Марина Ахмедова - Другая другая Россия
— И вы специально в них не смотрите?
— А вы мне предлагаете смотреть на своих постаревших одноклассниц?
— Я себя никак не позиционирую, — это уже Молли, она приходит из кухни и по-хозяйски садится на подлокотник возле Дождя. — Если мужчина мне не понравится, я не пойду. Хоть десять, двадцать, сорок тысяч положит — деньги ничего не решат. Не нужно всех под одну гребенку.
— Однако я не раз видела, как ты идешь, и за деньги, — напоминаю я.
— Я наблюдаю. Хочу знать, что человек обо мне думает. Я делаю то, что хочу в данный момент.
— А утратить что-нибудь не боишься?
— Настоящих изменений пока не произошло. Я не могу тебе объяснить, ты не в этой среде. Я ни о чем не жалею. Я так хочу! Хочу, и все.
— То есть ты считаешь, что всегда нужно получать то, что хочешь?
— А кто придумал нормы? Судьи кто? Кто знает, что хорошо, а что плохо?
— Для меня норма — усредненная величина, — говорит Дождь. — Берется двадцать человек, меряется температура. Тридцать шесть и шесть — это норма. Но кто сказал, что норма — именно она?
— Эти попытки отмести нормы обычно бывают у людей, которые их нарушают, — замечаю я.
— Дождь, мы тебя ждем. Пошли. Я хочу… — я не нравлюсь Молли, и так она протестует против моих посягательств на их клиентов и пребывания в салоне вообще.
— А я не хочу, — я упираю на слово «хочу». — И ты мне мешаешь.
— Что вы думаете о девушках? — спрашивает меня Дождь.
— Мне кажется, в их душах еще до прихода сюда образовалась какая-то червоточина.
— Найдите противовес.
— Я его ищу.
— Я искренне хотел бы вам в этом помочь, — он задумывается, трет пальцами лоб, молчит. Ничего на ум не приходит.
Вечером я засыпаю в отдельной комнате на кровати, на которой обычно девушки занимаются с клиентами сексом. На стене висит фотография владельца дома. Одинокий богатый мужчина строил его для себя. Потом ему предложили дом побольше, и он уехал, не взяв с собой ничего, даже сувениров. Из кухни доносятся взрывы хохота и музыка, которая отдается в моих ушах и животе — дын-дын-дын… Мне кажется, это стучит сердце дома.
Три часа дня. Все спят. Бесцельно брожу по салону. Четыре часа. Лола встала и говорит по телефону.
— Да, такая стройная, в леопардовом платьишке к вам выходила… Кто? Ника? Нет, она на занятиях.
— А я всех клиентов помнить должна! — возмущается Лола, обращаясь ко мне. — Это я, Вячеслав. В черной шубе к вам приходил… Звонков море, а у двоих месячные, у третьей подозрение на беременность, четвертая вчера перепила. Тут такой клиент, армянин, он в «Екатеринбург-Центральном» остановился. А послать к нему некого… — Лола смотрит на меня. — Ну, если только ваш журнал закроют, — примирительно добавляет она.
В «Екатеринбург-Центральный» едет Ксюша. Сегодня в аквариуме самцы забили самку-цихлиду. Хотели поразмножаться, а она была не готова. За это ее долго били хвостом, а она легла под камушек и умерла.
Я жарю драники — надо же как-то отрабатывать свое пребывание здесь. Молли лежит на диване с ноутбуком.
— Кто взял моего Буковски?! — кричит из туалета Сергей.
— Я! — отрываюсь от сковороды. — Он в моей комнате.
— Хорошо, что не упыри, — Сергей выходит из туалета в леопардовом халате, накинутом на спортивный костюм.
— Я ничуть не ставлю под сомнение ваши кулинарные способности, — важно говорит он, — но… может, включите конфорку под сковородой? Молли, сходила б ты в магазин за сметаной. А где грязное белье? Несите, закину в машинку.
Семейную идиллию нарушает приезд клиента. Лола угощает его чаем с драниками и развлекает беседой. Я, как мне было велено, молчу, смотрю в сковороду. Клиент — крупный, неприятный, но тоже обычный мужчина.
— Как ее зовут? — спрашивает он, показывая на меня.
— Она сегодня не работает, — отвечает Лола.
Я говорю себе, что скоро отсюда уйду, что просто готовлю здесь репортаж, но, находясь здесь, психологически не могу отделить себя от салона и работающих в нем девушек. Поэтому не могу подавить в себе чувство злости, вызванное вопросом клиента. Почему он меня не спросил, как меня зовут? Я что, вещь?
От армянина приезжает Ксюша и сразу же поднимается наверх с клиентом. «Тапочки наденьте. И чай, если хотите, можете с собой взять», — предлагает она ему.
