Елена Прудникова - Ленин — Сталин. Технология невозможного
Это уже, что называется, приехали. На рубеже XX века экономист благодарит судьбу за то, что 91 % сельского населения аграрной страны (согласно переписи того же 1897 года в городах проживало всего 13 % населения России) живет в условиях натурального хозяйства. Притом, как выясняется, даже в этом состоянии русский крестьянин не может удержаться и вынужден докупать хлеб, расплачиваясь за него неизвестно чем… или голодать! И это при том, что Россия считалась житницей Европы. Но вот была ли она своей собственной житницей — это еще вопрос.
«Новый энциклопедический словарь Брогкауза и Ефрона» — издание вполне официальное. Вот что там написано о голоде в России:
«После голода 1891 г., охватывающего громадный район в 29 губерний, нижнее Поволжье постоянно страдает от голода: в течение XX в. Самарская губерния голодала 8 раз, Саратовская 9[90]. За последние тридцать лет наиболее крупные голодовки относятся к 1880 г. (Нижнее Поволжье, часть приозёрных[91] и новороссийских губерний) и к 1885 г. (Новороссия и часть нечерноземных губерний от Калуги до Пскова); затем вслед за голодом 1891 г. наступил голод 1892 г. в центральный и юго-восточных губерниях, голодовки 1897 и 1898 гг. приблизительно в том же районе; в XX в. голод 1901 г. в 17 губерниях центра, юга и востока, голодовка 1905 г. (22 губернии, в том числе четыре нечерноземных, Псковская, Новгородская, Витебская, Костромская), открывающая собой целый ряд голодовок: 1906, 1907, 1908 и 1911 гг. (по преимуществу восточные, центральные губернии, Новороссия)»[92].
Причину голода и крестьяне, и экономисты видели в экспорте хлеба и в малоземелье, недостаточных наделах. В 1917 году леворадикальные партии пришли к власти под лозунгом «Земля — крестьянам!» Но весь парадокс состоял в том, что земля и так была в основном у крестьян! В начале XX века им принадлежало более 160 млн. десятин земли, дворянам — около 52 млн. и прочим владельцам — около 30 млн. При этом крестьянская земля по качеству была лучше — более чем три четверти от неё составляли так называемые удобные земли (у дворян таковых меньше половины). И это не говоря о том, что крестьяне брали землю ещё и в аренду. «Подобного преобладания мелкого крестьянского хозяйства над крупным не было ни в Англии, ни в Германии, ни далее в послереволюционной Франции. Россия была страной мелкого крестьянского хозяйства. Большие имения были островками в крестьянском море» — пишет приводящий эти данные Ольденбург. При том, что даже средняя урожайность на частных землях была на треть выше, чем у крестьян, а в крупных имениях, где хозяева знали, кто такой «агроном», она была выше уже в разы. Экспорт зерна отнюдь не вырывал последний кусок изо рта у крестьянских детей: вывозили зерно крупные хозяйства, они же кормили города, они же страдали от кризиса и низких цен, а колоссальное крестьянское большинство работало на самих себя и еще, добывая деньги промыслами, покупало хлеб. Оно же регулярно страдало от голода, стоило случиться хотя бы относительному неурожаю, и тогда правительство вынуждено было из государственных средств покупать для голодающих губерний хлеб. Получалось, что около 80 % населения России не вкладывали в общегосударственную копилку практически ничего, кроме подушного налога (да и то сплошь и рядом его не выплачивая — нечем), а время от времени попросту жили на пособие. Такой роскоши не может позволить себе даже современная Америка — но ее позволяла себе тогдашняя Россия.
Причины такого положения сплелись в тугой клубок, в котором непонятно даже, что более значимо. Во-первых, общая деградация крестьянства за двести лет крепостного права по западноевропейскому, а точнее, польскому образцу. Во-вторых, последствия отмены крепостного права, причем они далеко не ограничивались выкупными платежами. Беда была в другом: все налоги, которые раньше выплачивались натурой, теперь надо было платить деньгами. А откуда мужику взять деньги? Только продажей урожая и разных там холстов, грибов и пр., что бабы наготовят. Естественно, сами они все это на рынок не везли, а продавали за гроши перекупщику, на деревенском языке «кулаку», который на этой торговле и наживался, внося дополнительный вклад в обирание крестьян. Под гнётом всех этих новых обстоятельств крестьянское хозяйство стало стремительно беднеть.
