Александр Пушкин - Переписка 1815-1825
Адрес: Его высокоблагородию милостивому государю барону Антону Антоновичу Дельвигу в С. Петербург в имп.[ераторскую] публ.[ичную] библиотеку.
178. К. Ф. Рылеев — Пушкину. Первая половина июня 1825 г. Петербург.Благодарю тебя, милый чародей, за твои прямодушные замечания на Войнаровского. Ты во многом прав совершенно; особенно говоря о Миллере. Он точно истукан. Это важная ошибка; она вовлекла меня и в другие. Вложив в него верноподданнические филлипики на нашего Великого Петра, я бы не имел надобности прибегать к хитростям и говорить за Войнаровского для Бирюкова. Впрочем поправлять не намерен; это ужасно несносно для такого лентяя, как я, лучше написать что-нибудь новое. О Думах я уже сказал тебе свое мнение. Бестужев собирается отвечать тебе, и правда ему есть об чем поспорить с тобой касательно мнений твоих об его обозрении. Главная ошибка твоя состоит в том, что ты и ободрение и покровительство принимаешь за одно и то же. Что ободрение необходимо не только для таланта, но даже для гения, я твердил Бестужеву еще до получения твоего письма; но какое ободрение. Полагаю, что характер и обстоятельства гения определяют его. Может быть Гомер сочинял свои рапсодии из куска хлеба; Байрона подстрекало гонение и вражда с родиной, Тасса любовь, Петрарка также; иначе быть не может, и покровительство в состоянии оперить, но думаю, что оно скорей может действовать отрицательно. Сила душевная слабеет при дворах, и гений чахнет; всё дело добрых правительств состоит в том, чтобы не стеснять гения; пусть он производит свободно всё, что внушает ему вдохновение. Тогда не надобно ни пенсий, ни орденов, ни ключей камергерских; тогда он не будет без денег, следовательно без пропитания; он тогда будет обеспечен. Гений же немного и требует в жизни. Тогда потерпят быть может только одни самозванцы гении. Прощай, гений.
Твой Рылеев.
Еще обнимаю тебя за твои примечания. Войнаровского вышлю с следующею почтою.
Ты сделался аристократом; это меня рассмешило. Тебе ли чваниться пятисотлетним дворянством? И тут вижу маленькое подражание Байрону. Будь ради бога, Пушкиным. Ты сам по себе молодец.
179. П. А. Вяземскому. 25 мая и около середины июня 1825 г. Михайловское.Ты спрашиваешь, доволен ли я тем, что сказал ты обо мне в Тел.[еграфе]. Что за вопрос? Европейские статьи так редки в наших журналах! а твоим пером водят и вкус и пристрастие дружбы. Но ты слишком бережешь меня в отношении к Ж.[уковскому]. Я не следствие, а точно ученик его, и только тем и беру, что не смею сунуться на дорогу его, а бреду проселочной. Никто не имел и не будет иметь слога, равного в могуществе и разнообразии слогу его. В бореньях с трудностью силач необычайный. Переводы избаловали его, изленили; он не хочет сам созидать, но он, как Voss, [352] гений перевода. К тому же смешно говорить об нем, как об отцветшем, тогда как слог его еще мужает. Былое сбудется опять, а я всё чаю в воскресении мертвых. Читал твое [353] о Чернеце, ты исполнил долг своего сердца. Эта поэма конечно полна чувства и умнее Войнаровского, но в Рылееве есть более замашки или размашки в слоге. У него есть какой-то там палач с засученными рукавами, за которого я бы дорого дал. За то Думы дрянь и название сие происходит от немецкого Dum, [354] а не от польского, как казалось бы с первого взгляда. Стихи Неелова прелесть, не даром я назвал его некогда le chantre de la merde! [355] (Это между нами и потомством буди сказано). Статьи и стихов Шаликова не читал. Не уж то он обижается моими стихами? вот уж тут-то я невинен, как барашек! спросите у братца Леона: он скажет вам, что, увидев у меня имя кн.[язя] Ш.[аликова], он присоветовал мне заменить его Батюшковым — я было и послушался, да стало жаль et j'ai remis bravement Chalikof [356]! Это могу доказать черновою бумагою. Твои калембуры очень милы — здешние девицы находят их весьма забавными, а всё — таки жду твое о Байроне. Благодарю за Casimir (как бы выкроить из него calembour [357]? выгадай-ка). Ты, кажется, любишь Казимира, а я так нет. Конечно он поэт, но всё не Вольтер, не Гёте… далеко кулику до орла! — Первый гений там будет романтик и увлечет французские головы бог ведает куда. К стати: я заметил, что все (даже и ты) имеют у нас самое тёмное понятие о романтизме. Об этом надобно будет на досуге потолковать, но не теперь; мо́чи нет устал. Писал ко всем — даже и к Булгарину.
