Н Гершензон-Чегодаева - Первые шаги жизненного пути
Из всех приезжавших толстовцев лучшее впечатление производил Сережа Булыгин. Импонировала его незаурядная внешность. Он был очень красив, чертами лица напоминая классический образ Христа. В его поведении мало ощутимо было очень часто присущее толстовцам тех лет ханжество; он больше молчал и только пел вместе с нами разные толстовские гимны (должна признаться, что я втайне им любовалась, исподтишка поглядывая на его прекрасное лицо).
Другое дело - Сережа Попов. Этот человек остался в моей памяти как один из самых неприятных представителей человеческого рода, когда-либо мною встреченных. Внешне невзрачный, небольшого роста, босой, одетый в нарочито простую холщовую одежду, он являл собой типичный пример двуличия: поверхностной елейности в сочетании с внутренним эгоизмом и корыстолюбием.
Позже, должно быть уже весной 1922 года, в колонию раза два приезжал известный толстовец П.Бирюков с женой. Их приезд также носил неприятный характер. У жены Бирюкова имелась старенькая сестра Анна Николаевна. Она была очень слабенькой и от старости почти уже впавшей в детство. Видно, супруги Бирюковы желали от нее избавиться. Они привезли ее с собой и оставили в колонии, сказав, что она может быть нам полезна, т.к. хорошо знает несколько языков.
Анна Николаевна действительно знала языки, но преподавать их не могла из-за своего состояния. Правда, некоторые ребята, изучавшие эсперанто, ухитрялись извлекать из нее какие-то знания. Это было кроткое, беззащитное существо; у нас ей, наверное, жилось лучше, чем у тяготившихся ею родственников. В колонии же она и скончалась. Ребята похоронили ее в лесу. Сохранилась фотография группы колонистов около ее могилы. Это была единственная смерть, которая произошла в стенах колонии за все годы ее существования. Меня тогда уже там не было.
Полноправными членами колонии считали мы все с первых дней родных Лидии Марианов-ны: ее сестер - Елену Мариановну и Магу и отца - Мариана Давидовича. В течение всех лет Мага постоянно подолгу, иногда по нескольку месяцев кряду, живала в колонии, и мы все ее очень любили. В сельскохозяйственных работах она не участвовала, но разделяла с постоянны-ми сотрудниками их дежурства. Своими литературными и художественными интересами она делилась с ребятами, и ее душевная возвышенность вносила определенную ноту в общий настрой нашей жизни.
Красивый, статный, полный старик Мариан Давыдо-вич поселился в колонии на втором году, не помню, в каком месяце, и прожил в ней до ее закрытия, исполняя функции врача. Как видно, он в свое время был прекрасным врачом-терапевтом. К нам же Мариан Давыдович попал совсем стареньким. У него тряслись руки, память его и внимание уже были сильно ослаблены. Однако прежний значительный медицинский опыт сказывался, и во многих случаях он был очень полезен колонии.
Елена Мариановна переживала в 1920-1921 годах трудное время. Ее муж был арестован вместе с другими главарями эсеровской партии. Маленькие дети - дочка 1 года и 2 месяцев и 8-летний - сын связывали ей руки. Среди лета 1921 года она привезла маленькую Наташу с няней Анютой в колонию и оставила их у нас.
Они поселились в небольшой узкой комнате позади зала. Изящная, тоненькая Наташа с темными волосиками, челочкой, спускавшейся на лоб, в то время была очаровательным сущес-твом. Очень развитая, она уже тогда неплохо говорила и забавляла всех своими сентенциями; помню, однажды, обращаясь ко мне, она заявила: "Наташа, ты не маленькая, большая ты, не кусай карандаш". У нее был голубой байковый комбинезончик, в котором она постоянно ходила и сама себя называла "мальчик-василек". Мы все, особенно девочки, с ней много возились. О своих родителях она говорила: "Папа в Бутылке (Бутырках), а мама в мешке (Москве)".
Сынок Елены Мариановны Миша появился в колонии, когда арестовали его мать (она потом вскоре была выпущена). Поздней осенью (или даже зимой) ночью он пришел в колонию один пешком из Москвы и остался у нас жить, по мере своих сил и возможностей включившись в деятельность нашего коллектива. Это был худенький, маленький мальчик с тонкими чертами бледного личика, тоже умненький и не по возрасту развитой.
Во время одного из праздничных дней лета 1920 года среди гостей я увидела красивую даму с девочкой моих лет. Марина Станиславовна Бурданова имела очень привлекательную внешность. У нее было прелестное лицо восточного типа с правильными чертами, которые часто освещались ласковой улыбкой. Голову ее венцом обвивала темная с проседью тонкая коса. Она прекрасно держалась, гордо неся свою статную фигуру. При разговоре слегка грассировала - милая особенность, которая передалась некоторым из ее детей. Марина Станиславовна была профессиональным музыкантом - преподавательницей игры на фортепиано и пения. Когда мы ее узнали, она была вторично замужем за художником Григори-ем Григорьевичем Бурдановым. С первым своим мужем пианистом Владимиром Полем - она уже лет 15 как разошлась. Поль уехал за границу - во Францию (где до конца жизни), оставив ее с двумя маленькими детьми - мальчиком Олегом и девочкой Тамарой. От второго брака Марина Станиславовна имела трех дочек - Марину - тогда 12 лет, Светлану - 10 лет и маленькую семилетнюю Злату. Вся семья была исключительно артистична, а дети - один красивее другого.
