Эрнест Хемингуэй - Очерки, статьи
Манолита, испанка с близко посаженными холодными глазами, очень стройная, одетая скромно, хоть и с претензией на французский шик, сидела на кровати, весело, но с достоинством разговаривая с английским журналистом. Если не считать патефона, было не очень шумно.
— Это, кажется, ваша комната? — спросил английский журналист.
— Она значится за мной, — сказал я. — Иногда я здесь ночую.
— А виски чье? — спросил он.
— Мое, — сказала Манолита. — Ту бутылку они выпили, а я достала еще.
— Вот и правильно, дочка, — сказал я. — За мной три бутылки.
— Две, — сказала она. — Та была подарок.
На столе, рядом с моей машинкой, в полуоткупоренной жестянке был большой кусок ветчины, розовый, с белой каемкой сала. Время от времени кто-нибудь из игроков вставал, отрезал себе ломоть перочинным ножом и возвращался к играющим. Я тоже отрезал себе ломоть.
— Ты следующий на очереди в ванну, — сказал я Элу. Он еще осматривался в комнате.
— А у тебя тут славно, — сказал он. — И откуда только ветчина?
— Мы купили ее у интенданта одной из бригад, — сказала Манолита. — Что, плоха?
— Кто это «мы»?
— Да вот мы с ним. — Она кивнула в сторону корреспондента-англичанина. — Правда, он милый?
— Манолита очень любезна, — сказал англичанин. — Надеюсь, мы не мешаем вам?
— Да нет, — сказал я. — Попозже мне, может быть, захочется прилечь, но это будет не скоро.
— Можно будет перейти в мою комнату, — сказала Манолита. — Вы ведь не сердитесь, Генри?
— Нисколько, — сказал я. — А кто это играет в кости?
— Не знаю, — сказала Манолита. — Они пришли вымыться в ванне, а потом остались играть. Они ведут себя очень прилично. А вы знаете, какая у меня беда?
— Нет.
— Большая беда. Вы знали моего жениха? Он служил в полиции, и его послали в Барселону.
— Ну и что же?
— Его убили в стычке, и у меня не осталось никого в полиции, а он не успел раздобыть мне документов, как обещал, и сегодня я узнала, что меня хотят арестовать.
— За что?
— Нет документов, и говорят, что я все время верчусь с вашей братией и с людьми из бригад и, значит, я, наверно, шпионка. Если бы жених мой не угодил под пулю, все было бы в порядке. Вы поможете мне?
— Конечно, — сказал я. — Если за вами ничего нет, можете не бояться.
— Все-таки для верности мне бы лучше остаться у вас.
— А если за вами что-то есть, тогда и я влипну в историю.
— Значит, нельзя остаться?
— Нет. А в случае чего вызывайте меня. Я никогда не слышал, чтобы вы заводили разговор на военные темы, и, по-моему, за вами ничего нет.
— Конечно, нет, — сказала она, отодвигаясь от англичанина и наклоняясь ко мне. — А как вы думаете, с ним остаться можно? За ним-то ничего нет?
— Не могу сказать, — ответил я. — В первый раз его вижу.
— Вы на меня сердитесь, — сказала она. — Не будем больше об этом думать. Лучше с легкой душой пойдем обедать.
Я подошел к игрокам.
— Хотите пообедать с нами?
— Нет, товарищ, — сказал, не поднимая головы, державший кости. — А вы не хотите попытать счастья?
— Я есть хочу.
— Ну, мы вас тут дождемся, — сказал второй игрок. — Кидай, что ли. Я держу…
— Раздобудете деньжат — волоките сюда, в наш банк.
Кроме Манолиты, в комнате нашелся еще один мой знакомый. Он был из Двенадцатой бригады, и это он заводил патефон. Родом он венгр, но грустный, не из веселых венгров.
— Salud, camarada, — сказал он. — Спасибо вам за гостеприимство.
— А что же вы в кости? — спросил я его.
— Денег таких нет, — сказал он. — Эти ребята — летчики по контракту. Наемники… Получают по тысяче долларов в месяц. Они были на Теруэльском фронте, а теперь вот пожаловали сюда.
— А как они очутились в моем номере?
— Один из них знает вас. Его сейчас вызвали на аэродром. За ним пришла машина, когда игра уже началась.
— Очень рад, что вы заглянули, — сказал я. — Приходите в любое время и располагайтесь, как дома.
— Я пришел послушать новые пластинки, — сказал он. — Если я вам не мешаю.
— Да нет. Очень хорошо. Хотите выпить?
— Нет, только немножко ветчины.
Один из игроков встал и отрезал еще ветчины.
— Вы не видели тут этого Генри, хозяина комнаты? — спросил он.
— Это я.
— А, — сказал он. — Извиняюсь. Сыграем?
— Попозже, — сказал я.
