „Любите ли вы Брамса?“ мадам Саган, впрочем, как и мы, определенно любит красивые названия, – с первых страниц представлены все герои, их встречи неизбежны и вполне мотивированы: тридцатидевятилетняя Поль – по-видимому, таков возрастной предел неотразимости, с точки зрения мадам Саган, – двадцатипятилетний Симон, красивый молодой человек, влюбленный в Поль, и Роже, неверный любовник Поль, которую он мучает своими вечными обманами и беспорядочной жизнью. Впрочем, Роже – наименее удавшийся герой из этого трио. Успех мадам Саган объясним с первой главы. Интрижка, которая завязывается между зрелой женщиной и незрелым молодым человеком, оказывается историей любви, далекой от порока, более того, она убедительна и волнующа. Короче говоря, большая удача. Остается лишь поздравить мадам Саган и помолиться за ее творческое исцеление (которого многие после неудачи с предыдущей книгой уже не ожидали, а другие, напротив, втайне на него надеялись)».
«Прелесть этой книги объясняется тем, что сюжет строится вокруг трех персонажей, заставляющих друг друга страдать, но не теряющих обаяния. И хотя возраст Поль, об этом уже было сказано, представлен в романе как обстоятельство, чреватое неизбежной катастрофой (при том, что терзания героини могли бы показаться несовременными даже самой мадам Саган), хотя страсть, поражающая героев, как гром небесный, – вещь сегодня редкая, а Роже с его романами-однодневками наводит скуку, само описание героев – абсолютно классическое и вместе с тем захватывающее. Короче говоря, мадам Саган рассказывает нам об одиночестве в любви с искренностью и целомудрием, которыми пренебрегает большинство ее собратьев по перу. А мы этими качествами восхищаемся».
Неудача романа «Через месяц, через год» в какой-то мере выбила меня из седла, тем более что она усугублялась сочувственными минами моих собеседников и шепотком: «Как жаль» – за моей спиной. А иногда приходилось слышать и такие высказывания: «Клянусь вам, я залпом проглотил „Здравствуй, грусть“, но тут, конечно… О, я уверен, что вы воспрянете в следующей книге, во всяком случае, когда-нибудь… Видите ли, подобное происходит так часто, фейерверки гаснут сами собой…» Я улыбалась, шутила, но была вне себя от злости, и это задевало мое самолюбие, подрывало душевное спокойствие.
Помню, как однажды в Гассене под вечер или после бурной ночи я проснулась – голова на столе, волосы свисают на глаза, так что в первую секунду не могла даже понять, кто я такая. И мне пришлось читать и перечитывать последнюю страницу рукописи, чтобы добраться до слова «Конец». Я поднялась, затем присела на ступеньку. Рядом не оказалось никого, с кем можно было поделиться моим счастьем, и, чтобы утешиться, я стала смотреть на виноградники и безлюдную площадку для игры в шары; а где-то вдали – совсем серое, уже сбросившее свой повседневный синий наряд – море. Его мне как раз и не хватало, но до моря было слишком далеко, чтобы я могла слышать ритмичное и радостное его дыхание, подобное урчанию огромного кота, лижущего своим шершавым языком песок на пляже. Друзья куда-то разошлись, оставив меня одну, – я успела лишь сказать им, изобразив из себя вдохновенный, но опечаленный неизбежным одиночеством «синий чулок»: «Предстоящее вам освежающее купанье очень соблазнительно, но я подошла к самому концу книги. Сегодня вечером она наверняка будет завершена». – «Ах, ах! – ответили мне. – Не так уж и быстро ты ее написала! Верно? Я даже подумал, не отказалась ли ты от своих прелестных коротких романов ради длинной и нудной трилогии…» – «Нет, будьте спокойны, – ответила я сухо. – Чтение моей книги займет не более полутора часов вашего времени». Короче, я почувствовала себя очень одинокой, один на один со своим ненужным талантом и ежедневными усилиями заработать на жизнь себе и нескольким бездушным эгоистам. У меня даже слезы навернулись на глаза, когда я описывала для вас такую свою судьбу, а ведь некоторые читатели так завидуют мне! Если бы они видели, как я, проработав три или шесть месяцев над книгой, пишу слово «Конец», и это абсолютно неинтересно, безразлично моим лучшим друзьям… Да, воистину «слава – это сверкающий траур по счастью», как писал… кто же это написал? Мадам де Сталь или Шатобриан?
Во всяком случае, если призадуматься, то вовсе не слава угнетала меня, а скорее работа, которой она требовала… и если мои друзья казались безразличными, почти жестокими, значит, им надо было за что-то отомстить мне.
И действительно, совсем недавно, прекрасным ранним утром я, проработав всю ночь, примерно в семь часов утра обошла дом и перевела часы Боба, Софи Литвак и Бернара Франка на пять часов вперед. То же самое я проделала со стенными часами, поставив стрелки на полдень. Затем весело обежала их спальни, восклицая: «Завтрак! Завтрак готов! Уже полдень! Пора на пляж!» И, дрожа от радости, прислушивалась к их комментариям: «Господи… какая я усталая…» – говорили они. «Я тоже, а мы ведь вернулись не так уж поздно…», «Небо какое-то белое…», «Да, странная атмосфера. Тишина… Ни одного звука…» и т. д. В конце концов мы уселись в машину и, резвясь, высыпали на пляж (владелец которого только начинал раскладывать матрацы на песке). В этот момент я без лишних слов улизнула, так как оторопевшая хозяйка прокричала нам с южным акцентом: «Да как же это… Вы что, с постели свалились, бедняги?.. Что тут делать в такой час?.. Даже море не прогрелось…» Мои глупые шутки, беспорядочная натура, страсть к детским забавам – все это обсуждалось и осуждалось после моего возвращения. И хотя ряд загорелых спин демонстрировал мне свою обиду, я не могла удержаться от смеха. У меня в ушах все еще звучало: «Небо какое-то белое… Да, странная атмосфера…»; и эти простофили постукивали по своим часам, будто они были виноваты в их легковерии.
