'Одиссей' Журнал - Одиссей за 1996 год
Обратимся к примеру, привлекшему внимание многих микроисториков. Динамику макропроцесса, скажем, складывание современного европейского государства в XV-XIX вв., можно анализировать по-разному. Долгое время историки в первую очередь интересовались теми, кто был заметен как личность, сыгравшая немаловажную роль в истории. Затем под влиянием великих теоретиков XIX в. историки открыли для себя значимость массовых и анонимных процессов. Широко распространилось убеждение, что истинная история - это лишь история сообщества, история масс. Если в 1880-х годах обычно говорили о политике Ришелье и ее роли в преобразовании политического, административного, религиозного устройства, налоговой системы и культуры Франции в первой половине XVII в., то сегодня о становлении абсолютистского государства охотнее говорят в безличной форме. Оно вписывается в неотвратимые процессы большой длительности: с XIV по XVIII в. После Макса Вебера стали говорить о длительном процессе рационализации, захватившем западные общества; после Норберта Элиаса говорят о двойной монополии на взимание налогов и на осуществление насилия, которую приобрела французская монархия в период между средними веками и Новым временем; вместе с Эрнстом Канторовичем стали прослеживать постепенное высвобождение энергии секуляризации в недрах самого средневекового христианского мира. То, что прежде приписывали величию, авторитету, власти, таланту отдельной личности, теперь объясняют самоочевидным действием громоздких и анонимных механизмов, для которых есть удобные названия, вроде государства, модернизации, форм прогресса; на уровне большей дробности объяснение находят в таких классических феноменах, как война, распространение письменной культуры, индустриализация, урбанизация и др.
Считается, что "механизмы" власти действуют сами собой; они эффективны именно потому, что это механизмы. Поразительно, что их мощь никогда не ставилась под сомнение. В лучшем случае историки стремятся установить, кто пытается встать на пути крупных изменений, кто старается разоблачить и блокировать их во имя альтернативных общественных ценностей. И, разумеется, не случайно, что то самое поколение интеллектуалов, которое вот уже 20 лет придает огромное значение структурам власти, в то же время особенно увлекается изучением разного рода маргиналов, отщепенцев, альтернативных исторических групп: благородных разбойников и ведьм, инакомыслящих и анархистов, в общем, изгоев. Ведь это еще и способ признания и подчеркивания мощи и реальности власти, ибо восставать против нее отваживалась лишь раз
Ж. Ревель. Mukpoucl opuчeckцй знализ и Конструирование социального___ 119
розненная кучка героев, которые действовали вне системы и не имели подлинной надежды на успех.
Принять такой взгляд на вещи и подобное распределение ролей означает на самом деле признать, что вне мажоритарной логики действия механизмов власти, вне второстепенных форм сопротивления им - социальных актеров в массовом масштабе просто не существует или же они пассивны и исторически подчинены воле гигантского Левиафана. Но такое представление неприемлемо. И не по причинам морального свойства, но потому, что оно оказывается частью тех представлений, которые не переставала внушать сама логика власти, стремящаяся диктовать все, вплоть до того, как этой власти противостоять. И еще потому, что, даже если принять гипотезу о глобальной эффективности механизмов и устройств власти, нужно понять, как эта эффективность стала возможной, т. е. как предписания властей передавались и воспроизводились в бесконечно разнообразных и разнородных контекстах.
Такая постановка проблемы означает отказ от простых формулировок - сила/слабость, власть/сопротивление, центр/периферия - и перенос анализа в сферу действия таких категорий, как циркуляция, взаимодействие, присвоение на всех уровнях. Тут нужно внести ясность: большинство историков имеет дело с обществами сильно иерархизированными, обществами неравенства, где глубоко укоренился сам принцип иерархии и неравенства. Было бы смешно отрицать эту реальность и притворяться, что такие явления, как циркуляция, взаимодействие, присвоение, могут мыслиться вне воздействия власти. Как раз наоборот, я хотел бы внушить мысль об их неотделимости от власти, о том, что в действительности они были способны вступить в сделку с разными видами власти, что и они влияли на результаты действия власти.
Возьмем пример монархического государства в Новое время. Из Парижа и Версаля, из Берлина или из Турина оно видится как внушительное архитектурное сооружение; его формы беспрестанно уточняются и разветвляются, пока не охватывают целиком все общество, ответственность за которое государство берет на себя. Реальность, как известно, сложнее и не столь гармонична. На деле государственные институты громоздятся один на другой, конкурируют и подчас противостоят друг другу. Некоторые из них уже совершенно устарели (однако логика Старого Порядка такова, что они обычно не ликвидируются, когда на смену им приходят другие, и это порождает безнадежную путаницу в полномочиях, функциях, компетенциях); другие находятся на подъеме, потому ли, что возникли последними, или потому, что в данный момент оказались лучше всего приспособленными к ситуации в обществе. Но как зачинатели, так и сегодняшние историки в рамках присущего им глобального представления о государстве видят за колебаниями, противоречиями, изменениями ритма единый идущий через века процесс. Оценивая рост государства с помощью вычисления уровня налогов, или количества чиновников, или числа королевских судов, они делают это по модели
120 Hcropuk в nouckax метода
экономического роста, который при всей своей протяженности представляет единый процесс. Гораздо труднее произвести оценку с точки зрения эффективности государственного аппарата. Но и она практически оценивается в зависимости от роста отношения числа государственных чиновников к общей численности населения. Само собой разумеющимся считается существование единой логики, объединяющей все проявления государственного начала.
Но что может быть более спорным! Что можно увидеть, рассматривая процесс формирования государства на низовом уровне, в его наиболее отдаленных последствиях? Если изменить масштаб рассмотрения, то перед глазами могут предстать совсем другие реальности. Именно это продемонстрировал Дж. Леви в вышеупомянутом исследовании Сантены - сельской общины в Пьемонте в конце XVII в ". Великие перемены века, запоздалое утверждение абсолютистского государства в Пьемонте, европейская война, соперничество между крупными аристократическими домами - все это, конечно, здесь присутствует, хотя след просматривается лишь сквозь пыль ничтожных событий. Но именно в этих ничтожных событиях обнаруживаются и совершенно другие очертания.
Было бы соблазнительно свести всю эту историю к противоречиям, возникающим между периферийной общиной и находящимся на подъеме, все более настойчивым в своих требованиях абсолютистским государством. Но партнеров на этой сцене гораздо больше. Между Сантеной и Турином стоит еще со своими претензиями Кьери, средней руки город, полагающий, что имеет право на собственное слово. Свои претензии выдвигают архиепископ Туринский, в чьем ведении находится приход, соперничающие друг с другом крупные землевладельцы округи. И само деревенское общество разделяют на части интересы составляющих его групп. Коллективные актеры противостоят друг другу, одновременно с этим вступая в союзы в зависимости от открывающихся и все время меняющихся возможностей. Общественные и, если угодно, "политические" фронты постоянно рассыпаются, чтобы перекомпоноваться по-другому. Именно благодаря множественности поставленных на карту интересов, сложности социальной игры, деревня Сантена во второй половине XVII в. получила коллективный шанс остаться "paese nascosto", как бы отстранившейся от великих маневров центрального государства. Действия, затрагивающие деревню, нейтрализовали друг друга, а деревенское сообщество проявило своеобразный политический разум. Не в меньшей мере такое положение вещей определила фигура нотариуса-подсети Джулио Чезаре Кроче, который, играя роль посредника, заправлял в Сантене 40 лет. Он отлично знал все социальные связи, позиции семей и сумел использовать свое знание, равно как и коллективную память жителей деревни, неизменно выступая в качестве посредника в любых делах, как внутри общины, так и вне ее. Показательно, что Кроче не принадлежал к признанному миру сильных. Он был не особенно богат и его профессиональный статус не давал ему особых полномочий. Его власть имела
Ж. Ревель. Wukpoucmpu4eckuu анализ и Конструирование социального 121
совершенно иную природу: она была основана на обладании "нематериальным" капиталом. Это информированность, ум, оказанные услуги, которые позволили ему занять свое место и наилучшим образом руководить делами деревни.