— Ну что ж, — сказал он. Потом, с полным ртом ветчины, рявкнул: — Ну, ты, Каролинский недоносок, кидай кости об стенку как следует.
— А это тебе не поможет, товарищ, — буркнул тот, что бросал кости.
Эл вышел из ванной. Он был чистенький, только под глазами осталось несколько пятен.
— Вытри полотенцем, — сказал я.
— Что?
— Посмотрись еще раз в зеркало.
— Оно запотело, — сказал он. — Да черт с ним. Хорошо и так.
— Пойдем пообедаем, — сказал я. — Пойдем, Манолита. Вы знакомы?
Я заметил, что Манолита оценивающе его оглядела.
— Здравствуйте, — сказала она.
— А знаете — это идея, — сказал англичанин. — Насчет обеда. Но где?
— А эти что, в крап дуются? — спросил Эл.
— А ты сразу не разглядел?
— Нет, я глядел только на ветчину.
— Ну да, в крап.
— Вы идите обедайте, — сказал Эл, — а я останусь здесь.
Когда мы уходили, на полу уже сидело шестеро, а Эл собирался отрезать себе ветчины. Я слышал, как один из летчиков спросил:
— Из каких войск, товарищ?
— Танкист.
— Говорят, от танков теперь никакого проку.
— Мало ли что говорят, — ответил Эл. — Это что у вас там, кости?
— Хочешь поглядеть?
— Да нет, — сказал Эл. — Метнуть разок.
Мы спустились в холл, Манолита, я и высокий англичанин. Внизу ребят уже не было, они ушли в ресторан «Гран-Виа». Венгр остался доигрывать новые пластинки. Я был очень голоден, а жратва в «Гран-Виа» была поганая. Мои два киношника уже пообедали и пошли чинить киноаппарат.
Ресторан находился в подвале, и надо было предъявлять пропуск и проходить через кухню и вниз по ступенькам.
Подавали суп из пшена, желтый рис с кусочком конины и апельсины на десерт. В меню стоял еще горошек с колбасой, о котором вспоминали с ужасом, но он уже кончился. Газетчики все сидели за одним столом, за другими были офицеры с девушками от Чикоте, сотрудники цензуры, которая тогда размещалась через улицу, в здании телефонной станции, и всякий неизвестный народ.
Ресторан держали какие-то анархисты-синдикалисты, и вино подавали с этикетками королевских подвалов с датой закладки на хранение. Вино по большей части было так старо, что либо отдавало пробкой, либо безнадежно выдохлось. Этикетку не выпьешь, и мне пришлось отослать три бутылки, прежде чем удалось получить сносное вино. И то после долгих препирательств.
Официанты не разбирались в винах. Они приносили первую попавшуюся бутылку, а там уж как повезет. Они были совсем не похожи на официантов Чикоте. Эти были нахальные, избалованные чаевыми. У них всегда имелись блюда по особому заказу, омары или цыпленок, и они подавали их за неслыханную цену. Но сейчас уже ничего не осталось, так что надо было есть суп, рис и апельсины. Тут все меня раздражало, особенно эта банда спекулянтов, и, если брать по заказу, обходилось тут все не дешевле, чем в лучшем ресторане Нью-Йорка.
Мы потягивали вино, едва терпимое, такое, что его можно было пить за неимением лучшего, но шуметь из-за него не стоило, — и тут появился Эл Вагнер. Он оглядел комнату, увидел нас и подошел.
— В чем дело? — спросил я.
— Обчистили, — сказал он.
— Быстро.
— Еще бы. Это такие парни. Крупно играют. А чего бы тут поесть?
Я подозвал официанта.
— Слишком поздно пришли, — сказал тот. — Больше не подаем.
— Этот товарищ из танковой части, — сказал я. — Он сражался весь день и будет сражаться завтра, а ничего еще не ел.
— Я не виноват, — сказал официант. — Слишком поздно. Ничего не осталось. Почему товарищ не столуется в части? В армии еды много.
— Это я пригласил его на обед.
— Так вы бы предупредили заранее. Сейчас слишком поздно. Мы больше ничего не подаем.
— Позовите метрдотеля.
Метрдотель сказал, что повар уже ушел домой и плита не топится. С этим он ушел. Они злились на нас из-за вина.
— Ну и черт с ним, — сказал Эл. — Пойдем еще куда-нибудь.
— В это время нигде ничего не получишь. У них есть что-нибудь про запас. Надо только мне пойти к этому типу и подмазать.
Так я и сделал, и угрюмый официант принес тарелку нарезанного холодного мяса, половинку колючего омара и салат из чечевицы. Метрдотель «уступил» все это из собственного запаса, который он приберегал либо для домашних, либо для поздних клиентов.
— Небось содрали втридорога? — спросил Эл.
— Да нет, — соврал я.
— Рассказывай, — сказал он. — Ну да с первой получки рассчитаемся,
