Иоанна Хмелевская - Шутить и говорить я начала одновременно
Это в те дни я услышала очень оригинальный комплимент. С каким-то парнем мы плыли в байдарке, я гребла, он сидел сзади.
– Красиво у тебя лопатки ходят! – в полном восторге сказал он.
Честно говоря, в лагере я выглядела как чучело, найти во мне что-либо красивое было нелегко. Хорошо, хоть лопатки...
( А сразу после каникул...)
А сразу после каникул я совершила непростительную глупость – раз в жизни поступила разумно. Простить себе этого не могу! Уже в сентябре, после начала учебного года, в Катовицах устроили большой костер, вроде как неофициальное завершение того самого летнего лагеря. Нас пригласили на него, а денег у меня не было. Еще не начались занятия, поэтому я не могла заработать, давая уроки отстающим ученикам, как это делала в предыдущие годы. К тому же надо было отпрашиваться из школы на целых три дня, не знаю почему мне показалось это нежелательным в начале последнего школьного года, ну я и решила проявить благоразумие и отказаться от поездки, хотя поехать очень хотелось.
Долго потом я не могла простить себе такой глупости, тем более когда выяснилось, что расходы на поездку собиралась оплатить Люцина, так что отпадало главное препятствие, но узнала я об этом поздно.
А на костре было чудесно! Уже на перроне коленопреклоненный Збышек вручил Лильке букет цветов, все спрашивали обо мне и Янке, некому было вести конферанс и вообще я безвозвратно потеряла возможность еще раз окунуться в волны счастья.
И тогда я дала себе страшную клятву: в жизни больше не буду руководствоваться рассудком. Кажется мне, эту клятву я сдержала...
( Последний год учебы в школе...)
Последний год учебы в школе отличался событиями личного характера, но о них я намерена поговорить в следующем томе своих мемуаров. Нет, не подумайте чего, я вовсе не настроена увильнуть, напротив, с каким-то мазохистским наслаждением собираюсь подробно развернуть эту тему, просто она достаточно протяженна и было бы ошибкой разбивать ее на куски. Войдет она в мою автобиографию и потянется за мной уже на всю жизнь, как пыль за солдатским строем. Возможно, для кое-кого она даже окажется и поучительной, по принципу: учитесь на чужих ошибках, всех своих все равно не успеете совершить.
Пока же мне хотелось бы покончить с детством, а я вижу, что в этом важнейшем периоде человеческой жизни я упустила несколько весьма существенных моментов. Например, рыбу.
Просто чудо, что однажды я за какого-то карпа не расплатилась собственной жизнью. Предупреждаю, сейчас забегу вперед.
Всем известно, как трудно было достать рыбу к Рождеству, долгие годы это составляло проблему. Изощрялись кто как мог: раздобывали рыбу по блату, крали из пруда в Лазенках, прибегали ко всевозможным фортелям, а преимущественно отстаивали длиннющие хвосты в магазинах. Лично я стояла раза два, зато по нескольку часов, а в основном это делала Люцина. Во-первых, она обожала рыбу, во-вторых, обожала вносить в мрачную угрюмость очередей разнообразие и веселье, что ей неоднократно удавалось.
В шестьдесят девятом году я вернулась из Копенгагена. Двадцать девять часов провела я за рулем автомашины, продираясь сквозь снежные заносы, теряя управление на обледенелых шоссе, и к Сочельнику полуживая добралась до Варшавы, решив по дороге заглянуть к родителям, поцеловать их и прямиком отправляться к себе – отсыпаться. В распрекрасную рождественскую погодку – снег с дождем или дождь со снегом, колеса разъезжаются в жидкой грязи на варшавской мостовой, темно, хоть глаз выколи – из последних сил добралась я до родительского дома, утешая себя мыслью, что еще через три минуты буду у себя, только покажусь им, пусть убедятся, что я живая и здоровая. Не тут-то было! Мать немедленно велела мне отправляться в Грохув, на другой конец Варшавы, где отцу по блату обещали рыбу. А разве рождественский стол может быть без рыбы?
Я отчаянно отказывалась, уверяя, что и нескольких метров не в состоянии больше проехать, а что говорить о Праге, левобережной Варшаве, где располагался проклятый Грохув! С равным успехом я могла убеждать стенку. Мать обиделась насмерть и заявила, что в таком случае она вообще отказывается устраивать нам праздник, все присутствующие единодушно осудили меня, и что мне оставалось? Я поехала на Прагу, отчетливо осознавая, что еду на верную смерть. Отец, Человек мужественный и больше всего на свете любящий спокойствие, поехал вместе со мной, явно не понимая, на что он идет.
