С. Муратов - ТВ-эволюция нетерпимости
Время от времени на экране второго канала появлялся текст из инструкции Центризбиркома о недопустимости оскорбительных и заведомо ложных высказываний, унижающих честь и достоинство конкурентов. «Извините, что мы не можем вмешаться…», — виновато объясняли зрителям журналисты, роль которых сводилась к функциям диктора.
Однако догадка о том, что доклады и митинговая лексика — не самый удачный способ покорения избирателей, навела претендентов на мысль диалогизировать свои выступления. Избегая назойливых журналистов, они научились не только сами себе задавать вопросы, но и имитировать интервью. Светлана Горячева явилась на передачу с личным интервьюером, Николай Рыжков /старший/ пригласил на эту роль народную артистку Людмилу Зайцеву, а Виктор Черномырдин — знаменитого Друзя /”Что? Где? Когда?”/. Даже малым зрителям было ясно, что такие экранные поддавки — разновидность замаскированных монологов.
Кое-кто поднялся на ступеньку выше — «сами себе ведущие». Петр Филипов /блок 89/ с микрофоном в руке комментировал уличные опросы, объясняя, как юристы могут помочь обманутым вкладчикам. Временами изображение замедлялось. Вступал музыкальный клип. Кандидат бродил по улицам с задумчивым видом в то время, как зрители продолжали слышать его внутренний голос. Эклектика достигалась полная. «Закон и порядок в России восторжествуют только в том случае, если в парламенте будут работать профессионалы», — заключал самодеятельный ведущий.
«Мы отличаемся от других кандидатов тем, что мы — профессионалы», — в свою очередь утверждал один из лидеров блока «Ассоциация адвокатов». Задачи блока он объяснял на улице первым встречным /опять-таки с микрофоном в руках/. Например, останавливал на улице пожилую даму: «За кого вы будете голосовать?» — «Мне нравиться “Ассоциация адвокатов», — говорила та. — «А вот я как раз являюсь одним из ее лидеров!» — восторженно восклицал ведущий.
По части героизации лидеров кандидатские ролики напоминали видеоздравицы эпохи застоя или сюжеты программы «Время». Но когда принцип «сами себе ведущие» осуществляют юристы, целители и генералы, то успех обеспечен лишь при условии, что они же — сами себе и зрители.
Час комедиантов
Третью категорию претендентов на экранное самовыражение составили «шутники». Партией «веселых людей, а не серьезных политиков с угрюмыми лицами» объявили себя любители пива, лидер которых являлся на передачу с цветами для женщин студии. «Для вас важнее власть или пиво?» — интересовался ведущий. — «Для нас важнее показать абсурд российских политиков. Когда побеждает тот, кто больше обещает».
С подобного рода стереотипами кандидаты пытались сражаться в меру своих способностей. Зажатые участники блока выходили к микрофону с гитарой и маленькой девочкой с белым бантом и испуганными глазами. Наиболее изобретательные затевали викторины с аудиторией /«Какой политик избивает женщин и гуляет с иностранной порнозвездой?», «Какой военный патриот три раза сдавался в плен?»/ или разыгрывали интермедии с частушками. Лингвистические эксперименты К. Борового по уровню вкуса не уступали парламентским опытам депутата В. Марычева. Оскорбленный неспособностью властей оценить его замысел /«Премьер-министр и его холуи боятся когда над ними смеются»/, Боровой упорно не хотел замечать, насколько комична на экране его собственная фигура — политика, оживляющего свои экономические доктрины плясками и «фольклором».
Борис Федоров демонстрировал книгу премьер-министра о его государственных достижениях, все страницы которой были пустыми, а его неумелый сторонник по другому каналу вспоминал о злополучном генсеке, за которого приходилось не только писать предвыборные доклады, но и их озвучивать. Пикантность ситуации состояла в том, что это «воспоминание» кандидат от начала и до конца читал по бумажке, от которой не отрывал глаза.
Если политика — дело политиков…
Принцип самообслуживания, избранный кандидатами, продемонстрировал их полную неготовность к прямому эфиру и неспособность к прямому общению. За боязнью дебатов стояла боязнь оказаться несостоятельным перед «каверзными» вопросами. Закон о выборах, предоставивший кандидатам право — вопреки всем нормам международной этики — самим решать, как именно распоряжаться экранным временем, ни в коей мере с интересами зрителей не считался.
