Владислав Корякин - Челюскинская эпопея
Была даже вытоплена баня. Баня имелась на культбазе, но её не топили полгода. Для того, чтобы вытопить её, понадобилась тонна угля. Зато в бане, кроме челюскинцев, вымылось всё население культбазы. На складах культбазы челюскинцы разыскали неисправное динамо, испорченный киноаппарат и запас изорванных фильмов. Всё это починили и организовали для всего населения культбазы периодические киносеансы. Сеансы давались через день» (т. 2, 1934, с. 446–447).
Когда 14 мая пароход «Смоленск» достиг бухты Лаврентия, основная задача состояла в том, чтобы доставить лежачих больных за двенадцать километров, из них пять — по торосам. Эта задача была решена с привлечением сорока упряжек, растянувшихся почти на два километра. Тем временем происходила переброска большинства челюскинцев в бухту Провидения, более подходящей для захода судов. 7 мая началась посадка на «Смоленск», но одновременно выяснилось, что больных в бухте Лаврентия невозможно доставить вовремя в Провидения, и таким образом, «Смоленску» предстоял заход туда. 24 мая больные были погружены и «Смоленск» снова направился в Провидения на рандеву с «Красиным» и «Сталинградом», доставившим два дирижабля и трактора для спасения челюскинцев. Очевидно, это задание отменялось, а трактора могли пригодиться на будущее, тем более, что Провидения предстояло стать базовым портом на восточном участке Северного морского пути. Дело шло к завершению «Челюскинианы», кульминацию которой по замыслу руководства страны и партии, предстояло сыграть на Красной площади столицы — партия желала получить своё, эксплуатируя челюскинскую тему до конца не только перед лицом собственного народа, но и перед удивлённым человечеством. Оставалось, чтобы удивление перешло в восторг перед возможностями нового строя и его авангарда, что и стало основой челюскинской мифологии в будущем, как она воспринималась разными слоями советского общества и за рубежом.
Пережившие катастрофу спасены, герои названы и отмечены, но последующие события не менее показательны для своего времени, чем гибель судна и спасение экипажа, поскольку по — своему характеризуют эпоху. Не случайно даже семьдесят лет спустя одни расценивают всё последующее как своеобразное шоу на высшем партийно — государственном уровне, а другие считают данью народа своим лучшим представителям, явившим пример мужества и отваги для последующих поколений.
Характерна реакция челюскинцев на отношение к ним людей с Большой земли, хотя пережитое не могло не отразиться на их моральном состоянии, тем более что их пребывание на Чукотке в значительной мере оставалось выживанием в экстремальных условиях Арктики. Тем не менее, совершенно очевидно, что челюскинцы не могли не видеть, что лётчики и обитатели неведомой им прежде Чукотки сделали всё для их спасения. Хотя в том же положении оказались и их попутчики из «работников Дальстроя», затесавшиеся в их ряды по прихоти случая, претендовать на какую‑либо причастность к подвигу челюскинцев, по советским канонам, этим людям не полагалось — а жаль, их свидетельства могли бы оказаться не менее ценными для историка…
Березин — старший (для которого возвращение на Большую землю было предметом особых ожиданий, о которых ниже), оказавшийся в конце мая на борту «Смоленска», отметил внимание, которое оказали челюскинцам экипажи других судов: («Это была замечательная встреча», т. 2, 1934, с. 433), даже с учётом редакционной правки, — и это было только началом… Петропавловск встречал челюскинцев и лётчиков почётным воинским караулом на молу с оркестром, помимо многочисленных приветственных плакатов. За последующие три дня — митинг с выступлениями представителей виновников торжества и местных советских и партийных органов, затем поездки с выступлениями на предприятия и совхозы.
Гораздо более масштабная встреча ожидала во Владивостоке пассажиров «Смоленска». Можно не сомневаться, что местные партийные и советские органы сделали свою работу, но и неподдельный энтузиазм простых людей не вызывает сомнений. «Пронзительным стоном гудков приветствуют его все стоящие в бухте суда… Рокот гудков переплетается с размеренными ударами салюта орудий на берегу… Вот и пристань с вытянутой прямой ниточкой почётного караула и небольшой группой встречающих… Изогнутые улицы очерчены такими же ниточками почётной встречи с бахромой жителей. Вершины сопок, как кустарником, покрыты толпами народа… Сходим на берег. Садимся в поданные автомобили и едем по улицам. Шпалеры народа с букетами в руках. Цветы летят в машины. Короткий парад на главной улице — и нас увозят в гостиницу… Три дня пребывания во Владивостоке проносятся мигом. Доклады, собрания, посещение школ и воинских частей чередуются одно за другим. Наступает день отъезда…
…В окне уже бежали деревья с нависшими листьями, хвоей мелькала маленькими иглами лиственница. Поезд замедлил ход. Темнело. За окном неожиданно для нас послышался шум, крикливый гул и ритмические звенящие удары оркестра.
