Журнал Русская жизнь - ВПЗР: Великие писатели земли русской (февраль 2008)
В первые годы войны немцы довольно активно использовали для борьбы с английским судоходством вспомогательные крейсера - транспортные суда с замаскированным артиллерийским и торпедным вооружением. Работая в Атлантике, Индийском и даже Тихом океанах, они доставили союзникам множество неприятностей, топя и захватывая их транспорты. Не все, но очень многие атакованные ими суда сдавались без боя. И затем, под контролем небольшой немецкой призовой команды, их моряки послушно таскали свои суда по морям уже в интересах немцев. Иногда даже сами себя привозили в плен, пройдя тысячи миль до французских портов. Хотя противостояли им, повторю, такие же транспорты, как и их собственные, только с пушками.
Перед «Ижорой» были не транспорты с пушками, а один из сильнейших в мире боевых кораблей (8 орудий калибром 380 миллиметров, многочисленная артиллерия поменьше), а также три эсминца (по 5 орудий калибром 127 или 150 миллиметров), каждый из которых мог отправить лесовоз на дно за 5-10 минут. У «Ижоры» не было ни малейших шансов отбиться (просто нечем) и ни малейших шансов получить помощь. Английская эскадра находилась в сотнях миль, то есть в нескольких часах хода от места события. Не понимать этого моряки «Ижоры» не могли. Они вообще были гражданскими людьми. Как до войны ходили в море, так и во время войны продолжали выполнять свою работу «морских извозчиков». Дальнейшая их судьба представлялась очевидной: высадка на судно призовой команды с одного из эсминцев, подъем над судном флага со свастикой, короткий путь в Норвегию, концлагерь. Призрачный шанс выжить. Отказ выполнить требование немцев автоматически означал смертный приговор.
Кто кому что говорил на «Ижоре», мы не узнаем никогда. Но судно увеличило ход и начало радиопередачу. Эта передача была для немцев ужасна. Она раскрывала сам факт их нахождения в море, а заодно и место этого нахождения. После короткого шока эсминцы открыли огонь по лесовозу.
Поскольку ответного огня можно было не опасаться, немцы стреляли почти в упор, то есть практически без промахов. Тем не менее ни через 5, ни через 10 минут, ни через полчаса судно не затонуло. Оно было жестоко избито снарядами. Радиопередача прекратилась, поскольку была разбита радиорубка и убит радист. Да, видимо, погибла уже большая часть команды. Однако теперь «Ижора» демаскировала немцев тем, что дым от горящего транспорта поднимался высоко в небо и был виден издалека. Общий расход снарядов составил 11 выстрелов орудиями калибра 150 миллиметров, 43 выстрела орудиями калибра 127 миллиметров и 82 выстрела орудиями калибра 37 миллиметров. Этого, пожалуй, хватило бы для потопления крейсера. Но «Ижору» держал на плаву русский лес.
Командующий немецкой эскадрой адмирал Цилиакс, наблюдая за затянувшимся «боем» трех эсминцев с одним маленьким транспортом, испытывал естественное чувство бешенства. Легкая проходная добыча превращалась в большую проблему. Немцы уже потеряли скрытность, при этом ненормально долго оставались привязанными к тому же месту, о котором сообщила «Ижора». Расход снарядов на потопление транспорта уже, видимо, был сопоставим с ценой самого транспорта и его груза. Поэтому адмирал потребовал от командира «Тирпица» Топпа открыть по «Ижоре» огонь главным калибром (380-миллиметровые снаряды имели массу 800 кг!). Топпнапомнил Цилиаксу о цене одного такого снаряда. Адмирал одумался и приказал эсминцам атаковать «Ижору» торпедами.
«Инн» выпустил торпеду с короткой дистанции, не подразумевавшей возможности промаха. Торпеда внезапно развернулась и едва не попала в сам эсминец. После этого в атаку вышел «Шеманн». Хотя промахнуться в упор по неподвижной «Ижоре» было нельзя, торпеда непостижимым образом прошла мимо. Это было уже какой-то мистикой. Цилиакс приказал решить проблему немедленно любым способом. После этого «Инн» совершил нетривиальный маневр. Он прошел впритирку с бортом «Ижоры» и сбросил глубинные бомбы, установленные на минимальную глубину подрыва. Они сломали днище советского судна, и оно, наконец, скрылось под водой. Это произошло в 17.28, на избиение ушло более полутора часов. Исключительно для сравнения: 13 декабря 1941 года в Средиземном море 3 английских и 1 голландский эсминцы потопили 2 итальянских крейсера менее чем за 15 минут.
Немцы подняли из воды единственного моряка с «Ижоры» - старшего помощника капитана Николая Адаева. Он погиб в плену, тем самым подтвердив верность выбора, сделанного командой лесовоза. Советские моряки выбрали правильный вариант смерти.