Точно помню, что машину вести я была не в состоянии, однако машина оказалась на высоте и все сделала сама, без моего участия. Не я вела «опель», он вез меня, и все закончилось благополучно. Рыба к празднику была.
Мой отец был закоренелым удильщиком, и по всему детству то и дело мелькала рыба, но она не грозила опасностью для жизни. Отец же был из тех фанатиков-рыболовов, которые могут часами сидеть с удочкой над любой лужей, независимо от результата. Впрочем, результат его сидения мне приходилось видеть неоднократно. Помню, еще до войны с интересом наблюдала за тем, как он одну за другой вытягивал рыбу из пруда рыболовецкого хозяйства одного своего знакомого, в Косьмине. Тогда же отец прочитал мне небольшую лекцию о том, что любит рыба, какая ловится на небольшие кусочки телятины, какая на шарики из хлебного мякиша, какая на размоченный горох и, наконец, на червяка. Дома я очень любила есть свежий хлеб, а отец норовил отобрать его, припасая для своей рыбы, и отдавал мне корки. В дни удачных уловов у нас на кухне разыгрывались страшные сцены, ибо всю эту массу рыбы приходилось чистить и жарить. Хорошо, если в эти дни подворачивалась Люцина. Помню, как однажды мать с криком ужаса бежала от кухни до самой спальни, увидев, как на сковородке сам собою шевельнулся кусок рыбы. Я не любила рыбу из-за костей.
Запомнилась еще довоенная поездка в Чешин к нашей родне. Мой дядя, отец Лильки, был таким же заядлым рыбаком, как и отец, и они вместе рыбачили на богатой рыбой реке Ользе. Дядя знал, где клюет, и рассказал отцу о перспективном месте под Устронем. Туда отправились мы втроем: отец, мать и я. Надо было перейти через мостик, родители из-за чего-то поссорились, мать заявила, что возвращается домой, и пошла обратно. Отец кинулся следом, уговорил, они вернулись и снова перешли мостик. На том берегу мать снова разнервничалась и повернула обратно, отец с удочками – за ней. Вернулись на берег, остановились, отец принялся уговаривать мать, все опять двинулись по мосту на ту сторону.
Идя следом за родителями, я на ходу читала какую-то книгу и, увлеченная ею, сначала не заметила происходящего. Наконец до меня дошло, что мы в четвертый раз переходим один и тот же мостик. Тогда я уселась на берегу на большом камне и решила читать спокойно, пока они не придут, наконец, к какому-то окончательному решению. Обиженная и надутая мать позволила себя уговорить, мы пришли на условленное место, отец поднапрягся и, чтобы окончательно смягчить мать, поймал большую рыбу. Возможно, силой воли. Жутко гордый собой, он тогда научил меня забрасывать удочку.
Потом он не раз ловил там рыбу, стараясь приехать в Чешин один, без нас. Очень подружился с дядей и всегда привозил в Варшаву очень вкусную копченую рыбу, собственного улова и собственного копчения. Это точно, он не хвастал, такой рыбы в магазинах не продавали.
Тетка, Лилькина мать, придерживалась мнения, что рыбу чистит тот, кто ее поймал, и моя мать очень легко согласилась с ней. И правильно. Раз поймали, принесли домой, так пусть сами и чистят. Впрочем, дядю давно приучили, теперь и отец, не возражая, стал подчиняться этому золотому правилу.
Раз мы все трое возвращались из Чешина в Варшаву. Отец, разумеется, с удочками. На Главном вокзале мы взяли такси, стали в нем размещаться. Сначала отец попытался засунуть удочки в такси в длину и чуть не выбил переднее стекло. Попробовал засунуть поперек машины, выставив их концы в окна, и принялся цеплять ими прохожих и проезжих. Наконец положил их по диагонали, чуть не воткнув матери в глаз, а когда доехали до дома и он их вытаскивал из машины, удилищем сбросил с матери шляпу. Разъяренная мать, доведенная до белого каления, заявила – терпение ее кончилось, она сожжет отцовские удочки. И баста! Отец испугался и спрятал их так, что потом два месяца сам не мог их отыскать.
Перипетии с рыбами тянулись за мной всю жизнь. Как-то мать уехала к Люцине в Катовицы на три дня, но задержалась на неделю, и за это время мне пришлось так настрадаться из-за рыбы, что я надолго запомнила. Дома оставались отец и собака. С отцом никаких проблем не было. Он получал чай с булкой и больше ничего не требовал. Собака чай пить не желала, накормить ее было труднее, но тоже не проблема. Больше всего неприятностей доставляла Тереса. Тереса в это время как раз лежала в больнице, не помню уж, что у нее было, ничего серьезного, кажется, желчный пузырь. Я ежедневно навещала ее и должна была приносить еду.