25 мая.
Ты вызываешься сосводничать мне Полевого. Дело в том, что я рад помогать ему, а условий верно никаких не выполню — следств. и денег его мне не надобно. Да ты смотри за ним — ради бога! и ему случается завираться. На пример. Дон Кихот искоренил в Европе странствующих рыцарей!!! — В Италии, кроме Dante [358] единственно, не было романтизма. А он в Италии-то и возник. Что ж такое Ариост? а предшественники его, начиная от Buovo d'Antona до Orlando inamorato [359]? как можно писать так наобум! А ты не пренебрегай журнальными мелочами: Наполеон ими занимался и был лучшим журналистом Парижа (как заметил, помнится, Фуше).
[Приписка Л С. Пушкина:]
Лев Пушкин просит прощения в том, что письмо распечатано; не взглянув на конверт, он думал, что оно к нему.
180. Л. С. Пушкину. Около середины июня 1825 г. Михайловское.Вяземскому, который на днях у вас будет. Не то отдать А. И. Тургеневу для доставления в Москву.
Тебе ничего не пишу, мусье Lion [360], за то, что [тебе] за тобою еще несколько ответов.
181. П. А. Вяземскому. Начало июля 1825 г. Михайловское.Думаю, что ты уже получил ответ мой на предложения Телеграфа. Если ему нужны стихи мои, то пошли ему, что тебе попадется (кроме Онегина), если же мое имя, как сотрудника, то не соглашусь из благородной гордости, т. е. амбиции: Телеграф человек порядочный и честный — но враль и невежда; а вранье и невежество журнала делится между его [361] издателями; и часть эту входить не намерен. Не смотря на перемену министерства и на улучшения цензуры, всё — таки не могу отвечать за Красовского с братьею; пожалуй, я подряжусь выставлять по стольку-то [362] пиэс, да в накладе может остаться журнал, если так восхощет бог да Бируков. — Я всегда был склонен аристократичествовать, а с тех пор как пошел мор на Пушкиных, я и пуще зачуфырился: стихами торгую en gros [363], а свою мелочную, лавку № 1, запираю. К тому же, между нами, брат Лев у меня на руках; от отца ему денег на девок да на шампанское не будет; так пускай Телеграф с ним сделается, и дай бог им обоим расторговаться с моей легкой руки. A demain les affaires sérieuses….[364] Какую песню из [365] Béranger [366] перевел дядя В.[асилий] Л.[ьвович]? уж не le bon Dieu [367] ли? Объяви ему за тайну, что его в том подозревают в П.[етер]Б.[урге], и что готовится уже следственная комисия, составленная из гр.[афа] Хвостова, Магницкого и г-жи Хвостовой (автора Камина, и следств. соперницы В.[асилия] Л[ьвови]ча). Не худо уведомить его, что уже давно был бы он сослан, если не [Оп[асный]] чрезвычайная известность (extrême popularité) его Опасного соседа. Опасаются шума! — Как жаль, что умер А.[лексей] М.[ихайлович]! и что не видал я дядиной травли! Но Дмитриев жив, всё еще не потеряно. — Я послал в Пчелу, а не в Тел.[еграф] мою опечатку, потому что в Москву почта идет несносно долго; Полевой напрасно огорчился, [я] ты не напрасно прибавил журнальным, а я недаром отозвался, et le diable n'y perd rien [368]. Вот еще Эпиграмма на Благон.[амеренного], который, говорят, критиковал моих Приятелей:
Недавно я стихами как-то свистнул
И выдал их без подписи моей,
Журнальный шут об них статейку тиснул
И в свет пустил без подписи ж злодей!
Но что ж? ни мне, ни площадному шуту
Не удалось прикрыть своих проказ:
Он по когтям узнал меня в минуту,
Я по ушам узнал его как раз.
Отослано к Полевому. Ты уже, думаю, босо-ножка, полощешься в морской лужице, а я наслаждаюсь душным запахом смолистых почек берез, под кропильницею псковского неба и жду, чтоб Некто повернул сверху кран. и золотые дожди остановились — Фита в сторону, у нас холодно и грязно — жду разрешения моей участи.
Адрес: Князю Вяземскому.
182. В. А. Жуковскому. Начало июля 1825 г. Михайловское.Неожиданная милость его величества тронула меня несказанно, тем более, что здешний губернатор предлагал уже мне иметь жительство во Пскове, но я строго придерживался повелению высшего начальства. Я справлялся о псковских операторах; мне указали там на некоторого Всеволожского, очень искусного по ветеринарной части и известного в ученом свете по своей книге об лечении лошадей.
Не смотря на всё это, я решился остаться в Михайловском, тем не менее чувствуя отеческую снисходительность его величества.
