Дмитрий Мережковский - Жизнь и творчество Дмитрия Мережковского
Противоречия разрушают систему, ослабляют проповедь, но утверждают подлинность переживаний. Как ни соблазнительно совершенство кристаллов, следует предпочесть несовершенный, неправильный, противоречивый извне и противоречия изнутри побеждающий рост растения. Я не хочу последователей, учеников (слава Богу, у меня их нет и никогда, надеюсь, не будет), — я хотел бы только спутников. Не говорю: идите туда; говорю: если нам по пути, то пойдем вместе. Знаю: куда я иду, нельзя дойти одному. Если вообще есть в моих писаниях проповедь, то только эта: проповедь, что не должно быть проповеди; не должно быть одного ведущего, а надо идти вместе всем. Выход из «подполья», преодоление одиночества — такова задача, и если она отразилась на моих «записках», то они могут быть не бесцельны.
Я не имею притязания давать людям истину, но надеюсь: может быть кто-либо вместе со мною пожелает искать истины. Если да, то пусть идет рядом по тем же извилистым иногда темным и страшным путям; делит со мною иногда почти безысходную муку тех противоречий, которые я переживал. Читатель равен мне во всем; если я вышел из них — выйдет и он.
Вот примерь. Когда я начинал трилогию «Христос и Антихрист», мне казалось, что существуют две правды: xpистианство — правда о небе, и язычество — правда о земле, и в будущем соединении этих двух правд — полнота религиозной истины. Но, кончая, я уже знал что соединение Христа с Антихристом — кощунственная ложь; я знал что обе правды — о небе и о земле — уже соединены во Христе Ииcyce, Единородном Сыне Божием, Том Самом, Которого исповедует вселенское xpистианствo, что в Нем Едином — не только совершенная, но и бесконечно совершаемая, бесконечно растущая истина, и не будет иной, кроме Него. Но я теперь также, знаю, что надо было мне пройти эту ложь до конца, чтобы увидеть истину. От раздвоения к соединению — таков мой путь, — и спутник-читатель, если он мне равен в главном — в свободе исканий, — придет к той же истине. А вот еще пример: Когда я писал исследование «Л. Толстой и Достоевский», я видел или хотел видеть, положительную религиозную силу в русском самодержавии, именно в его связи с русским, православием. Так же, как Вл. Соловьеву и Достоевскому, хотя по совсем иным причинам мне казалось, что русское единовластие есть путь к теократии, к царству Божьему на земле. Я был в этом последователен: утверждая в религии соединение Христа с Антихристом я должен был утверждать то же соединение в общественности. Но в «Грядущем Хаме» и «Пророке русской революции» я уже знаю, что религиозная сила русского единовластия, действительно огромная, — не положительная, а отрицательная, демоническая. Я также знаю, что в непонимании этой силы, в закрытых на нее глазах, в неумении посчитаться с нею — главная причина всех неудач русской революции. Пока борьба со старым порядком ведется в плоскости только политической, как велась доныне, она не может кончиться победою. Думая, что борется с четвероногим революция боролась с крылатым зверем. Она была земная; а враг не только земной. Вот почему из рук ее выпало оружие так волшебно-бессильно. Наносимые врагу удары, не причиняя вреда, проходили сквозь тело его, как удары шпаги сквозь тело призрака.
Не одно историческое созерцание всемирной борьбы Христа с Антихристом но и мой внутренней религиозный опыт и внешние события русской жизни привели меня к этому пониманию, открыли мне глаза на русское единовластие. Если бы читатель, в этих мыслях моих со мной соблазнился, то со мною же и победил бы соблазн. Я знаю опять-таки одно: не поняв соблазна до конца, его не победишь.
Но довольно примеров. Боюсь, как бы уже и тем что сказано, не стеснить свободы читателя. Пусть, повторяю, спутники мои идут рядом со мною, если хотят и могут; а если нет то покинут меня; — но я не поведу их за собою.
В заключение попробую дать кратчайшую схему написанного.
Трилогия «Христос и Антихрист» изображает борьбу двух начал всемирной истории, в прошлом. «Л. Толстой и Достоевский», «Лермонтов», «Гоголь», — изображают эту же борьбу в русской литературы, в настоящем, «Грядущий Хам», «Не мир но меч», «В тихом омуте», «Больная Россия» — в русской общественности. «Древние трагедии», «Итальянские новеллы», «Вечные спутники», «Стихотворения» отмечают вехами те побочные пути, которые привели меня к единому и все объединяющему вопросу об отношении двух правд — Божеской и человеческой—в явлении Богочеловека. Наконец «Павел I» и «Александр I», исследуют борьбу тех же двух начал в ее отношении к будущим судьбам Poccии.
