А. Соколов - Анатомия предательства: "Суперкрот" ЦРУ в КГБ
Но зачем нужно было выводить Кука в Москву? Ответ вполне ясен — исключительно для прикрытия Калугина. ФБР было известно, что Калугин вместе с другими сотрудниками в начале 1964 года отозван из Нью-Йорка из-за того, что Носенко дал материалы об интересе ПГУ к его сестре Луизе. Именно это якобы явилось для Кука причиной допросов и побега из страны, о чем он рассказал в Москве. По легенде, построенной ФБР, Кук должен был уехать или находиться длительное время в разработке. Кроме того, при опросе Кука в Москве, который длился свыше года, он рассказал, что сотрудники ФБР показывали ему несколько десятков фотографий советских работников в Нью-Йорке для опознания тех, с кем он якобы работал как советский агент. Как пишет Калугин в книге, Кук спустя двадцать с лишним лет, проживая в Москве после отбытия срока наказания, также рассказал, но уже только ему, что во время допросов ФБР показывало в числе других фото Калугина и работников резидентуры, с которыми Кук встречался в Нью-Йорке. Он якобы старался не смотреть на них из-за опасения, что сотрудники ФБР заметят его беспокойство и догадаются об их отношениях. Кстати об этой встрече Калугин говорит только этими словами, постоянно подчеркивая, что виделся с Куком три раза в 1959 в Нью-Йорке, два раза в 1979 году в Лефортово и один раз случайно встретил на улице в Москве в конце 80-х, когда они обменялись лишь несколькими фразами.
Естественно, возникает другой вопрос: говорил ли Кук вообще что-либо в Москве о фото Калугина? Вырисовывается и ответ: нет, не говорил и только потому, что ему ФБР никаких фотографий не предъявляло. Так ли это? Давайте поразмышляем. Кук при опросе в Москве, если исходить из того, что он был честен с нами, обязательно рассказал бы о показе ему ФБР в 1964 году фото Калугина как сотрудника разведки, и это было бы сделано в интересах безопасности Калугина, к которому Кук относился с симпатией. В таком случае с Калугина не сняли бы подозрений в том, что он известен Носенко и как расшифрованного сотрудника не направили бы на курсы УСО, а затем в 1965 году в Вашингтон. И, тем более, начальник разведки Сахаровский в беседе с ним перед выездом не давал бы указаний о предпочтении работе “в поле” кабинетному сиденью в резидетуре, как об этом пишет Калугин в книге. Наоборот, главная задача вывода Кука в Москву состояла в том, чтобы убедить КГБ в отсутствии подозрений у ФБР о принадлежности Калугина к разведке с тем, чтобы он мог выезжать за границу. Кук понял из вопросов ФБР, что оно располагает только наводкой Носенко и ничем более.
В книге возникает противоречие. С одной стороны Калугину надо показать, что он мог выехать в Вашингтон в 1965 году и у ФБР на него не было материалов, с другой — прямые допросы Кука в Нью-Йорке в 1964 году, предъявление фото именно того работника, который его вербовал, справедливо испугали его и заставили бежать в Союз, по-другому поступить он не мог — так Калугин во всяком случае пытается заставить думать читателя своей книги о причинах появления Кука в Москве, подкрепляя этим легенду его выезда из США.
Кук был направлен в Москву, скорее всего, без какого-либо задания по сбору информации и его не замыкали на резидентуру при посольстве. Можно, но с большим сомнением, предположить, что ему дали условия связи с Калугиным. Но в данном случае это не столь важно.
Теперь воссоздается картина предательства Калугина и подставы Кука.
Калугин где-то в 1958 году обратился по собственной инициативе в нью-йоркский контрразведывательный отдел ФБР и предложил стать его агентом. Для быстрой карьеры в советской разведке ему нужны оперативные достижения. Тогда еще не было лихорадки ловли “кротов”, ему сразу же поверили и решили использовать агента ФБР Кука, имевшего вполне достаточный опыт работы, прослеживавшийся еще от сотрудничества с немцами на территории СССР во время войны. Найти в Нью-Йорке ФБР для Калугина не представляло каких-либо трудностей — было наружное наблюдение, можно обратиться к нему или по телефонному справочнику найти адрес. Отделение ЦРУ в Нью-Йорке по справочникам не проходило, его расположение резидентуре КГБ было не известно. Калугин выбрал ФБР.
Как читателю уже рассказано в предыдущих главах, агентура ФБР из числа иностранцев при выезде за границу, как правило, передается в ведение ЦРУ. В данном случае, дело Калугина после его отъезда из Нью-Йорка могло быть передано во внешнюю контрразведку Энглтону для установления с ним связи в Москве. Но, как можно предположить, Калугин в целях своей безопасности на территории СССР работать отказывался. У него, конечно, имелись условия срочного вызова на связь сотрудников московской, а затем и ленинградской резидентур ЦРУ при возникновении особых ситуаций. Скорее всего, он ими пользовался очень редко и только в случаях крайней нужды. Например, после его перевода из Москвы в Ленинградское управление КГБ в 1979 году.