Осознававшие свою беспомощность журналисты, иногда делились своей горечью со зрителем. «Простите меня ради Бога, но я снова вынужден быть в несвойственной мне роли конферансье, — говорил на экране один из ведущих Александр Радов /РТР, 8 декабря 1995/. — Сегодня я представляю четыре блока, которые предпочли явить себя вам только на заранее записанных роликах. Я вижу в этом большую несправедливость». Хотя, объяснил он, поведение представителей блоков вполне соответствовало закону о выборах и инструкциям Центризбиркома, сама ситуация нарушала конституционные права избирателя.
Партии выбрали для себя монолог как наиболее удобную форму обращения к зрителю. Это лишало ведущего возможность задать им вопросы, которые от имени зрителя он хотел бы задать. А вопросы, которые сами депутаты включали в ролик, подгонялись под заранее заготовленные ими ответы.
Могли ли тележурналисты в такой ситуации хоть как-то отстаивать интересы зрителей? Отчасти да. Отобрав, например, наиболее конструктивные из вопросов, волнующих избирателей, и допуская монологи в эфире лишь при условии, что они содержат ответы именно на такие вопросы. Телевидение могло создать группы экспертов /нечто вроде бюро проверок/, предоставив им время для ежедневного анализа выступлений, чьи авторы прибегают к инсинуациям, передержкам и псевдофактам, не говоря уже об открытом обмане.
Но, воспринимая приглашение к диалогу как покушение на свободу слова, проигрывали и демократы. Тимур Гайдар, прекрасно владеющий искусством полемики, начал в первом же ролике с монолога за кабинетным столиком при свете настольной лампы, уместного в лучшем случае для учебной аудитории, но не предвыборного экрана. Г. Явлинский с досадой встречал любой вопрос журналиста /«Вы и здесь заблуждаетесь. Странно, как много вы заблуждаетесь»/. Уверенность лидера «Яблока» в том, что интервьюер программы его партии не читал, а если читал, ничего не понял, — оказалась его врагом, куда более опасным, чем любой конкурент по выборам. Причем, когда в редких случаях он все-таки удостаивал журналиста ответом /«Ну уж если вам так не терпится…»/, то завязавшийся разговор неожиданно обнаруживал, насколько Явлинский-полемист убедительнее Явлинского-декламатора.
Настоящие дебаты прозвучали в течение всей кампании дважды на первом канале /«Один на один»/ и несколько раз на четвертом /в рамках «Героя дня»/. Это экранное действие показало, каким захватывающим может стать столкновение мнений, за считанные минуты способное выявить «кто есть кто». К сожалению, подобные примеры погоды не делали, оставаясь лишь исключениями на фоне одинаково унылых докладов, коллективных читок предвыборных тезисов, обличительных выпадов и роликов-штампов вперемежку с неуклюжими /в подавляющем большинстве/ попытками «поострить».
С удручающим постоянством наши кандидаты агитировали против самих себя и избирательной кампании в целом, словно убеждая, что перед нами — не исторический выбор, определяющий судьбы нации, а парад комических /или тягостных/ эпизодов. Но если свою главную задачу — завоевать расположение избирателей — соискатели власти осуществляли столь дилетантски, то что могло заставить думать, что в государственных делах они разбираются лучше, чем в телевидении? К сожалению, очень скоро эти опасения оправдались.
Общество, которое соглашается с тем, что телевидение — дело политиков, само отдает себя в руки политиков.
Арена для боевых искусств
Казалось бы, «Один на один» — идеальное название для эфирных дебатов. Кто-то из соперников занимает место по эту сторону стола, его оппонент — по другую. Теоретически все корректно. Но если на одной стороне окажется кандидат от природы медлительный, с детства усвоивший, что перебивать — невежливо, а на другой — напористый претендент, не страдающий от избытка учтивости и готовый без конца задавать вопросы, не выслушивая ответов, — перед нами не столько столкновение позиций, сколько столкновение темпераментов.
Когда один из участников дебатов задает своему партнеру не один, не два, а сразу пять или шесть вопросов в стремительном ритме так, что его собеседник, не владеющий быстрой речью, успевает в отведенное ему время ответить лишь на один, у иного телезрителя создается впечатление, что на остальные тот ответить просто не в состоянии. Но именно эта задача и ставится собеседником — чтобы партнер не успел ответить, чтобы зритель подумал, что тому и ответить нечего.