Пьем чай. Через час Ксюша спускается.
— Он такой мужчина, — рассказывает она об армянине, беря с тарелки драник. — Добрый, внимательный. А этот… Ну не знаю, хороший дядька. Он уже пятнадцать лет в Калифорнии живет.
Ксюша поглаживает живот. Моя рука застывает над тарелкой — я вдруг понимаю, что ей это нравится.
Лола заказывает для меня такси: я улетаю в Москву. Приезжает тот же таксист, который увозил последнего клиента.
— Леша, а тебе этот последний клиент ничего не говорил? — спрашивает она его.
Леша нерешительно молчит, сжимая руками кружку с чаем.
— Говорил, — признается он. — Сказал, непуганые вы.
— В смысле — непуганые? Он что, напугать нас хочет?
— Ну, типа того. Сказал, ОМОН сюда нужно навести и ментов чкаловских. Говорит, все уже знают, что это за контора.
— Чкаловские здесь были. Я сказала, ничего платить не будем: у нас «крыша». Позвонила «верхним», те перезвонили этому рувэдэшнику: «Ты че там делаешь? Сдрысни». А он: «Почему не предупредили, что это ваше?» — «А кто ты такой, чтобы тебя предупреждать?!» Они извинились и уехали.
— Смотри какой человек! — обращается ко мне Лола. — Его чуть ли не с порога всего облизали, чаем напоили, накормили… Наверное, он конторский.
— Кто такие конторские?
— Оперативники, занимающиеся крупными салонами. За девочками следят.
— Следят? Зачем? — пугается Ксюша.
Все возмущены вероломством клиента. Сергея больше всего злит то, что «упыря-гомосека» кормили драниками.
— Не пиши о нас плохо, — просит Лола на прощание.
— Но я не могу воспевать то, чем вы тут занимаетесь.
— Просто скажи, что у девочек тоже есть душа.
Я еще в самом начале сказала: у рыбок есть душа.
Пельмень патриотизма
Пять дней работы «под прикрытием» в столовой металлургического комбината.
На Нижнетагильском металлургическом комбинате работают 15 500 человек — каждый двадцатый житель города. Корреспондент «Русского репортёра» неделю провела на заводской фабрике-кухне, где на себе испытала тяготы физического труда, выучила правила нижнетагильской взаимовыручки и поняла, как устроен настоящий рабочий патриотизм.
День первыйВ белой куртке, брюках, тапочках и колпаке я, сложив на животе руки, застываю перед заведующей столовой Татьяной Николаевной. Она меряет меня взглядом, вздыхает и выталкивает себя из-за стола.
— Ирина Владимировна! — раскатисто начинает она еще в коридоре. — А Ирина Владимировна!
Из помещения показывается женщина в синей кепке.
— Девушку зовут Марина, — гаркает Татьяна Николаевна. — Берите, учите и обучайте!
Ирина Владимировна принимает меня с непроницаемым лицом и ведет по коридору. Ее спина очень прямая. Мы заходим в помещение с блестящими металлическими мойками, где пахнет рыбьей кровью и льдом.
— Есть, пить на рабочем месте запрещено, — произносит Ирина Владимировна тоном суровой, но справедливой надсмотрщицы. — Появляться в неопрятной спецодежде тоже. Вот тут, — показывает она на вход в темную тесную подсобку, — наш уборочный инвентарь. Уходя, девочки моют за собой полы.
Она останавливается возле большого металлического стола, на котором стоит полукруглый аппарат. Он не переставая вжикает тонкой пилой.
— Давайте, покажите ей, как с пилой работать, — Ирина Владимировна уходит.
— Ну, вот так берешь ножку, — одна из женщин берет с лотка размороженную куриную ногу. — Вот так вот ее сюда подносишь, — подносит к пиле. — И все. — Пила вгрызается в курицу, отрывая от нее желтую култышку.
— Так же порезаться можно… — прячу я руки под фартук.
— Можно, — соглашается она и отворачивается к лотку.
Беру ножку двумя руками, подношу к пиле. И так ножка за ножкой. Иногда смотрю на круглые стенные часы. Пять часов до обеда.
— Девочки, пельмени! Пельмени! — зовет Ирина Владимировна, хлопая в ладоши.
Пять женщин окружают большой стол. Мучные руки одновременно тянутся к лоткам, берут пельмени и защипывают их края. Готовые каждая раскладывает на лотке перед собой.
— А вы всегда молча работаете, да? — интересуюсь я у женщин.
— А разговаривать некогда, — отвечает одна, не сбавляя темпа.
— А вас как зовут? — спрашиваю блондинку.
— Алена, — с ужимкой отвечает она.
— А вас?
— Галина Сергеевна, — говорит рослая женщина.