Это, разумеется, только внешняя, мертвая схема, геометрический рисунок лабиринта; внутреннее же строение тех тканей, которые образуют рост живого растения, я сам по всей вероятности, меньше, чем кто-либо, знаю. Знаю только, что я ничего не хотел строить, — я хотел расти и растить; удалось ли, — не мне судить.
Я знаю, среди моих современников немного у меня читателей-спутников Но я не один. Без помощи близких мне близких по вере в единое, я не сделал бы и того малого, что сделал. Как бы ни были скромны делающие религиозное дело, не взялись бы они за него вовсе, если бы могли рассчитывать только на современников Для себя сажаем капусту, а дерево — для внуков.
Мне хотелось бы посвятить мой труд — наш труд — тому поколению русских людей, которое поймет что христианство не только было, но есть и будет; что Христос — не только совершенная, но и бесконечно совершаемая, бесконечно растущая истина; что освобождение Poccии, освобождение миpa не может произойти иначе, как именем Христовым.
А. ДОЛИНИН «ДМИТРИЙ МЕРЕЖКОВСКИЙ»
В предисловии к полному собранию своих сочинений Мережковский, озираясь на весь пройденный им путь, утверждает цельность своего творчества, единый характер всех своих писаний: «Это — звенья одной цепи, части одного целого. Не ряд книг, а одна, издаваемая только для удобства в нескольких частях. Одна об одном». Двоякого рода связь, кажется ему, существует между ними, между частями этого единого целого: одна — объективная по содержанию, ответ на вопрос: что такое христианство для современного человечества; другая — внутренняя, психологическая, сугубо личная: задача, как найти «выход из подполья», чем «преодолеть одиночество».
Дальше мы увидим, насколько Мережковский прав относительно первого, действительно ли вопрос о христианстве объединяет формально все его творчество. Но что перед ним стоит всегда одна эта «задача», что, будучи глубоко одинок, томясь в своем глухом подполье, он только и делает, что ищет выхода из него, это очень верно и сказано с редкой для него откровенностью. Уже первое, самое общее, впечатление от писаний Мережковского подтверждает это положение, что у него своя личная задача. И в самом деле, не чувствует ли каждый, читая его, что перед ним какой-то необыкновенный, по своей крайности, субъективизм, какая-то неслыханная, не признающая никаких преград, личная заинтересованность? Точно Мережковскому ни одна из областей, в которой он так неустанно работает, сама по себе никогда не бывает дорога, точно она нужна ему лишь постольку, поскольку заключает в себе материал для ответа на известные вопросы, не в ней рождающиеся и не из нее вытекающие даже косвенно, — на вопросы, которые касаются ее, быть может, с самой отдаленной стороны, нередко даже едва уловимой. Искателем, пришедшим извне, кажется он всюду. Или — неутомимым путником, быть может, делающим очень длительные остановки, но все же, по путям своим, путником посторонним, направляющимся куда-то мимо.
И это так. И отражается оно прежде всего на писательской судьбе Мережковского, на том положении, которое он занимает в различных сферах человеческого творчества. Вот знаем мы его необычайную многосторонность. Знаем его как лирика, романиста, критика, религиозного философа, публициста. Почти всегда он говорит свое слово, везде более или менее оригинален, талантлив, значителен. Но попробуйте спросить себя: где, в какой именно области Мережковский ярче, сильнее всего проявляется? какая из них ему ближе, лучше соответствует его врожденному дарованию, полнее, точнее воплощает его сущность? И вы или вовсе не сможете ответить на этот вопрос или если ответите, то так: все вместе, но ни одна в частности.
Художник ли Мережковский? Да, конечно, у него имеется несколько лирических сборников и кое-кому они, наверное, нравятся. Все знают его известную трилогию, в самом деле очень интересную и в известном смысле весьма ценную. Писал он также и поэмы и драмы, в свое время обращавшие на себя внимание довольно большого круга читателей — словом, испробовал много форм и видов и всегда имел успех. И все же: художник ли Мережковский? По совести говоря, трудно ответить на этот вопрос полным «да».
Он — очень хороший знаток античного мира и эпохи Возрождения; недурно знает, из русской истории, царствование Петра Великого и первую четверть прошлого века. Когда читаешь его, то часто думаешь: вот как человек проникся духом этих отдаленных эпох и культур, как полно и тщательно изучил их быт. Несколько глав из «Юлиана Отступника» или «Леонардо да Винчи» создают нередко более яркое представление о «веках минувших», чем иная толстая книга. В таких случаях с писателем-художником считаются и присяжные историки. С Мережковским же никогда. Все в один голос упрекают его в том, что он располагает свой обильный материал всегда по каким-то странным, слишком произвольным схемам, нужным, прежде всего, ему лично для каких-то посторонних целей; что он даже позволяет себе искажать факты, неверно передавать цитаты, произвольно менять их смысл.