И тут пришла ещё одна беда, земельная. Имя этой беде — община. Во время крепостного право она была, может статься, и во благо, но после освобождения превратилась в нечто чудовищное. Община являлась собственником земли и распределяла её по хозяйствам — по справедливости. Справедливость же была мелочно-уравнительной: каждому хозяину доставалось по кусочку хорошей земли и по кусочку плохой, а то и по три-четыре надела, если общинные земли были трех-четырех сортов — справедливость же! Поля получались такими, что заводить на них какое-либо механизированное хозяйство просто бессмысленно. Причем каждые несколько лет происходили переделы, а заботиться о поле, которое скоро перейдет кому-то еще — очень надо! Землю эксплуатировали хищнически, до такой степени, что в начале XX века урожай в нечерноземных губерниях был сам-3 — сам-4 (то есть на каждое брошенное в землю зерно собирали два или три). Если переводить на центнеры, то урожай колебался с 3–5 до 10–12 центнеров с гектара. В Германии в то же время средний урожай был около 24 центнеров, и русские крестьяне в северо-западных губерниях покупали немецкий хлеб — он был дешевле русского!
В последнее время с подачи г-на Паршева, автора знаменитой книги «Почему Россия не Америка», у нас начали все валить на плохой климат — он, мол, причина всех бед. Ну, во-первых, страна у нас большая и климат разный. А во-вторых, Россия как раз и зарождалась в тех местах, которые теперь называются Нечерноземьем, зоной рискованного земледелия. И можно сколько угодно говорить о малоплодородных землях, о плохом климате, о коротком лете[93] — но ведь кормила та же самая земля наших предков! Причем так кормила, что в начале XVII века, когда случилось три абсолютных неурожая один за другим, по-настоящему голодать начали лишь на третий год. Триста лет спустя любой, даже частичный неурожай тут же отзывался голодом. Климат климатом, но урожайности сам-3 просто не бывает! Это значит, что земля истощена до предела, так, что надо очень уметь довести ее до такого состояния. У нас сумели.
Те же исследователи приводят некоторые цифры, размышляя над которыми, испытываешь легкий холодок: вот тебе, баушка, и упоительные вечера!
«Семья из четырех человек (двое взрослых с малолетними детьми) при урожае сам-3, с 4,5 га пашни (в двух полях) имеет чистый сбор 108 пудов. Для прокорма двух лошадей и двух коров надо потратить 40 пудов, когда на людей останется 68 пудов, это в расчёте „на душу“ 17 пудов, а на 2,8 „полных едока“ (дети едят меньше) — 24 пуда. На год»[94].
Перейдём теперь на килограммы. 24 пуда в год — это два пуда в месяц, или примерно килограмм в день. Грубо считая, не меньше 10 процентов надо отдать за помол, примерно столько же составит припек — получается 1000–1100 грамм печеного хлеба в день. При этом семья явно небедная, учитывая количество скота. Что же творилось у бедняков, которым нечем было вспахать четыре гектара и не было навоза, чтобы удобрить поле? И во многих ли крестьянских семьях было по двое детей? У одной моей деревенской прабабки их родилось шестнадцать (выжили шестеро), у другой — шестеро (выжили все). Сколько хлеба придется на человека в семье из приведенного примера, если рассчитывать на шестерых детей?
Скот — это особая проблема. Скотину надо кормить, причем не только травкой, сеном и соломой, но и зерном. Русские лошаденки, мелкие и пузатые, были на удивление неприхотливы — западноевропейская рабочая лошадь протянула бы ноги на такой кормежке очень скоро. В Англии рабочей лошади давали в год до 130 пудов овса, в русских деревнях — 15–20, а то и вообще одни лишь сено-солому. Но и в этих условиях далеко не каждая семья могла осилить содержание скота.
В начале 90-х годов при 110 млн. сельского населения в России было лишь 26 млн. лошадей — при том, что пахали, за исключением Украины, Дона и Кубани[95], только на лошадях, никаких тракторов не было и в помине. Надо ещё учитывать, что в это число входят все лошади: и извозчичьи, и кавалерийские, и многочисленные обозные сивки — транспорт тоже был сплошь гужевым. Что же остается деревне? В 1912 году около 30 % крестьян были безлошадными — а это уже самая горькая бедность, и примерно столько же хозяйств имели по одной лошади. Безлошадному одна дорога — в батраки, но у кого батрачить, если среди соседей нет богатых? Те, у кого по две лошади, тоже батраков не держат, поскольку сами едва сводят концы с концами (см. выше).
А ведь надо было и деньги зарабатывать. Вот ещё цифирки из того же источника:
