Николай Власов - Великий Бисмарк. Железом и кровью
16 сентября палата вычеркнула из бюджета расходы на реорганизацию армии. В правящих кругах усиливались колебания – Роон настаивал на уступках, король упирался и твердил об отречении. Неделю спустя палата депутатов на окончательном голосовании по вопросу постановила в дополнение к отказу от экстраординарных расходов сократить обычные расходы почти на 15 процентов.
Бисмарк в этот момент находился далеко от эпицентра событий. 25 июля он отпра вился в отпуск на юг Франции. Через Блуа, Бордо и Байонну он приехал на знаменитый курорт Биарриц, где сполна насладился заслуженным отдыхом. Ежедневно два морских купания, длительные прогулки по горам, минимум информации из мира политики – все это способствовало отдыху и тела, и души. «Я весь в солнце и морской соли. (…) Сегодня мы гул яли с 7 до 10 часов утра, по скалам и лугам, потом я в одиночестве до полудня карабкался по обнажившимся при отливе утесам, затем 3 часа лежал лениво на диване, читал и дремал. Около трех часов дня я в воде, из которой с удовольствием не вылезал бы вообще; я оставался там полчаса и потом чувствовал себя так, словно для полета мне не хватает только крыльев. После еды мы катались верхом, в лунном свете при отливе вдоль побережья, а затем я снова продолжил свой путь в одиночестве. Сейчас десять, я ложусь спать, встану в шесть и дважды выкупаюсь с утра. Как видишь, я говорю только о себе, как старый ипохондрик; но что еще рассказывать о происходящем здесь, кроме того, что воздух и вода словно бальзам», – писал он жене 11 августа [203]. С каждым днем он, по собственному признанию, чувствовал себя на год моложе.
Здесь же, в Биаррице, Бисмарк встретил супружескую чету Орловых. Муж, ветеран Крымской войны, российской дипломатический представитель в Швейцарии, был значительно старше своей жены, 24-летней Екатерины, урожденной Трубецкой. Русская графиня стала, видимо, последней серьезной влюбленностью Бисмарка за всю его жизнь. Красивая, живая и естественная, она напомнила ему Марию фон Тадден. «Рядом со мной прекраснейшая из женщин, которую ты бы очень полюбила, если б познакомилась с ней, – писал Бисмарк жене. – Оригинальная, веселая, умная и любезная, красивая и молодая» [204]. В письмах к сестре дипломат высказывался более прямо, говоря о том, что, «с тех пор как приехали Орловы, я живу с ними, как будто мы одни в мире, и в некоторой степени влюбился в хорошенькую принцессу. Ты знаешь, как у меня случается такое, без того, чтобы это повредило Иоганне» [205]. Судя по всему, Бисмарк вовсе не считал свою склонность чем-то предосудительным, поскольку никакой измены в прямом смысле слова не происходило. Иоганна смотрела на вещи несколько иначе, признавая в одном из писем друзьям, что, будь у нее хоть малая склонность к ревности, она была бы уже переполнена ею [206]. Насколько искренне это говорилось, неизвестно, учитывая, что госпожа фон Бисмарк была вполне склонна к сильным негативным эмоциям, просто умела при необходимости их подавлять. Однако, судя по всему, мимолетный роман нисколько не повлиял на отношения внутри семьи. К тому моменту, после долгих лет совместной жизни, роли были не только распределены, но и прочно закреплены: он был безусловным лидером, слово которого имело силу закона, а действия не обсуждались.
У самого Бисмарка влюбленность в Орлову не вызвала никакого внутреннего конфликта, никак не повлияла на его отношение к Иоганне. Благодаря русской графине он окунулся в мир беззаботной юности, мир, где не было политических игр и стратегических планов, а лишь красота природы и радости сегодняшнего дня. Екатерина Орлова стала для Бисмарка символом молодости, наслаждения жизнью, легкости и беспечного счастья. Для почти 50-летнего дипломата, который лишь на несколько недель вынырнул из бурлящего моря политики, эти ощущения были бесценны. Недаром он еще много лет спустя будет с ностальгией вспоминать, как о потерянном рае, о проведенном в Биаррице отпуске.
Вместе с Орловыми Бисмарк покинул Биарриц и отправился на Пиренеи, самовольно продлив свой отпуск – правда, поставив об этом в известность министерство иностранных дел. Внимательный читатель мог бы провести аналогию между этой поездкой и юношескими вояжами, которые в свое время стоили Бисмарку карьеры в Аахене. Действительно, путешествуя по южным районам Франции, он практически лишился возможности оперативно узнавать новости и получать корреспонденцию из Берлина. Однако внешним сходством дело и ограничивалось. В августе 1862 года у Бисмарка уже не было никаких сомнений относительно правильности избранного им магистрального пути. Он позволил себе небольшой отдых, короткое забытье перед решающим боем. При этом, по мнению Лотара Галла, Бисмарк тщательно рассчитывал момент, когда может понадобиться его участие, и практически не рисковал опоздать к решающим в своей жизни событиям. «Биарриц и Пиренеи помогли ему сменить обстановку, дали ему возможность расслабиться, позволили отвлечься от мучительных раздумий на единственную тему, но ничего более» [207].
Тем не менее письмо Роона, датированное 31 августа, он получил только 12 сентября. В ответном послании Бисмарк вновь жаловался на неопределенность своего положения: «Я должен воспользоваться случаем добиться ясности. Я ничего так не желаю, как остаться в Париже, но я должен знать, что переезжаю и устраиваюсь не на несколько недель или месяцев, – ведь мой дом поставлен на широкую ногу. (…) Если бы Его Величество сказал мне, что я буду назначен 1 ноября, или 1 января, или 1 апреля, – я знал бы, что делать. (…) При такой неопределенности я теряю всякий вкус к делам и буду вам от души благодарен за всякую оказанную вами дружескую услугу, которая покончит с этой неопределенностью. Если это не удастся в ближайшее же время, то придется примириться с существующими фактами, сказать себе, что я – посланник короля в Париже, поселиться там с 1 октября с чадами и домочадцами и устроиться окончательно. Коль скоро это совершится, Его Величество сможет уволить меня в отставку, но уже не принудить сразу же вновь переезжать куда-то; я предпочту уехать к себе в имение и буду тогда знать, где живу. В уединении я, с божьей помощью, восстановил свое здоровье и чувствую себя лучше, нежели когда-нибудь за последние 10 лет; но о том, что делается в нашем политическом мире, я не слыхал ни слова. (…) Я так доволен положением посланника Его Величества в Париже, что не просил бы ничего другого и желал бы только знать наверно, сохраню ли я этот пост по меньшей мере до 1875 года. Дайте мне эту или какую угодно другую уверенность, и я подрисую ангельские крылья к вашей фотографии» [208]. Идея Бисмарка вполне недвусмысленна: ясность, и как можно скорее! Совершенно очевидно, что слова об удовлетворенности дипломатическим постом в Париже нужны были только для того, чтобы оказать давление на собеседника; оставаться на этой должности до конца карьеры было бы для деятельного Бисмарка скорее наказанием. В любом случае, он немедленно прервал свое турне и отправился в Париж.
Именно там он получил 18 сентября от Роона телеграмму с условной фразой: «Промедление опасно. Спешите». На самом деле еще за два дня до этого послание с приглашением прибыть в прусскую столицу отправил Бернсторф, однако не вполне ясно, дошло ли оно до адресата. В любом случае это означало, что резерв должен выдвинуться как можно ближе к месту сражения – Бисмарку следовало отправиться в Берлин, и даже король, который еще 7 сентября отвергал кандидатуру «бешеного юнкера», дал на это свое разрешение. К тому моменту конфронтация дошла до крайней точки. Палата депутатов твердо настаивала на своем, правительство разрывалось в поисках компромисса, который удовлетворил бы обе стороны, а монарх, не настроенный уступать, подумывал об отречении. Вильгельм чувствовал себя покинутым всеми, даже министрами, которые 17 сентября практически в ультимативной форме заявили ему о необходимости идти на уступки, угрожая в противном случае коллективной отставкой. Он заявил о необходимости вызвать в Берлин своего старшего сына, кронпринца Фридриха Вильгельма, находившегося в Тюрингии, и заготовил текст отречения, на котором отсутствовали только дата и подпись. Неизвестно, насколько искренним было намерение короля; некоторые историки видят в нем только тактический ход, которому сам Вильгельм не придавал серьезного значения, намереваясь просто оказать давление на окружающих. В любом случае, именно в это время монарх решил обратиться к своему «последнему доводу» – назначить Бисмарка главой правительства.
Сопротивление этому решению, даже в королевской семье, было огромным. Придерживавшийся либеральных взглядов кронпринц записал в своем дневнике: «Его Величество хочет назначить Бисмарка-Шенхаузена!!! министром-президентом (…) Я почти не спал ночью от огорчения» [209]. Что касается Аугусты, то она развила невероятную активность, чтобы убедить супруга в гибельности назначения «бешеного юнкера» главой правительства. В устной и письменной форме она доказывала Вильгельму, что Бисмарк – беспринципный авантюрист с реакционными убеждениями, который является сторонником союза с Францией и Россией в ущерб общегерманскому делу. Приход Бисмарка к власти, по мнению Аугусты, приведет к крушению прусского государства. Возможно, Вильгельм прислушался бы к мнению супруги, которая в целом имела на него очень большое влияние. Однако проблема заключалась в том, что Аугуста была не в состоянии предложить ему альтернативу, которая устраивала бы короля. Заявление об отречении, лежавшее на столе у Вильгельма, сыграло роль великолепного инструмента давления и на жену, и на сына, которые по понятным причинам не хотели, чтобы оно было пущено в ход.