— Что это? — встрепенулся Гаккель, вытягиваясь к окну. — Да ты посмотри, что здесь творится! — вдруг вскрикнул он… Поезд подходил к небольшой станции. Весь перрон и всё прилегающее к нему пространство было запружено народом. Плескались лентами плакаты с надписями: «Привет героям Арктики»… «Героям Арктики…» «Славным челюскинцам»… В руках встречающих цветы…» (Хмызников, 1936, с. 244–247). И так на всём протяжении пути до столицы…
«Встречи продолжались и днём на больших и малых станциях. Даже там, где экспресс останавливался лишь на минуту, стояли толпы по — праздничному одетых людей. Знамёна, плакаты, оркестры, то военные, то составленные из колхозников. Временами поезд замедлял ход между станциями. И здесь стояли либо зелёные шеренги вышедших к железнодорожному пути красноармейцев, либо те же, в ярких красках, толпы колхозников, пришедших из медвежьих мест… взглянуть на наш поезд. В стороны от встречающих стоят вереницы разукрашенных телег, сибирских кошевок и верховых лошадей, на которых приехали встречающие» (там же, с. 248) и т. д. и т. п. Даже если челюскинцев объявила героями партийная верхушка, то народ из глубинки с этим согласился и, добиваясь встречи с героями, хотел убедиться в этом, так и в собственной причастности к событиям где‑то на краю всего живого… Сибирякам и дальневосточникам, помнившим озверение Гражданской войны, надо было убедиться, что настали новые времена, искупавшие их участие в брато — убийственном взаимном истреблении, а о роли партии и лично товарища Сталина в спасении челюскинцев они едва ли задумывались…
Одновременно челюскинская эпопея становилась фактором не только внутренней, но и внешней политики, что отражено в воспоминаниях советского посла в США А. Трояновского, с многочисленными ссылками как на прессу (например, «Нью — Йорк таймс»: «В течение многих лет из Арктики не поступало более драматических известий. Мир узнавал о том, что там происходило ежедневно, благодаря радиосвязи и отваге советских лётчиков»), так и специалистов, особенно авиаторов. Например, командующий армейской авиацией генерал Фулуа считал, что «спасением челюскинцев вписана блестящая страница в историю авиации. Бесстрашные авиаторы оказались на высоте положения. Авиация американской армии поздравляет советскую авиацию с великолепным достижением» (т. 3, 1934, с. 402). Мнение морского лётчика Монтгомери отражало точку зрения более узкого специалиста, поскольку, по его мнению, «при подобном состоянии льдов более или менее было невозможно осуществить спасение. Это очень большое, небывалое достижение».
Трояновский приводит более обширный перечень отзывов, для которых характерна общая тональность восхищения работой своих коллег из Советской России. Неменьший интерес к событиям в Чукотском море проявили и американские полярные исследователи, начиная с девяностолетнего Адольфуса Грили, пережившего трагическую зимовку в Арктике, при встрече со Шмидтом и Ушаковым выразившего им свои симпатии. Характерно, что на аналогичных встречах присутствовали также видные американские полярные исследователи Стефанссон, Уилкинс и другие, высоко оценившие подвиг челюскинцев и наших лётчиков.
На фоне выжидательного и противоречивого отношения к происходившему в Советском Союзе поездка Шмидта и Ушакова через Соединённые Штаты по сути превращалась в своеобразную дипломатическую миссию по установлению взаимопонимания между обеими странами. Это обстоятельство было отражено Трояновским сухими строками, характерными для дипломатического отчёта и вместе с тем отражающими суть дела:
«15 мая в Вашингтоне Шмидта встречали на вокзале все сотрудники посольства с семьями и представителями некоторых учёных обществ и корреспондентами газет.
Я представил Шмидта президенту Соединённых Штатов Франклину Рузвельту, который тепло встретил Шмидта, долго беседовал с ним и поздравил его со счастливым спасением. Государственный секретарь Хэлл, которому я представил Шмидта и Ушакова, сказал, что приятно видеть пример исключительного героизма и самозабвения в наше мрачное время. Заместитель государственного секретаря Филипс сказал, что настоящий героизм челюскинцев и спасших их лётчиков является примером, вдохновляющим молодое поколение для подвигов. Американское правительство через своего посла в Москве Буллита официально поздравило советское правительство с благополучным исходом всего этого героического дела» (т. 3, 1934, с. 402).