Вскоре после первого приезда Марины Станиславовны приехал ее сын Олег, 20-летний юноша. Олег остался в колонии и жил очень долго и работал в качестве сотрудника, с первого дня став коренным, незаменимым и горячо любимым членом нашего коллектива.
Олег оставил в моей памяти неизгладимый след как один из самых значительных и обаяте-льных людей, встреченных мною на жизненном пути. К тому же ему суждено было сыграть большую роль в моей личной жизни. В нем все было замечательно, начиная с внешности. Он был очень высок и чем-то напоминал Петра Великого, хотя и не обладал присущей тому грубоватостью и физической мощью. Олег был скорее слабого сложения; известное сходство с Петром отмечалось в чертах его лица - больших, широко расставленных глазах, коротком прямом мясистом носе над укороченной верхней губой, а также в прическе; лицо его обрамляли густые темные локоны, закрывавшие затылок и достигавшие плечей.
Олег не только сам по себе был выдающимся человеком, но в нем выразились лучшие свойства русской молодежи тех времен - страстные поиски истины и смысла жизни. К тому времени, как я его узнала, он уже пережил полосу атеизма и увлечения марксистскими взглядами и полон был религиозных исканий.
Природа наградила его разнообразными талантами. От матери унаследовав музыкальность (он умел играть на рояли как по нотам, так и что угодно по слуху), Олег хорошо рисовал; он великолепно знал математику, после отъезда из колонии Варвары Петровны на него были возложены обязанности преподавателя этого предмета. К двадцати годам он хорошо успел изучить философию всех времен и знал языки. В его отношении к благам цивилизации и к плотским наслаждениям сквозили толстовские нотки. В своей личной жизни он был полнейшим пуританином. Это сближало его с Всеволодом: как и тот, он носил простую одежду и брал на себя самый тяжелый, грязный труд. Но он значительно большее внимание уделял умственной жизни и личному самосовершенствованию, не отказываясь от научных знаний и книжного образования. Как мне кажется, его мировоззрение было менее цельным, нежели мировоззрение Всеволода; ему приходилось постоянно внутренне бороться с самим собой, головным путем подавляя в себе такие черты, как страсть к науке и премудрости и чувственное принятие радостей земного существования. Обладая настоятельной потребностью в уединении и возможности созерцательной работы, летом 1921 года Олег построил для себя невдалеке от колонии, позади большого дома землянку. Землянка эта имела две комнатки с объединявшей их печью. Своим обликом и обстановкой эти комнаты напоминали монашеские кельи (жизнь в землянке с Олегом разделял Владислав Стасевич, молодой человек лет 18, недолго проживший в колонии - славный малый, но по своему внутреннему облику совершенно нам чужой).
Дочери Марины Станиславовны от первого брака - Тамаре Поль - в 1920 году было лет 18. По возрасту она не подходила даже к нашим старшим девочкам и в колонии не жила постоянно, а только часто приезжала и временами подолгу гостила. Живая, красивая, похожая на мать - с хорошей фигурой и темными косами, она, как и Марина Станиславовна, сделала своей профессией музыку и пение. В то время она уже хорошо играла на рояли. Ее приезды нас всегда радовали и вносили оживление в жизнь колонии.
Три девочки Бурдановы были очаровательны - каждая в своем роде. Помню в тот жаркий, сверкающий летний день, когда к нам впервые приехала Марина Станиславовна, я сразу обратила внимание на прелестное личико приехавшей с ней Марины. Из всех сестер она больше других имела сходство с Олегом: такое же круглое лицо, короткий мясистый нос, укороченная верхняя губа. Эта короткая губка, при разговоре поминутно приоткрывавшая крупные, широко расставленные зубы, вместе с грассирующей (как и у Олега) манерой говорить, составляла особую прелесть Марины. Все существо этой девочки излучало обаяние. Движения ее были грациозны, голосок при смехе и пении звучал как серебряный колокольчик. Ласковая, как кошечка, она была умна и способна. Как и остальных членов семьи, ее отличала музыкальность. Она не только пела, но и сама сочиняла песенки и по слуху играла на рояли. Но больше она любила рисовать. Впоследствии рисование стало ее профессией. Когда Марина подросла и превратилась в девушку, обаяние ее еще возросло и она пользовалась большим успехом у мальчиков. Уже после колонии в нее был серьезно влюблен наш Сережа. Когда мать привезла ее в колонию, она была еще сущим ребенком. Вероятно, ей казалось страшно остаться одной среди чужих людей, потому что в этот день она не отходила ни на шаг от своей мамы, прижималась к ней и временами принималась плакать. Однако эти настроения потом быстро развеялись: Марина легко и просто вошла в нашу товарищескую семью и с первого дня сделалась всеобщей любимицей. Ее младшие сестренки Светлана и Злата - бывали в колонии изредка, только гостями, на 1-2 дня приезжая со своей матерью.
