Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №6 (2002)
Сижу, пишу “Дорогу” по 2—5 страничек в день. Болит сердце после полудня, и я бросаю, брожу по дому...
Подготовлено к публикации Е. В. Чивилихиной
Александр Гирявенко • Слово о Тихой Сосне (Наш современник N6 2002)
Александр ГИРЯВЕНКО
Малая родина
СЛОВО О ТИХОЙ СОСНЕ
В начале осени двухтысячного года я приехал на несколько дней в свое Ближнее Чесночное и первым делом пошел, а точнее — побежал на речку. Забросил удочки на броду возле глубокой ямы. Поймал пару окуней. Больше не клевало.
Лежу в траве и любуюсь заходящим солнцем. Вдыхаю запах водяной мяты.
Стали складываться стихи:
Буду жив я и здоров, пока
Меня любит матушка-река...
Только сочинил эти строки — поплавок пошел ко дну. Подсек и вытащил хорошего голавля. Снова неотрывно слежу за поплавками. Но они неподвижны. Додумываю стихотворение:
Пока батюшка родимый — лес
(вот он за рекой стоит — ольховый, а там, дальше — и сосновый)
Не поведал всех своих чудес;
Сестры-иволги и братья-соловьи
Песни не пропели мне свои,
И пока я сам еще пою
Песенку свою.
Сложил, и тут же поплавок опять потонул. На этот раз вываживаю соменка.
Сколько раз уже случались со мной подобные чудеса на реке! И сейчас Тихая Сосна наградила меня уловом — за стихи о ней. Как же мне не благодарить ее?
Теперь стараюсь отдать Тихой Сосне то, что должен ей. Она всегда спасала меня, пришла пора помочь спастись ей самой. Верю, что смогу отчасти это сделать, поскольку “Поэт имеет такие свойства, каких не имеют другие смертные, а именно: он может непосредственно проникать в тайны природы и даже прорицать будущее”, — как сказал М. Е. Салтыков-Щедрин.
В чистой воде Тихой Сосны родители купали меня, когда я только родился. Сначала научился нырять, а потом уже — плавать. Воду из нее тогда можно было безбоязненно пить и летом. Отец поручал мне, малышу, носить в ведре пойманную рыбу, следить за поплавками. Матери я помогал поливать помидорную рассаду на огороде — он подходил вплотную к реке.
Тихая Сосна кормила меня — с тех еще пор. Кажется, что я и родился с удочкой и бидончиком в руках. Рыбы в реке было столько, что обыкновенной занавеской из тюля налавливал ее за несколько минут на сковородку. Крупные голавли, окуни ходили в глубине и поверху, их можно было поймать на голый крючок. Рыб, их повадки я научился распознавать еще в начальной школе.
А сколько раков водилось в Тихой Сосне во времена моего детства! Река кишела ими. В прозрачной воде было видно, как рак неспешно подбирался к наживке и объедал ее, не давая брать рыбе. Он цеплялся за наживку и висел на крючке, как лапоть. К вечеру раки выходили на мелководье, случалось, даже вылезали из воды. Мы их ловили рогульками из лещины. За каких-то полчаса на закате можно было добыть с полведра раков. И каких! Попадались громадные голубые раки, с большими, чуть ли не как у морских омаров, клешнями, — не такими острыми и цепкими, как у черных раков. Они очищали реку от всякой нечисти, перерабатывая ее в свое нежное и вкусное мясо — так же, как овощи — навоз.
Помню, как мы ловили раков в один из мартовских дней. Вместе с другом детства Федей Гуженко вооружились длинными раколовками, ломиками и бидонами и пошли на ерик — прямо за наши огороды.
Откалываем льдины и сплавляем их вниз по течению. Под водой, на хорошо видном дне сидели раки — уж мы-то знали, где они зимуют. Защепляли и вытаскивали их одного за другим. Под рачьими шейками, а точнее, хвостами, пряталась икра. Промывали раков в воде и тут же лакомились икрой. Она была чуть кисловатой, со своеобразным вкусом.
Наловили по бидону. Отнесли добычу домой. Пришли снова. Уже начинало темнеть. Ловили мы с противоположного от деревни берега. Собрались идти домой. Федя решил не обходить ерик — до Крейдяного моста идти было далековато, — а переплыть его на льдине. Отколол крыгу и, отталкиваясь раколовкой, поплыл. Я на другой льдине — следом.
Льдина Феди, как он ни старался, не хотела подходить к берегу. Друг подошел к ее краю и, соскользнув, плюхнулся в воду. Смотрит на меня, вытаращив глаза. Потом бредет по пояс в ледяной воде к берегу, благо он рядом. Из сапог выскакивают пузыри. Мне стало так смешно, что я упал на льдину от хохота.