Последней служебной поездкой Калугина в западную страну была командировка в Финляндию весной 1979 года. Весьма показательны мысли, нагрянувшие на него при возвращении в поезде в момент пересечения советско-финской границы, о которых он откровенно пишет в книге:
— Перспективы возвращения в Москву, где все будут лепетать о пятилетнем плане и триумфе социализма, делали меня больным. Я внутренне ощущал, что какие-то большие неприятности ожидают меня …Меня одолевало тревожное предчувствие того, что я возвращаюсь не домой, а в тюрьму. Я чувствовал, что не увижу Запад многие годы.
В Хельсинки он встречался с американским отставным командиром атомной подводной лодки, ранее работавшим в ЦРУ, инициативно вышедшим на контакт с советской разведкой и пожелавшим за денежное вознаграждение передать информацию об атомном флоте США. Он получил от него ценную информацию и пытался убедить его вернуться на работу в ЦРУ. В конце 70-х годов Калугин выезжал в краткосрочные командировки за границу много раз, большинство поездок было связано с проведением оперативных мероприятий. В Вене он опрашивал сотрудника ЦРУ Дэвида Барнетта и встречался с агентом из числа высокопоставленных работников американской военной разведки. В Софию, Прагу и Варшаву выезжал для решения конкретных оперативных дел. Внешне все выглядело благополучно и любой разведчик должен был быть вполне удовлетворен такой активной и плодотворной работой. Но, как признается он сам, тревожные мысли не покидали его в этот год. Можно сказать — не тревожные, а панические. Такое настроение у честно исполняющего свой профессиональный долг руководящего работника разведки вряд ли могло возникать без наличия на то серьезных оснований.
Еще не было Лефортова, но Кук уже отбывал срок наказания, и мысли о возможном его признании в шпионаже не оставляли Калугина ни на минуту. Вполне возможно предположить, что такие соображения разделили с ним и представители Лэнгли, с которыми он встречался в эту свою последнюю заграничную поездку в Хельсинки.
Странное стечение обстоятельств в судьбе Калугина: один из первых его выездов за границу после возвращения из США на встречу с ЦРУ состоялся в июне 1971 года, когда он встречал меня на пирсе в порту, и последний в 1979 году — в один и тот же город Хельсинки. Первый агент Кук, положивший начало его карьере в разведке, принес ему успех, а через двадцать лет он же — поражение.
Личные встречи людей ЦРУ с Калугиным, на которых он передавал информацию, проводились при его служебных выездах в западные страны. Примерно так же, как с Пеньковским. В июне 1971 года в Хельсинки он передал ЦРУ данные о том, что Ларк разоблачен как двойной агент.
Время для раздумий у ЦРУ было достаточно, чтобы решить, как теперь поступать с делом Ларка, следует ли его продолжать, если КГБ расставил свои сети и стал проводить мероприятия по его выводу. Мечта ЦРУ о получении советского разведчика-нелегала оказалась мифом. С 1971 года с Ларком вашингтонская резидентура не работала и выходила на него лишь для обсуждения вопросов выезда в третьи страны для встречи с представителями Центра. Материалы от него не брались, и ловить с поличным было некого.
Вполне обоснованно возникает следующий вопрос: почему ЦРУ пошло на вывод Ларка в Советский Союз в Вене в 1975 году? Здесь вновь, как и в деле Кука, видны интересы Калугина. 1973 год — начало работы Калугина в качестве руководителя управления внешней контрразведки и ему необходимо набирать очки. Очевидно, что на одной из личных встреч он настоял перед ЦРУ на целесообраз-ности продолжить игру по сценарию КГБ, но уже с целями и задачами ЦРУ.
В проведении венской операции, если ее рассматривать с равных позиций двух спецслужб, КГБ и ЦРУ, виден почерк Калугина как человека одинаково жестокого, для которого и в КГБ, и в ЦРУ цель оправдывала средства, способного пойти и там и тут на любые действия ради своих корыстных интересов. В данном случае, в КГБ — показать успешное завершение многолетней операции с Ларком, в ЦРУ — требование жертвы Ларка и Китти Хока для укрепления своего авторитета в ПГУ. Где-то в 1973 году я как-то сказал в кругу коллег в ПГУ, что Калугин ради достижения своих целей способен “пройти по трупам своих друзей”. Эта фраза оказалась на какое-то время “летучей” и ему стало известно об авторе. Он пожаловался даже моей жене, но со мной эту тему почему-то не поднимал.
