Клементе Гонсалес - Путин, водка и казаки. Представления о России на Западе
Когда ты не знаешь, к кому обращаться за защитой, то чувствуешь себя неуверенно. В России ты никогда не можешь положиться на закон, ты не знаешь, кто действует во имя справедливости, а кто — против нее. И непонятно, улучшится ли твое положение, если ты начнешь искать защиты у властей…
* * *С точки зрения физической нагрузки путешествие по Северному Кавказу нельзя было назвать особенно тяжелым. Мне не нужны были ботинки с «кошками», альпеншток и ледоруб. Я прошел весь путь в обычных ботинках, ночевал в палатке и пастушьих кошарах. Пастухи оказались очень приятными людьми: кормили сыром, поили айраном, рассказывали байки, показывали тропинки до перевалов. Но они совершенно не понимали, почему я путешествую один. Это такая советская и российская традиция: коллективное мышление, работа и отдых по группам.
В Ингушетии и Чечне я шел по дорогам, не забираясь в горы. Компанию мне составили мои друзья, местные ребята, которых я к тому времени давно знал. Милиция интересовалась мной только в Дагестане, где я три недели шел через горы, — с одной стороны, я в их глазах выглядел полным безумцем, с другой стороны, поскольку местные власти постоянно говорят о том, что ЦРУ помогает фундаменталистам на Кавказе, они, наверное, думали, что британцы не остались в стороне, и я тащу боевикам рюкзак, полный денег.
Настоящих боевиков я видел один раз — в Верховном суде Кабардино‑Балкарии, в Нальчике. 58 исламистов, которых судят за нападение на город в 2005 году. Больше всего меня поразило их поведение во время процесса. Я предполагал, что боевики будут запуганными и даже трусливыми. Но они болтали, хлопали друг друга по плечу, уверенно вели допрос свидетелей. Один из адвокатов сказал мне, что эти ребята были мирными людьми, но перешли к насилию, когда у милиции в начале 2000‑х появились варварские методы «перевоспитания»: исламистов насиловали бутылками, поили водкой, выбривали на головах кресты. Но все эти испытания, как мне показалось в суде, только сплотили их, сделали еще увереннее в своей правоте. Подсудимые требовали вызвать свидетеля, одного из бывших министров Кабардино‑Балкарии. Они говорили: «Вызовите его поскорее, пока он еще жив». Было понятно, что они имеют в виду: пока наши люди в горах не убили его.
* * *Коррупция в Дагестане превышает все допустимые пределы. Когда я там был в этом году, то встречался с 13‑летней Залиной Аюбовой, жительницей Хасавюрта. Ее несколько дней насиловали друзья бывшего одноклассника. История ужасная: девочку похитили, когда она возвращалась домой после диспансеризации. Три дня держали без еды и питья, и только потом один из насильников, Хасим, позвонил ее матери, Мадине, и пообещал показать место, где находится ее дочь, в обмен на обещание, что она никому ничего не расскажет. Мадина нашла Залину лежащей без сознания, на грязной картонке. Она обратилась в милицию, уголовное дело по обвинению в групповом изнасиловании завели довольно быстро, но сразу после того, как дело открыли, к Мадине обратились родственники насильников, предложили 20 тысяч долларов «за молчание». Когда она отказалась, то в ответ услышала: «Мы знаем, куда нам нести наши деньги». И после этого стали твориться странные вещи: один из преступников, поначалу чистосердечно во всем признавшийся, изменил свои показания, заявив, что они были даны «под давлением». Другого мальчика, на которого указала Залина, не арестовывали вообще. Судмедэксперт утверждал, что образцы генетического материала, найденного на теле Залины, не принадлежат ни одному из предполагаемых фигурантов. Несмотря на ходатайство Залины, она не была подробно допрошена. И если б в историю не вмешались блогеры, а потом и сам президент Дагестана Магомедсалам Магомедов, то дело бы, вне всякого сомнения, замяли.
…Коррупция — это не дворцы «новых русских» с золотыми унитазами. Коррупция может исчисляться в человеческих жизнях. Да, она может быть комичной и даже абсурдной, но может и раздавить невинного человека всмятку.
Работа в Москве, как правило, менее интересна, чем могла бы быть. Мы много должны писать о политике, но политический ландшафт в этом городе смазан. В этой политике нет никакой страсти, да и самой политики, по существу, в России нет. Есть махинации, есть битвы за место наверху, есть возня бульдогов под ковром. И мало чего конкретного, человеческого, эмоционального.
Меня всю жизнь привлекала периферия, далекие края. Здесь, в Москве, я — взаперти…
* * *Я был в Беслане, когда террористы захватили школу. Я видел, как сотни людей стоят вокруг здания в надежде узнать хоть что‑то о своих родных и близких, оказавшихся в заложниках. Позже я видел, как из этого здания на руках выносят покрытых грязью и кровью детей. Это было ужасно, но я как‑то держался. Потом, около городской больницы, я увидел, как одной женщине сказали, что ее ребенок только что умер. Она осела и закричала страшным, звериным криком. Я и сейчас иногда по ночам просыпаюсь от этого крика. Когда я вернулся из Беслана в Москву, мне показалось, что со мной все нормально. Но однажды вдруг на кухне разрыдался — еле смог остановиться. Потом поехал в Киргизию, где две недели скакал на лошадях и ни с кем, кроме лошадей, не общался. Но это ведь история не обо мне, да? Я‑то поехал кататься на лошадях, а эти люди остались со своей бедой.
В последний раз я приехал в Беслан в 2011 году, в рамках своего проекта «Меч или самовар», серии статей для журнала «Foreign Policy». Суть его заключалась в том, чтобы повторить часть маршрута, который я тремя годами раньше прошел пешком. Меня поразило, что в Беслане стало только хуже. Люди измучены бесконечной печалью. Я разговаривал с Сусанной Дудиевой, главой комитета «Матери Беслана». Наверное, я ожидал, что трагедия, которая случилась с детьми, сделает их родителей великими пацифистами. Но нет, этого не произошло. Я ее спросил: «Вы ведь не хотите выслеживать родственников тех ингушских боевиков, что держали ваших людей в заложниках? Вы не желаете им смерти и не хотите сжечь их дома, как это делается в Чечне?». А она ответила: «Именно этого я и желаю». Это удваивает масштабы этой трагедии.
* * *Мой пеший поход, несмотря на то что был тяжелым и длинным, был в то же время моментом абсолютной свободы. Пешее передвижение делает путешествие более человечным и как‑то снижает чувство страха. Когда я проехал весь маршрут за один месяц, то это был месяц горести и горечи, честное слово. Для меня стало неприятным открытием то, что дела на Кавказе стали хуже. В промежутке между 2005 и 2009 годом было некое подобие затишья: в Москве прекратились теракты, боевики были менее активны, а в 2010 году все вернулось на прежние места. Конечно, в большей части насилия на Северном Кавказе виновны боевики. Но вместо того чтобы думать только о том, как бы их замочить, Кремлю нужно сделать так, чтобы мирные жители не пополняли их ряды. Пока же на Кавказе царит «идеальный шторм», обстоятельства складываются самым неблагоприятным образом: убийства и пытки со стороны спецслужб, высочайшая безработица, чудовищная коррупция, подтасовки на выборах, спесь местных властей.
Иностранному корреспонденту, работающему в Москве, нужно быть очень осторожным, чтобы его статьи не превращались в карикатуру: «100 причин, которые делают Россию полным дерьмом». На самом деле здесь много хорошего.
Россия сводит меня с ума, но я ее люблю…