Друг уже стоит на берегу и ругается. А меня тем временем сносит на глубину. Теперь уже я бегаю по льдине, пытаюсь подгрести к берегу. Но ничего не выходит. Тоже валюсь в воду. Она мне по грудь, и я иду к берегу с такими же пузырями, а хохочет теперь Федька.
Потом мы бежим к нему домой. Родители друга находят для нас подходящую одежду. Залезаем на горячую лежанку печи. Согревшись, садимся есть горячий борщ с цельными кусками старого сала в нем, круглым луком и такими же помидорами — бесподобно умела готовить мать Феди, Матрена Павловна, колхозный повар. И ни у меня, ни у друга на другой день — ни насморка, ни кашля. И снова мы на реке...
А однажды кто-то из односельчан — то ли Степан Константинович Демьянов, то ли его брат Кузьма, — решил по весне прокатиться в ледоход на льдине до соседнего Острогожска — вместо электрички. Взял топор, шест. Это снаряжение и спасло путешественника. Доплыл аж до соседней Зосимовки и там попал в затор, из которого чудом выбрался. Толстые льдины шли по широко разлившейся реке мощно — с гулом и треском, шорохом. Они наползали на берега, несли на себе вырванные водоросли и кустарники, а иногда и сельскохозяйственный инвентарь, домашних и диких животных. Тихая Сосна заливала заречный островной луг, размывала и сносила деревянные переходы и мосты, доходила до ольховых и сосновых лесов. Величественное и незабываемое зрелище! Подивиться на ледоход выходило все село.
Река надолго оставалась глубокой и полноводной, с чистыми берегами. В мутной воде мужики ловили подсаками и подхватками красноперых окуней, серебристую плотву и сибелей; круглых, как деревянные поленья, щук — не пахнущих после зимовки водорослями, а потому особенно вкусных.
Река кормила нас не только рыбой. Ребятишки, проголодавшись, могли насытиться ее водяными, прибрежными, луговыми растениями, их плодами. Весной с удовольствием ели побеги молодого камыша (пикульки). Летом подрастал высокий рогоз — розовый и белый. Его корнями, нежными и сладкими, мы лакомились, когда ловили рыбу малявочницами-топтушками. На воде плавали лилии-кувшинки. Рано утром они раскрывались, распускали белоснежные лепестки, а к вечеру закрывались, и зеленые куполки-маковки уходили под воду. Это тоже была подходящая еда, в отличие от пахучих, но несъедобных желтых кубышек, по-местному — “глечиков”.
Когда белая лилия отцветала, то превращалась в “кувшинку” с вкусными кашеобразными семенами. Именовали ее тогда “гнилушкой”.
Питались мы также корнями ситняга, а из пористых его стеблей делали поплавки; ели так называемые прибрежные лапуцики, ожину-ежевику, калину, собирали под лозами опята, срывали обвившийся вокруг ольхи хмель.
Круглый год, веками, река спасала живших возле нее людей от голода и холода.
Тихая Сосна поит и удобряет илом прибрежные огороды — они урожайны даже в засуху. Она питает заливные луга — они летом и осенью украшены копнами, скирдами, а значит, потчует земляков мясом вскормленных ее прибрежными травами животных. В ее воде кормятся ряской и другими водорослями и моллюсками домашние и дикие утки, водяные курочки, журавли, чайки.
Река — не только царство рыб, водорослей и трав, но и обитель водяных зверьков — ондатр, выдр, нутрий, даже ласок и хорей, что водятся в прибрежных зарослях. Развелись в ней в последние годы еще и бобры. По моему глубокому убеждению, этих зверей нужно нещадно уничтожать: поедают много рыбы. Бесполезно рыбачить в их владениях. И приречные деревья они портят, засоряют ветками воду, мостя свои гати-“гнезда”.
Тихая Сосна — это водопой для зверей и птиц, обитающих в приречных лесах. Никогда не забуду, как однажды на утренней зорьке мы ловили с отцом плотву и лещей на приваде у соседней Зосимовки. Сидели тихо. Над рекой клубился туман. Вдруг с противоположного лесистого берега что-то плюхнулось в воду и поплыло в нашу сторону. “Смотри, — прошептал отец, — волк!”. И я его увидел, совсем близко. Мы встали и смотрели на зверя во все глаза. А волк отряхнулся и побежал, оглядываясь, в сторону большого леса, за холмы. Видел в другой раз, как речку переплывала косуля, как пили из нее воду дикие свиньи с выводками полосатых поросят.
Река была раньше удивительно красивой. Она чудесно пахла водорослями и прибрежными травами, как будто была настояна на них горячим солнцем. Запах реки был запахом чего-то первородного, запахом самой сказочной природы. Это был, по моим детским представлениям, сам русский дух. Он дарил здоровье местным жителям, животным, птицам, рыбам, растениям и деревьям.