Потеря скрытности и времени в самом начале немецкой операции лишила ее шансов на успех. Еще два дня конвои, «Тирпиц» с эсминцами и английская эскадра бродили по морю в поисках друг друга. 9 марта немецкий линкор подвергся безуспешной атаке торпедоносцев с английского авианосца «Викториес». В тот же день он вернулся в Норвегию. QP-8 потерял только «Ижору». PQ-12 пришел в Мурманск без потерь.
«Шеманн» пережил «Ижору» менее чем на два месяца. 2 мая при атаке на конвой QP-11 он был выведен из строя огнем английского крейсера «Эдинбург» и затоплен своими.
«Тирпиц» в июне 1942 года добился-таки успеха, одним своим выходом в море приведя к катастрофе конвой PQ-17 (эта катастрофа стала самым известным эпизодом в истории северных конвоев). Дальнейшая битва англичан с «Тирпицем» стала эпопеей, состоящей из множества эпизодов, часто весьма необычных. Примерно с середины 1943 года, когда союзники завоевали полное превосходство на море, погоня за «Тирпицем» превратилась для них, по сути, в самоцель. 12 ноября 1944 года утративший всякое стратегическое значение корабль был потоплен бомбардировщиками «Ланкастер» с помощью 5,5-тонных бомб «Толлбой» в норвежском порту Тромсе.
«Фридрих Инн», непосредственный убийца «Ижоры», доживший до конца войны, с 1945 по 1952 год входил в состав советского Балтийского флота под именем «Поспешный».
Моряки «Ижоры» не удостоились даже посмертных наград. Только Валентин Пикуль упомянул ее в своем весьма своеобразном романе «Реквием каравану PQ-17», да несколько статей о ней появилось в последние годы в нескольких мурманских изданиях. И все.
* СЕМЕЙСТВО *
Евгения Пищикова
Жрицы
Жописы как идеальные жены
Мечта
«Я с самого детства мечтала быть женой писателя, так же, как девочки мечтают стать врачом или балериной. И все мои мечты сбылись: любимый писатель, дочка, внуки, дом в писательском поселке напротив дома-музея Булата Окуджавы», - так говорит Наталья Ивановна Полякова, жена Юрия Полякова. И как хорошо она это говорит: мечты сбылись, у меня есть любимый писатель. Я как никто понимаю Наталью Ивановну - поскольку принадлежу к последнему поколению девиц, мечтающих выйти замуж за Писателя.
На дворе стояло жаркое лето 85-го года, по Москве бродили орды жидколягих восточноевропейских студентов (второй, неудавшийся московский Фестиваль молодежи близился к концу), а возле университетских дверей толпились юные любительницы изящной словесности со своей глубоко личной мечтой. Поступление на филфак виделось началом сверкающей лестницы наверх, к чудесному будущему: а кто же это стоит в берете возле колонны? О, а вы и не знаете? Это такая-то, литератор, жена литератора.
В холщовых сумочках лежали тетрадки собственных стихов, хотелось попасть в салоны, в круг лучших людей своего времени, дурная голова кружилась.
Да и чего большего можно было желать? Культурная жизнь все еще была литературоцентрична, а литературная среда - фаллоцентрична: вот и вертись, как хочешь
Нужно сказать, что наши первые и, как показала жизнь, непродуманные попытки выйти замуж за гения изобиловали неудачными стратегиями: романы с гениями молодыми никакой пользы не приносили. (Как говорит умница Ирина Шишкина, бывшая жена Михаила Шишкина: «Какого черта я первая жена писателя! Хорошо быть последней женой, а еще лучше вдовой»).
Но между тем даже простейший флирт с каким-нибудь студентом Литературного института уже требовал от девицы определенных навыков и умений, приближая ее к ужасной мысли: а так ли уж хорошо быть писательской женой?
Итак - филфаковка и начинающий литератор. Начало флирта. Для этого с самого начала следовало стоически пережить первую фразу молодого литературного бузотера: «А теперь я тебе покажу СВОЮ Москву». Москву эту, прямо скажем, мы не раз видали - чаще всего показ кончался в затейливой подворотне, а то и в каком-нибудь действительно прелестном кафельно-чугунном подъезде (кодовых замков город тогда не ведал) - и хорошо еще, если всего-навсего бутылкой сухого вина. Начинался же поход обыкновенно паломничеством к архитектурной чудинке: горе-горельефу на одном из зданий по улице Герцена, где лженеофитке, на ее натужную потеху, очередной раз демонстрировали пролетария-онаниста. Действительно, имеется там и горельеф, и всем уже известный ракурс, в котором бронзовый рабочий, сжимающий знаменное древко, глядится совершеннейшим охальником.
